Мужчина и женщина. Книга первая (сборник)

Он уже несколько раз заговаривал о женитьбе, но Ева глядела на него удивленно и говорила что-то странное: ей, мол, это запрещено. На вопрос, кем же запрещено, отвечала, что не знает.

Надо сказать, что наш влюбленный, когда с его глаз немного опала пелена первой страсти, стал замечать за своей любимой совсем уж странные вещи.

Так, например, она почти ничего не ела, разве что по его настойчивой просьбе. Никогда не уставала, всегда была веселой и свежей. Не пользуясь парфюмами, постоянно источала тонкий аромат самых модных духов. А однажды он, проснувшись поутру, увидел Еву обнаженной у зеркала. Она расчесывала свои светлые кудри.

В этом для него не было ничего необычного, за исключением одной

детали. В зеркальном отражении ее милого животика он не обнаружил… пупка.

Подумав, что это с зеркалом неладно, он нежно позвал ее. Ева повернулась и… Живот ее был гладок, пупок отсутствовал.

Потом он долго пытался выяснить у нее, куда он делся? Ева опять смотрела на него удивленными глазами и отвечала жалобно, что пупка у нее никогда не было и быть не могло. И что никто ее не рожал, что таких, как она, просто создают.

Как создают и кто – она не знает. А затем жалобно попросила не мучить ее больше. Если она его не устраивает, она уйдет, лишь бы он не волновался, не терзал себя и ее тоже.

Павел Николаевич, взбешенный всеми этими недомолвками и идиотскими загадками, в сердцах крикнул:

– Катись на все четыре стороны! Только ведьмы мне в доме не хватало!

Ева вмиг оделась, хлопнула дверью и исчезла.

Павел Николаевич еще походил немного по комнате, попыхтел, а затем, предположив, что Ева где-то во дворе пережидает его вспышку, оделся и не спеша вышел на улицу.

Улица и двор были пусты. Пустым был и этот день, и следующий, и эта педеля и все другие.

Ева пропала.

Эта единственная размолвка и исчезновение Евы так сильно скрутили Павла Николаевича, что он, враз постарев, стал еще угрюмее. Переживал, страшно переживал одинокий холостяк эту свою пропажу. Он искал Еву везде, где вообще можно найти человека или то, что от него иногда остается.

Наконец он понял, что потерял ее навсегда. Как он себя клял за ту утренюю сцену!

– Подумаешь, пупок. Люди без рук и ног живут, а ему, болвану, – при этом он имел в виду, конечно, только себя, – какой-то пупок понадобился.

Так он часто теперь разговаривал сам с собой, шатаясь по комнате из угла в угол.

Дни, прожитые с Евой, казались ему уже далекими и нереальными, и сама Ева, так вдруг возникшая из ниоткуда и так же внезапно исчезнувшая в никуда, казалась существом из какого-то другого мира. И только напоминания знакомых, да вещи, оставленные Евой, не давали ему усомниться, что все это было взаправду.

Вот так Павел Николаевич опять стал холостым.

Правда, осенними вечерами, когда идет холодный дождь, он надевает резиновые сапоги, берет зонт и тем же маршрутом, что и в начале былых недолгих, но счастливых дней, бредет по пустынной улице, мечтая опять встретить ту, которая радостно бросится к нему и воскликнет: «Наконец-то я тебя нашла!»

46. Трещинка

Мои первые дни работы оперативником были омрачены жалобой от женщины, которой я спас единственного сына. И жалоба-то была ерундовая, но несправедливость ее так подействовала на меня, что я тогда чуть не попросил об отставке.

Был уже вечер, где-то около шести.

Я сидел в своем кабинете с напарником и слушал очередную оперативную байку. По селектору объявили, чтобы кто-нибудь из оперов пришел в дежурную часть.

Естественно, как младший, я был отослан на разведку.

Дежурный, старый грузный подполковник, устало поглядел на меня и спросил:

– Давно у нас?

– Недавно.

– А сейчас сильно занят?

И поняв по ответу, что не очень, попросил:

– Смотайся на заявку. Это тут не – далеко, в частном секторе. Перепил, видно, мужик, закрылся в баньке с сынишкой и почем зря палит из ружья в окно. Жена звонит, плачет. Ревнивый он у нее. Кричит, что застрелит сына, мол, сын не от него. Участковый уже там. Обычно он его уламывал, а сегодня что-то никак. Съезди, помоги.

Мне было чрезвычайно лестно, что этот опытный усталый подполковник так вежливо, на равных разговаривает со мной и не приказывает, а просит помочь ему. Это уже потом я узнал, что лучших психологов, чем оперативные дежурные, на белом свете просто не бывает. И я, конечно, резво бросился в машину, чтобы выручить и участкового, и дежурного, и эту несчастную женщину.

Дежурная машина, тарахтя и скрипя всеми своими старыми шестеренками, под нудное ворчание не вовремя разбуженного водителя наконец доехала до места.

В узеньком проулке у небольшого каменного дома курил, облокотясь на забор, молодой, моего примерно возраста парень с погонами младшего лейтенанта. Как я догадался, участковый.

Как только мы подъехали, откуда– то из-за забора раздался выстрел и следом – отборный мат.

Тут же как из-под земли выскочила женщина, растрепанная, с зареванными глазами, и мимо участкового бросилась ко мне. Она стала хватать меня за руки и бормотать, то и дело переходя на крик: «Спасите, спасите, он его убьет!»

Я кое-как оторвался от причитающей женщины и подошел к участковому.

Водитель остался в машине, опять завалился спать.

Участковый поздоровался со мной и, кивнув на сад за домом, сказал:

– Там, в баньке сидит. Ружье – двустволка, патронов – куча. Палит уже с полчаса. Ребенок пока жив, слышишь, орет во все горло?

Язаглянул через забор. Тут же раздался выстрел и вопль ребенка. Я присел. Участковый глянул на мой реверанс и, предупреждая мои дальнейшие приседания, заметил:

– Он сюда не достанет, у него всего два окна – справа и сзади баньки, да и палит он вверх. Лезть к нему сейчас не надо: отстреляется, успокоится, тогда и возьмем.

И как бы в подтверждение этого успокоительного заявления, дверь баньки распахнулась, оттуда показалась всклокоченная голова с безумными глазами, уставилась на меня и торжествующе возопила:

– А – а, Танька, наконец-то твой хахаль заявился!

Голова исчезла, но вместо появились два ствола, из них рвануло пламя.

Мы все рухнули на землю. Дробь со звоном врезалась в фургон дежурной машины. Водитель подпрыгнул в кабине и кубарем вылетел на дорогу с противоположной от нас стороны.

Дверь баньки захлопнулась и оттуда донесся идиотский смех вместе с полуохриплым уже криком мальчика.

Мы ползком перебрались за угол дома.

Женщина, мать ребенка, сидела прямо на траве, вытянув ноги перед собой и выла, раскачиваясь из стороны в сторону.

Мы, все еще лежа, стали совещаться, что будем делать. Участковый, сняв фуражку, чесал затылок, часто поглядывая на плачущую женщину.

– Вот стерва! Сама ведь гонит самогонку. И ладно бы гнала, да и только, а то ведь для большего забора еще настаивает ее на курином помете. Тут любой после первого стакана свихнется, не то что сына, родную мать за свою не признает. Даже тебя за ее хахаля, дурак, принял. – Потом, посмотрев на меня внимательным долгим взглядом, отчего мне стало немного не по себе, он спросил совершенно серьезно: – А может ты и правда того, ее этот?..

Я от такого предположения чуть не подавился собственными словами:

– Какой «этот»? Да я ее первый раз в жизни вижу!