Вечное невозвращение

Только потом, когда при свете костра стали рассматривать сделанные за день снимки городов и деревень, железных дорог и примитивных аэродромов, людей и допотопных автомобилей, — только тогда они наконец поверили в свое фантастическое приключение и понемногу стали свыкаться с мыслью о неизбежном.

— Вот, посмотрите, местные солдаты. У них почти такая же форма, какую мы носили на Эклезиасте, в этих проклятых тропиках. Если мы снова так вырядимся, то сойдем за воинскую часть.

— Ну не очень-то и похоже.

— Да какая разница? Кто здесь будет выяснять! Завтра же и попробуем.

·Вездеход домчал их до конца леса, почти до первых домов. Его загнали в овраг и забросали ветками. Солнце уже садилось, когда они, поднимая пыль тяжелыми ботинками, пошли вдоль улочки забавных деревянных строений к центру.

·— Тихо! — вдруг сказал кто-то. — Слышите, музыка!

·Они свернули на звук к парку и вскоре увидели освещенную газовыми фонарями эстраду над прудом, ярко блестевшие трубы оркестра, пестро одетую толпу вокруг.

·— Боже мой, танцы! Пойдемте танцевать!

Они пошли, почти побежали туда, и только капитан, слегка отстав и запыхавшись, кричал им вслед, чтобы они были настороже, чтобы не забывали, что они солдаты в увольнении, и не ввязывались ни в какие конфликты. Все получилось удивительно хорошо, потому что никто не обратил на них особого внимания, потому что было много девушек, потому что оркестр играл так славно и такие удивительные мелодии, что все: тревоги, недоумения, боль от рухнувших вчера надежд — вдруг отлетело прочь. Они непрерывно танцевали, меняясь девушками, пили в перерывах ледяной лимонад и, давясь от смеха, ели огромные куски разноцветной воздушной ваты.

“Совсем как в детстве, — думалось многим, — хотя это детство наших бабушек”.

А капитан, так и не рискнувший потанцевать, цедил в буфете непривычное на вкус пиво, беседовал с дородным распорядителем и рассказывал ему, как они там, в лесу, строят летний лагерь для воинской части.

Потом он спал в вездеходе, добродушно ворчал, когда очередной возвращающийся прерывал его безмятежный — впервые за столько лет безмятежный — сон. Последний “солдат” пришел уже под утро, сильно навеселе, и они наконец двинулись к кораблю.

На следующий день они снова поехали в городок, снова танцевали, снова пили, устроили для жителей ослепительный фейерверк из остатков сигнальных ракет, а штурман, уговорив оркестр, даже спел несколько очень милых песенок, за что получил в награду бутылку шампанского. Видимо, уже весь городок знал их, и они знали каждого в лицо, а многих даже по имени. На этот раз несколько человек вообще не пришли к вездеходу, и утром пришлось снова гонять его к городу, рискуя быть замеченными.

В третий день почти все, кроме нескольких человек, погрузились в машину и умчались, крича на ходу, чтобы их не ждали, что они сами завтра-послезавтра вернутся.

— Еще неделя, — сказал биолог капитану, — и наша команда развалится. Космические разведчики превратятся в мирных провинциальных обывателей.

— Этого нельзя допустить, — нахмурился врач. — Завтра же нужно собрать людей и объяснить им ситуацию, капитан.

— Их можно понять, — вздохнул тот, — судьба отняла все: близких, родину, даже свое время, — а тут такое место, почти рай. Ведь у нас подобных уголков уже не осталось. Пусть еще немного порезвятся…

— И все-таки надо собрать…

— Да-да, конечно, только вряд ли завтра — завтра половина не приедет.

Они все собрались лишь через четыре дня и опять сидели в рубке центрального поста, загоревшие, со спокойными, разгладившимися лицами. У кибернетика, самого молодого, из кармана торчал букет васильков.

— Дорогие друзья, — встал капитан, — мы должны сейчас решить, что делать дальше…

— А что тут решать, — радостно улыбаясь, прервал его кибернетик. — Переезжаем в городок, в этот или соседний, с нашими знаниями работа всегда найдется.

— Какие знания, какая работа! — возразил оператор. — Я, например, сторожем устраиваюсь при местной церкви, у них свой недавно умер.

— Кем бы вы ни устроились, — продолжал капитан, — оставшись здесь, вы неизбежно воздействуете на будущее. Ваши знания, ваша осведомленность о будущем непременно проявятся. Что вызовет неконтролируемые изменения и может привести к непредсказуемым последствиям. Мы не имеем права рисковать, как бы хорошо нам здесь ни было. Это ведь наше прошлое.

— И дело не только в этом, — поддержал его врач. — Возможно, что те изменения, которые мы внесем своим появлением, окажутся незначительными и со временем сгладятся. Вам нравится здешняя жизнь, но ведь вы все знаете, что она скоро кончится. Через пять лет вспыхнет мировая война, она пройдет и по этим местам. Миллионы убитых, потом голод, нищета, фашизм, опять война, уже десятки миллионов жертв, потом рост городов, перенаселенность, гибель природы, ну а дальше вы сами знаете…

— Тем более мы не должны улетать, давайте разыграем роль пришельцев из другого мира, обратимся к правительствам всех стран!

— Что ж, на месяц или два мы станем мировой сенсацией, но ничего не изменим. Что значит жалкая горстка людей в сравнении с теми глобальными силами, которые уже стоят друг против друга… Историю по желанию изменить нельзя. Хуже того, нас могут, помимо нашей воли, использовать во зло. Так оно, скорее всего, и случится.

— Если мы стартуем, — поднялся штурман, — и двинемся по прежнему маршруту, есть надежда развязать эту петлю и вернуться уже в наше время. Надежда, правда, небольшая, но, по-моему, это единственно возможный для нас путь…

Они молча вышли из корабля на поляну, долго смотрели на птиц, летевших высоко в темнеющем небе, чувствовали тугое теплое дыхание земли, и страх перед ожидавшим космосом снова начинал шевелиться в душе каждого.

— Если мы улетим, — вздохнул кибернетик, — то для нас, возможно, все кончится, а если останемся, то снова родимся через каких-нибудь семьдесят лет и снова будем жить.

Резко подул ветер. Стало быстро смеркаться, как будто ночь вдруг спохватилась и поспешила взять свое.

В шесть утра все находились на своих местах. Капитан подал команду, и в абсолютной тишине стало слышно, как в реакторной громко запели ожившие электромоторы, поднимавшие многотонные блоки замедлителей. Но тут штурман увидел, выскочившую из леса допотопную двуколку, запряженную мощным крестьянским битюгом с большой гривой. Двуколка устремилась к кораблю и начала описывать круги вокруг ракеты. Стоящий в ней парень восхищенно рассматривая ее огромное серебристое тело.

— Капитан! Можно запускать!

— Нельзя, мы сожжем этого дуралея. Надо его отпугнуть, а то он до вечера не успокоится.

Резко взвыла сирена. Лошадь дернулась было, но парень сильнее натянул вожжи, и она, успокоившись, опять пошла по кругу. Потом остановилась. Парень, сложив руки рупором, стал что-то кричать.

— Всем отбой! Штурман, откройте панорамный люк, выясним, что ему надо и когда он уберется.

— Тебе чего, приятель? — высунулся штурман.

И все находившиеся в рубке услышали крик:

— Скажите, это ведь “Меркурий-IV”, не так ли?

— Штурман, врач, быстро наружу, выясните, что это он болтает! Впрочем, я с вами.

Парень узнал их и радостно замахал руками:

— Так это ваш корабль? Вы что, улетать собрались?

— Ты откуда знаешь наш класс?

— У меня дома есть альбом старинных кораблей, — гордо ответил тот. — Я его с детства наизусть знаю, и больше всего мне нравятся “Меркурий” и “Титаны”…

— Погоди, погоди, паренек, — перебил его капитан. — В каком году был выпущен твой альбом?

— Точно я не знаю, но где-нибудь лет за десять до закрытия программы космических полетов и начала ретрореволюции. Да, лет за десять, не меньше.

Штурман опустился на землю и начал смеяться, все громче и громче, пока не поперхнулся и не забился в судорожном кашле.

Амбар на краю света

Ехали в теплушках — в товарных вагонах, где были набиты нары в два этажа. Вспоминая это, я до сих пор не могу понять, почему нас не повезли в нормальном поезде. Несколько вагонов занимали мы — завод “ВЭФ”, несколько — Рижский пединститут. Ехали в Казахстан, в Кокчетавскую область убирать урожай. Тогда это еще называлось — “ездить на целину”, хотя целина была уже пять лет, как освоена, перепахана и более или менее окультурена.