«...Ваш дядя и друг Соломон»

«Он имеет в виду, что тебе нельзя расстраиваться, Амалия», – пояснила Бронка, втыкая иглу в руку Амалии, и та впервые вскрикнула от боли.

Слезы ее текли по морщинам, которые углубила болезнь. Врач и медсестра поспешили оставить наш дом. Верная Захава осталась. Я поставил будильник на место. Амалия смотрит на умолкший будильник и кричит:

«Соломон, что я буду сейчас делать?»

«Что ты будешь делать? Успокойся и лежи, пока не выздоровеешь».

«Но ведь будильник разбит, Соломон. Как я смогу вставать каждое утро на работу?»

«Будильник можно исправить».

«У часовщика в Афуле? Но он же не умеет чинить».

«Ну, так у часовщика в Хайфе. У него и починим. Перестань плакать, Амалия».

«Соломон, я очень сержусь».

«Ну и что, если ты сердишься, Амалия?»

Господи, недобрый мой Бог, сколько страданий, боли и отчаяния можно прятать в этих словах, лишенных всякого значения. Сердце мое разрывалось, а я говорил эти ничего не значащие слова, исходящие из моих уст. Слезы начали высыхать на лице Амалии, и успокоили ее не мои глупые слова, а сделанный ей укол. Бронка вколола расстроившейся Амалии увеличенную порцию морфия, и глаза больной сомкнулись сами собой. Я долго стоял у постели, гладил ее волосы. Краска парикмахерши Лиоры осталась лишь на кончиках волос, которые вернулись к своему обычному цвету – седине. Лицо же совершенно изменилось. Я погладил ее лицо, но она даже не почувствовала моих прикосновений. Вообще все эти поглаживания и поцелуйчики не были у нас приняты. Всю нашу долгую совместную жизнь мы их не знали.

Но в то утро я пытался повлиять на нее этой запоздалой лаской, словно просил прощения за то, что они отсутствовали во всей нашей жизни. В тот же день я поехал в Афулу починить будильник. Сидел в тесной каморке часовщика, следил за проворностью его рук. Починить надо было какой-то пустяк. И после полудня будильник уже бодро меня разбудил, гремя и тарахтя на столике у постели Амалии, но она даже не отреагировала на это…

Йошко врывается в рассказ об Амалии. Йошко внезапно появляется между домами и погромыхивает по шоссе своей телегой вместе с подпрыгивающим на ней йеменцем. Телега, лошадь, Йошко и йеменец – все они из старых добрых дней. С трудом катится по шоссе телега, разваливающаяся от старости, из тех первых телег кибуца, оставшихся в качестве экспонатов. Старая лошадь больше привыкла стоять, чем двигаться. Йошко ветеран кибуца. Всегда был веселым парнем и таким остался, несмотря на седину. Проезжает Йошко на телеге со своим йеменцем через кибуц, поглядывая налево и направо. Появился знакомый, и Йошко приветствует его залихватским взмахом кнута. Симпатичная молодица идет по тротуару, и Йошко радуется, натягивает вожжи, останавливает телегу и встречает ее шуточкой, даже приглашает прокататься. Куда же Йошко держит путь? На кладбище – присмотреть за могилами. Он добровольно взял на себя миссию охранять их, и владение его расширяется из месяца в месяц. Старый, худой йеменец, сидящий на краю телеги, наемный работник. Не нашлось никого в кибуце в компаньоны Йошко по обустройству и охране этого владения Божьего у подножья горы. И вправду, кто захочет целый день крутиться между могилами? Потому и существует в кибуце необходимость в наемных работниках. Что поделаешь, времена меняются. Души, находящиеся в Божьих эмпиреях вряд ли могли себе даже представить, что наемный работник будет ими заниматься.

А вот и Адас возникла на пути Йошко. Она идет ко мне, несет, вероятно, продолжение своего рассказа. Ну, а Йошко по привычке, увидев красивую девушку, останавливает телегу. Йеменец, ноги которого болтаются, свисая с телеги, дремлет. Смеется Йошко, Адас отрицательно качает головой. С того дня, как Амалия умерла, она ни разу не посетила ее могилу. Я откладываю перо. Мне еще предстоит закончить свой рассказ.

Глава восемнадцатая

Мойшеле

Дорогой дядя Соломон, сегодня получил твое письмо. Ты пишешь, что Адас рассказ свой завершила, и Рами также внес свою лепту в запись нашей истории. Ты пишешь, что не читал еще наши письма ибо занят своим рассказом. Потом, когда мы все завершим свои писанины, ты прочтешь всё сразу, в один присест. Если требуется открыть все карты, так тому и быть! Откровенность между нами должна быть полной. Этот мой рассказ, надеюсь, – последний в нашей истории.

Все, о чем я хочу теперь рассказать, случилось со мной в один из отпусков, который я провел в отцовском доме в Иерусалиме. Отпуск завершился, и я вернулся на военную базу в Синай.

Встретил ее в военторге в Эль-Арише. Поначалу обратил внимание на ее рост. Это была высокая, широкоплечая, с округлыми бедрами девушка, с темными, коротко остриженными волосами. Форма, влажная от пота, прилипла к спине. С бутылкой «колы» в руке, я направился купить ножи для бритья. У прилавка толпилась уйма солдат, так что невозможно было продохнуть. Шум давил на ушные перепонки. Я стоял в очереди позади нее. В одной руке она держала чемодан, в другой – тюбик с кремом для лица. Спросила, сколько стоит крем, и приятный ее голос привлек мое внимание. Продавец назвал цену, и она разочарованно произнесла:

«Не хватает у меня одной лиры».

«Могу помочь в этом деле», – сказал я.

Обернулась удивленно. Я осекся. Высокая, почти моего роста, мощная девка. Большие груди, широкое лицо, толстые губы, короткие волосы почти покрывают низкий лоб, но глаза красивые – карие и горячие. Ответила просто:

«Хочешь помочь – давай!»

Дал ей лиру и коснулся ее горячей потной руки. Подумал про себя: «Зачем ей нужен такой дорогой крем, все лицо ее в веснушках, и тут крем не поможет». Поставила чемоданчик на прилавок, чтобы положить в него крем. Успел увидеть там трусики и лифчик. Протянул ей бутылку «колы» и спросил:

«Хочешь пить?»

«Хочу».

Перед тем как дать ей бутылку, выпитую мной до половины, перевернул в ней соломинку. Она разразилась громким смехом, и смех ее был горяч, как и глаза ее и голос:

«Я не подозреваю тебя ни в какой болезни».

Я следил за тем, как она пьет. Нос и рот морщились при каждом втягивании соломинки, как заячьи губы. Выглядело не очень симпатично. И все же пошел за ней к освободившемуся столу. Мы присели, и я тут же хотел спросить, как ее зовут. Но закусил язык и подумал: «Зачем мне знать, кто она. Зачем вообще мне знать о ней что-либо?»

Спросил:

«Где твоя база?»

«В Балузе».

«Я могу тебя подбросить».

«Нет слов».

Вскочила с места, и ее телеса затряслись и подпрыгнули. Чемодан у нее в руке, и вся она – торопливость и движение. Если так торопится, пусть себе идет. Мне она не нужна. Я даже ощутил облегчение: лучше всего избавиться от нее.

«Если ты торопишься, ищи себе другого попутчика. Я остаюсь. Хочу поесть».

«И я хочу».

Купил я гамбургер в лепешке. Приняла она его как само собой разумеющееся. Вонзила в него жадно зубы и продолжала говорить, жуя:

«Нет у меня ни гроша. Приедем в Балузу, я возьму в долг у подружек, и мы рассчитаемся».

«Не имеет значения».

Мы прошли через большой зал к джипу. Она идет впереди меня, перекладывая чемодан из руки в руку. Хотел ей помочь, но сдержался. Она не из тех, подумал я, которые требует обхождения. Подошли к джипу. Он был окружен солдатами, ищущими попутку. Но тут мне захотелось ехать лишь с ней. Желание это было очень сильным, и я сказал солдатам:

«Не едем».

Она взглянула на меня с удивлением, извлекла чемодан из джипа. Сказала:

«Ну, так привет!»

«Погоди. Когда ты должна вернуться на базу?»

«Завтра. В восемь утра – должна быть на построении».

«Хочешь искупаться в море?»

«Потрясающая идея».

Когда я остановил джип в роще финиковых пальм, подошел ко мне паренек-араб и предложил на продажу ожерелье цвета серебра, на которое подвешена была серебряная монета с профилем Нефертити. Купил ей ожерелье. Даже не поблагодарила. Повесила на шею и сказала:

«Какая честь. Для такого ожерелья нужна ослиная шея».