Особый дар

— Она вас любит?

Кошмар никак не рассеивался.

— Говорит, что да, а я слишком люблю ее, чтобы усомниться в ее словах. Точнее, просто не позволяю себе. Стать моей женой она хочет, да, хочет, и даже очень. Мы поженимся в декабре и зиму проведем за границей.

Грузный, седой старик, со всей безжалостностью молодости подумал Тоби.

— Не хотелось причинять вам излишнюю боль, но чем вы можете меня укорить? Разве что возрастом? А я вовсе не так уж и стар. Вы знаете, как она к вам относилась; полагаю, и у вас это было не просто мимолетное увлечение, но устоять перед приманками, которые пустила в ход Клэр, вам оказалось не под силу, верно?

— Это Мейзи поручила вам говорить мне такое?

— Нет. Она просила меня только сообщить о нашем с ней решении.

Просто для того, чтобы чем-то занять руки, Тоби взял лежавшее рядом на диване полотенце и опять принялся вытирать волосы. Эдуард снова налил ему виски.

Тоби почувствовал, что больше не в состоянии находиться с Крейном в одной комнате, но встать и уйти у него не было сил.

— Вы не думайте, я понимаю, что для вас это удар. Честно говоря, я очень и очень надеялся, что все сойдет легче. Если это может вас как-то утешить, знайте, что вы меня унизили, а унижение мне доводилось испытывать не слишком часто. Но у вас все пройдет. Так уж вы устроены. Ллэнгейн ни в коем случае не лишит вас своего покровительства — он на такое не способен, — и вы будете продвигаться по служебной лестнице. Когда мы познакомились с вами в Хэддисдоне, я сразу понял — вы сумеете проложить себе путь наверх, вот только не знал, каким именно способом.

Да заткнись ты, замкнись, заткнись, с остервенением повторял про себя Тоби.

— Я очень хорошо отношусь к вам и надеюсь, что с годами, когда все это уляжется, вы станете отвечать мне тем же. Во всяком случае, Мейзи на это надеется. Ваша беда в том, что вы старательно ограждаете свою жизнь от всякого постороннего вмешательства, а оно иной раз совсем не лишне, поверьте. И тут не только вопрос целесообразности, нет, это, кроме всего, как-то обогащает.

Мейзи выходит за Эдуарда…

— Я лучше пойду, — сказал Тоби.

— Ну, если вы не можете иначе, что ж. Но мне бы хотелось, чтобы вы остались. Поверьте, я знаю, каково вам, вернее говоря, явственно понял это сейчас по вашей реакции. До сих пор вас настолько редко что-нибудь задевало всерьез, что я думал, вы рассердитесь немного и все. Да, но меня вы заставили почувствовать свой возраст острей, чем мне бы этого хотелось, — добавил Эдуард вполне миролюбиво, словно размышляя вслух.

— Я должен с нею увидеться, — сказал Тоби.

— Дружище, мне очень неприятно это говорить, но она вас видеть не хочет.

— Боится, наверное.

— Нет, Мейзи не боится ничего, разве что ос. Но рана еще не совсем затянулась, и лучше ее не бередить.

— Все равно я должен с нею увидеться.

— Но я не могу ее заставить, это не в моей власти. Давайте договоримся полюбовно, Тоби. Может быть, с моей стороны было глупо рассчитывать, что договориться с вами будет просто. Впрочем, это отчасти и ваша вина вы чаруете людей, но любите производить впечатление человека легковесного. Однако если вы скажете, что теперь вы любите Мейзи, я вам поверю.

— Она счастлива?

— Я бы сказал, да, очень. Хоть вам это и может показаться странным.

Надо как-то собраться с силами, пронеслось у Тоби в голове. От образа Тоби Робертса, который сейчас нарисовал Крейн, ему уже было тошно. Он быстро допил виски и сел.

— Бросьте-ка мне полотенце, а? — попросил Эдуард. — Диван намокнет.

Тоби бросил полотенце, и Крейн ловко поймал его — казалось, они играют в какую-то странную игру.

— Благодарю. Еще налить?

Пить Тоби отказался, но сигарету закурил. Слушать он больше не желал, с него было довольно. Он вообще слишком много слушал на своем веку, хватит. И он заговорил. Да, он обошелся с Мейзи дурно. Чувство ее было так глубоко, и он побоялся, что с ней будет чересчур хлопотно, вот и затеял эту бессмысленную историю с Клэр — у той все просто, никаких сложностей. Но теперь с этим покончено. Клэр ему отказала. Поначалу было муторно, но потом он понял, что она не так уж много для него значит. И все это время он, не переставая, думал о Мейзи, тосковал по ней и наконец понял, что любит ее и любил всегда.

— Я-то как раз ценю глубокие чувства, — проговорил Эдуард, — но, разумеется, в молодости они могут и отпугнуть: жизнь кажется такой прекрасной, что жаль портить ее из-за чужих переживаний Мейзи и впрямь чувствует глубоко, и это вполне меня устраивает. А вот ее матери такое совершенно не свойственно.

— Если я не добьюсь ее, мне этого не вынести.

Такого Тоби не говорил еще никому и никогда.

— А я могу совершенно то же самое сказать о себе. У вас вся жизнь впереди, и любить вы будете еще не раз. А у меня эта любовь последняя, и я сделаю все, чтобы ее оградить, — безжалостно отрезал Эдуард и встал.

После короткого колебания Тоби тоже поднялся.

— Пожалуй, мне лучше уйти.

— Да, пожалуй. — В голосе Эдуарда был призвук печали. — Не думал я, что причиню вам такую боль, и тон у меня был недопустимый. Но как бы остро вы это сейчас ни переживали, не рвите со мной окончательно, потому что я ведь уже сказал, вы мне нравитесь, и судьба ваша для меня не безразлична. — Выглянув в окно, он добавил уже обычным тоном: — По-прежнему льет как из ведра. Можно предложить вам зонт?

Тоби брел по людным улицам совершенно убитый — никогда он не думал, что может быть так несчастлив. Сперва его бесила мысль о том, до чего же это мерзко, хотя бы в физическом отношении. Отвратительные видения, сродни галлюцинациям, вставали перед ним. Мейзи, нежная, золотистая, гибкая, такая хрупкая с виду, и этот старик! Он ненавидел Эдуарда всеми фибрами своей души. Пятнадцать лет счастья! А он, Тоби, дал бы ей сорок. Но даже и сейчас, на улице, он никак не мог поверить, что это конец.

Ярость сменилась душевным оцепенением. Он сам не знал, давно ли бредет и куда. Голода он не чувствовал. У него было только одно желание — идти и идти. Плащ промок насквозь, по лицу сбегали струи дождя, они слепили его, и время от времени приходилось вытирать глаза. Выпитое виски совершенно не подействовало, но все равно он был словно пьяный от горя и разочарований. И еще он испытал острое унижение. Ведь об этом, бесспорно, узнают все. Отец и мать. Друзья. Проклятый старик! (Эдуарду было пятьдесят три.) В нем поднималось отвращение к Мейзи: как может она пойти на такую мерзость, так осквернить себя! Любить Эдуарда? Да это немыслимо, такое и представить себе невозможно.

Казалось, улицы проносятся мимо, сверкая двоящимся светом — фонарей и их отражений на мокром асфальте.

Куда это он забрел? Только б не разреветься — такого с ним не случалось с десятилетнего возраста. А почему бы, собственно, и не заплакать, если хочется? Да будь оно все проклято! Никто же не увидит, и вообще слезы смешаются с каплями дождя… С ним вкрадчиво заговорила проститутка, он оттолкнул ее, и вслед ему раздалась грубая брань. Эдуард целует Мейзи — не дружеским поцелуем, а страстно, как любовник. Обнаженный Эдуард — чудное зрелище! Чудное, черт побери! В мозгу его теснились навязчивые литературные образы. Отелло. Лир. Прежде Шекспир мало что для него значил, зато теперь…

Стой, сказал себе Тоби.

И в самом деле остановился. Куда же это его занесло? Он дошел до угла и увидел табличку с названием улицы: Лиссон-гроув. Как он сюда попал?

Он вдруг почувствовал, что стер ноги и очень устал. Посмотрел на часы: от Эдуарда он ушел около семи, а сейчас без десяти десять. Значит, он бродит уже почти три часа. Тоби остановил такси и поехал к себе. Дома он выпил стакан молока, съел немного сыра, одно печенье, кусочек шоколада. Потом сел и написал Мейзи длинное послание. В жизни не писал он письма более бредового и сумбурного. Он упрекал ее, молил, напоминал про Кембридж, Хэддисдон, Париж. Умолял встретиться с ним — хотя бы в последний раз.