Сцены из провинциальной жизни

Вскоре объявляется бывший муж. Воскресное утро, он еще дремлет на большой удобной кровати, когда внезапно звонят в дверь и слышится скрежет ключа. Он спрыгивает с кровати, проклиная себя. «Хелло, Фиона, Теодора!» — произносит голос. Суматоха, топот бегущих ног. Потом, даже без стука, дверь его комнаты распахивается, и на него смотрят двое — мужчина и ребенок у него на руках. Он едва успевает надеть брюки.

— Хелло! — говорит мужчина. — Что у нас тут?

Это одно из выражений, которые употребляют англичане — например, английский полисмен, застукав кого-нибудь за совершением преступных действий. Фиона, которая могла бы объяснить, «что у нас тут», этого не делает. Вместо этого, сидя на руках у отца, она смотрит на него с высоты с неприкрытой холодностью. Вся в отца: те же холодные глаза, то же чело.

— Я присматриваю за квартирой в отсутствие миссис Меррингтон, — объясняет он.

— Ах да, — говорит мужчина, — южноафриканец. Я забыл. Позвольте представиться: Ричард Меррингтон. Я был здесь владельцем поместья. Как вам тут? Устроились хорошо?

— Да, прекрасно.

— Хорошо.

Появляется Теодора с пальто и сапожками девочки. Мужчина спускает дочь на пол.

— И сделай пи-пи, — говорит он ей, — прежде чем мы сядем в машину.

Теодора с ребенком уходят. Они остаются наедине, он и этот красивый, хорошо одетый мужчина, в чьей постели он спит.

— И как долго вы планируете здесь оставаться? — спрашивает мужчина.

— Только до конца месяца.

— Нет, я имею в виду: в этой стране?

— О, неопределенное время. Я не собираюсь возвращаться в Южную Африку.

— Там приходится несладко, верно?

— Да.

— Даже белым?

Как ответить на подобный вопрос? «Уезжают, чтобы не умереть со стыда? Уезжают, чтобы сбежать от неминуемого катаклизма»? Почему громкие слова звучат так неуместно в этой стране?

— Да, — отвечает он. — По крайней мере, мне так кажется.

— Это мне кое-что напомнило, — говорит мужчина. Он подходит к полке с граммофонными пластинками, роется в них, вынимает одну, две, три.

Это именно то, о чем его предупреждали, именно то, чему он должен воспрепятствовать.

— Извините, — говорит он. — Миссис Меррингтон специально просила меня…

Мужчина выпрямляется во весь свой рост и смотрит на него:

— О чем же Диана просила вас специально?

— Не позволять, чтобы что-нибудь выносили из квартиры.

— Вздор. Это мои пластинки, ей они не нужны. — Он хладнокровно возобновляет поиски, вынимая другие пластинки. — Если вы мне не верите, позвоните ей.

Девочка вбегает в комнату, топая тяжелыми сапожками.

— Мы готовы к выходу, не так ли, дорогая? — обращается к девочке отец. — До свидания. Надеюсь, все будет хорошо. До свидания, Теодора. Не беспокойтесь, мы вернемся к тому времени, когда ей пора будет принимать ванну.

И уходит со своей дочерью, прихватив пластинки.

16

Приходит письмо от матери. Его брат купил машину, пишет она, «MG», которая попала в аварию. Вместо того, чтобы учиться, брат теперь проводит все время за ремонтом автомобиля. А еще он завел новых друзей, которых не представил ей. Один из них похож на китайца. Все они сидят в гараже и курят, она подозревает, что друзья приносят спиртное. Она волнуется. Его брат пошел по плохой дорожке, как его спасти?

Надо признать, он заинтригован. Значит, брат наконец-то начинает высвобождаться из объятий матери. Но что за странный путь он выбрал: ремонт автомобиля! Неужели брат действительно умеет чинить машины? Где он этому научился? Он всегда считал, что из них двоих у него лучше обстоит дело с руками, с пониманием механики. Неужели он все это время заблуждался? Какие еще сюрпризы имеются в запасе у брата?

В письме есть и другие новости. Его кузина Ильзе и ее подруга скоро приедут в Англию, заедут по пути в Швейцарию, где намерены путешествовать и жить в кемпинге. Не покажет ли он им Лондон? Мать дает адрес общежития на Эрлз-Корт, где они остановятся.

Он изумлен, что после всего, что он ей говорил, мать может думать, что он станет поддерживать отношения с южноафриканцами, тем более с семьей отца. Он в глаза не видел Ильзе с тех пор, как они были детьми. Что у него может быть общего с ней, девушкой, которая ходила в школу в какой-то глуши и не может придумать ничего лучше насчет каникул в Европе — каникул, которые, несомненно, оплачивают родители, — кроме того, чтобы болтаться в gemutliche^[34] Швейцарии, стране, которая за всю свою историю не породила ни одного великого художника?

Однако теперь, когда упомянуто ее имя, Ильзе никак не идет у него из головы. Он помнит ее стройным быстроногим ребенком с длинными белокурыми волосами, убранными в хвост. Теперь ей, должно быть, не меньше восемнадцати. Какой же она стала? Что, если благодаря жизни на открытом воздухе она сделалась, пусть и не надолго, красавицей? Ведь он много раз наблюдал такое среди фермерских детишек: весенняя пора физического совершенства, а потом они начинают грубеть и толстеть, превращаясь в копию родителей. Стоит ли отказываться от шанса побродить по улицам Лондона рядом с высокой арийской охотницей?

При этой фантазии он ощущает эротический зуд. Что такого в кузинах, даже в самой мысли о них, от чего у него вспыхивает желание? Может быть, дело просто в том, что они — запретный плод? Вот как действует табу: вызывает желание, запрещая его? Или же источник этого желания менее абстрактен: воспоминание о дружеских потасовках, когда девочки оказывались рядом с мальчиками, тело к телу, — которое сохранилось с детства и теперь выплеснулось в виде сексуального желания? Возможно, дело тут и в перспективе непринужденности, легкости: два человека с общим прошлым, у которых общая страна, семья, кровное родство — и все это еще до того, как произнесено первое слово. Не нужно никаких представлений, не придется ничего мямлить.

Он оставляет сообщение по указанному адресу в Эрлз-Корт. Несколько дней спустя раздается звонок — но не от Ильзе, а от ее подруги, которая неважно говорит по-английски. У нее плохие новости: Ильзе больна, у нее грипп, который перешел в пневмонию. Она в частной лечебнице в Бейсуотер. Их путешествие приостановлено, пока она не выздоровеет.

Он посещает Ильзе в лечебнице. Все его надежды обратились в прах. Она не красавица и совсем не высокая — просто заурядная круглолицая девушка с волосами мышиного цвета, которая дышит с присвистом, когда разговаривает. Он здоровается, не целуя ее, так как боится заразиться.

Подруга тоже здесь. Ее зовут Марианна, она маленькая и полная, на ней вельветовые брюки и сапоги, и она пышет здоровьем. Какое-то время они говорят по-английски. Затем он смягчается и переходит на семейный язык, африкаанс. Хотя он несколько лет не говорил на африкаанс, он чувствует, как сразу же расслабляется, словно погружаясь в теплую ванну.

Он собирался блеснуть своим знанием Лондона. Но Лондон, который хотят увидеть Ильзе и Марианна, — не тот Лондон, который знает он. Он ничего не может рассказать им о Музее мадам Тюссо, о Тауэре, о соборе Святого Павла, в которых не побывал. И понятия не имеет, как добраться до Стрэтфорда-на-Эйвоне. Вот что он может им рассказать: в каких кинотеатрах идут зарубежные фильмы, в каких книжных магазинах что можно купить — но им это безразлично.

Ильзе принимает антибиотики, пройдет не один день, пока она поправится. Между тем Марианне нечем себя занять. Он предлагает прогуляться по набережной Темзы. Марианна, в сапогах для путешествия автостопом, с простецкой стрижкой, явно не на месте среди модных лондонских девушек, но ей, по-видимому, все равно. И ей наплевать, если люди услышат, что она говорит на африкаанс. Что до него, то он бы предпочел, чтобы она понизила голос. Говорить на африкаанс в этой стране — так и хочется ему сказать — все равно что говорить на нацистском — если бы существовал такой язык.

Он ошибся насчет их возраста. Они совсем не дети: Ильзе двадцать, Марианне двадцать один. Они на последнем курсе университета Оранжевого свободного государства — обе изучают социальную работу. Он не высказывает своего мнения, но, на его взгляд, социальная работа (помогать старушкам делать покупки) — не тот предмет, который следует преподавать в настоящем университете.