Верховный Издеватель(СИ)

- А ещё здесь ряска, - сказал Ромка. - На ряске можно даже рисовать... и писать.

Детские пальцы тут же принялись выводить что-то на зелёном "сенсорном экране".

- Это, мам, ты! А это - мы!

Но ряска есть ряска. "Мы" из человечков тут же превратились в звёздочки...

- Я когда гляжу на ряску, вижу каждый листик и представляю, что это такие маленькие-маленькие кувшинки. И тогда от неё уже не противно, а красиво, - поделился Ромка.

- Ну-у, если так-то посмотреть, тогда всё на свете красиво! - подхватил Санька. - И мухи, особенно те, которые навозные: они такие блестящие! - и тараканы...

- Да, кстати, насчёт тараканов, - неожиданно вспомнила Марина. - Мне подружка рассказала. Сидела у кого-то в гостях, в старом доме, и задремала в кресле. Приоткрываю, - говорит, - глаза и вижу спросонья, по креслу рядом со мной жучки какие-то ползут - такие умненькие, деловитые, друг за дружкой... прямо хорошенькие такие! "Ой, какие у вас жучки интересные бегают! И такие забавные!" - "Да это же тараканы. Их у нас много..." Она от одного слова "тараканы" как подскочит, как завизжит! Сама потом смеялась, когда мне рассказывала.

- А ещё, мам, похожая история, - вспомнил-перебил Ромка. - Один мужик ходил в лес кормить белок - и однажды написал в Интернете: я новый вид белок открыл - с тонкими хвостами. Ну, описал их повадки. Они, мол, очень доверчивые: едят прямо с руки. Очаровательные создания. И фотографии их выложил. А на фотографиях... крысы! Ему и написали: дурак, это же крысы! Он после этого не то что кормить, а вообще в тот лес ходить перестал...

Марина вдруг задумалась и с болью сказала про себя:

"А ведь и на "детдомовцев" многие смотрят как на тех тараканов или крыс. Просто ребёнок - "ой, какой хорошенький", а чуть узнают, что "детдомовский" - всё, уже клеймо! "Уличный, заразный. Вор, небось. Наркоман... Готовый будущий уголовник! Яблочко от яблони..." Пожалеть-то, конечно, пожалеют, но... на расстоянии. Вздыхать ведь - не помогать. Жалеть - не любить".

Но только зачем все эти облака, мельницы, пруды, кувшинки... если Саша останется в детдоме? И зачем на свете столько церквей, святости, красоты, благодати, если хоть кто-нибудь останется в аду навсегда? Неужели Змею будет позволено одержать хотя бы такую частную, зато бесповоротную победу? Ведь его девиз - четыре слова: тонешь сам - топи другого! Неужели фараону всё-таки позволят навсегда утопить хоть кого-то вместе с собой.

Или... это всё-таки от нас зависит? Если так, не отдадим ему никого - ни себя, ни тех, кто рядом.

(1). А. Макаревич "Место, где свет"

8. Центр циклона

Отец Мой доныне делает, и Я делаю.

Ин. 14, 12

Счастье - это когда знаешь,

что делать, и делаешь это.

Александр Ильичевский

- Вот бы с вами ещё на теплоходе поехать... - как будто мечтательно сказал Саша после Ипатьева. - Жаль, Лукич наш, конечно, не разрешит... об-лом-с!

- А вдруг разрешит? - сказал Рома. - Мам... ты бы с ним поговорила! А вдруг разрешит...

- Да не, не разрешит! Знаете, какой он строгий... - провоцировал Саша.

- Это Лукич-то строгий!? - усмехнулась мама Марины, ровесница и знакомая Лукича. - Ну-ну! Впрочем, кому как - говорят же: "Сильнее кошки зверя нет!"

- Ну, а ты-то хочешь? - переспросила Сашу Марина.

- Ну, я-то хочу. Да разве моя хотелка что-то решает!

Настроившись таким образом, Марина без особых надежд отправилась к Ферапонту Лукичу, директору детдома.

- Да берите... да с руками, с ногами, с потрохами! Маму я вашу уважаю, вот что! А когда я человека уважаю, то... Только расписочку маленькую напишите и берите.

В провинции всё просто. В глубинке власть змея разбивается о почти всеобщую беспечную семейственность отношений: все же друг другу более или менее родные ("сосед" - это тоже степень родства!). Что-то у нас порой даже проще, чем на Западе. Какая-то стихийная демократия тех человеческих отношений, к которым "закон не лежит". Побольше бы их было, таких отношений!

Марине вдруг подумалось: "Вот и в царстве... какие хорошие, бывают отдельные цари! Один Николай II чего стоит! Но если сама система работает вразнос, кому они там помогут, при всей-то своей доброте. Одному-двум таким вот сашам? И это - великое дело... но что же делать с тысячами других саш. Тем будут в это же самое время выжигать клеймо на руке, как рабам... да они рабы и есть!"

А Ферапонт Лукич даже обрадовался и сказал, что вообще всё очень кстати, что Аглаида Петровна давно уже жаловалась на Сашу. По дому, мол, помогать ленится, и ещё грубит, и ещё не слушается:

"С ума я сойду с ним - до конца лета ещё такого держать!.. Куда хотите, его девайте. Я-то ведь думала, когда брала, - такой славненький, такой хорошенький мальчик. Ох, и дура я была! Откуда ж такие берутся! Как вы их там воспитываете-то!?"

А по описаниям Саши, у него тоже выходило что-то вроде жития Гека Финна у вдовы.

В общем, Лукич посоветовал Марине вообще на всё лето Сашу у Аглаиды Петровны забрать... чему и Саша, и Аглаида Петровна взаимно несказанно обрадовались!

- Будешь теперь жить у нас... - объявила Марина по возвращении. - Ну, если, конечно хочешь, - подмигнула она.

Санька на радостях прошёлся колесом.

- Видите, как я солнышко умею делать! Вам уж там, наверное, наговорили, что сам-то я не солнышко... Ну, зато я его делать умею. И вообще я хороший паркурщик!

И нечаянно подцепив ногой старое трюмо, вмиг смахнул вазу. От резкого звона и разлёта осколков, сиганул из окошка в палисад перепуганный Шампиньон.

- Упс!.. Ой, простите!.. Это я щас сам всё смету - вы только не обижайтесь. Не обижаетесь?

- Да уж нет! - сказала Марина.

- Ну, и хорошо. А говорят, посуда бьётся к счастью... Это за новое житьё!

Саша пошёл за веником и оглянулся...

- Я опасный, как хлеб на масле! - добавил он, торжественно воздев руку.

- Почему?

- Потому что масло на хлебу!

Да, в мирных условиях с таким характером нелегко! Всё в нём было какое-то... по самой высокой шкале. Самостоятельный - даже слишком. Бойкий - до откровенного риска. Временами рассудительный не по возрасту. Временами обезбашенный - аж боишься за него! Заботливый к тем, кого любит - до горячей привязанности и... боящийся к кому-либо привязаться. Всё это в одном человеке, и человеку этому 12 лет.

Смены настроения у него бывали стремительными. Из веселья его могло резко зашвырнуть в дебри какой-то недетской депрессии - он вдруг апатично умолкал, замыкался и даже на вопросы отвечал отрывисто, односложно. И глядел недобро, как на чужих. Похоже, в такие минуты он и сам себе был чужой. Целый мир был виноват перед ним - но он ничуть не снисходил до обвинений в его адрес, а просто не желал с ним разговаривать. Поскольку и Марина с Кириллом были частью этого нашкодившего мироздания, то и они себя чувствовали виноватыми под этим взглядом. И как у него испросить прощения?

- Вот ведь как бывает, - говорила Марина. - Глазом не успеваешь моргнуть, как оказываешься в положении тех, кого хоть раз осудил. Давно ли мы обмолвились, что вот, мол, люди берут детей только на лето - и сами взяли Сашу...

- ...Ну, и пусть будет не только на лето! - продолжил за неё Ромка.

Марина вздохнула.

Да уж. Вот появляется в твоей жизни человек... Может быть, маленький человечек. И ведь пока не появится, тебе и в голову не придёт, как без него пусто, как его может не хватать. Но зато уж как появится, а потом нависнет осознание, что скоро исчезнет... нет, это гораздо тяжелей, чем если бы вовсе не появлялся!