Колесо мучительных перерождений. Главы из романа

— Какой милый осленок, прелестный малыш, просто загляденье! Глянь, какие большие глаза, голубые-голубые, а ушки маленькие, мохнатенькие… — приговаривала она, вытирая меня то в одном месте, то в другом.

Я видел — у нее все то же доброе сердце, чувствовал льющуюся из глубины души любовь. Я был так тронут, что полыхающий в душе жар злобы угас и воспоминания о том, как я был человеком, стали постепенно удаляться и туманиться. Тело обсохло. Я перестал дрожать, ощутил крепость во всех членах и силу в ногах, ощущение силы и желания звали к действию.

— Ух ты, мальчик! — Она вытерла мои причиндалы. От стыда вдруг с невероятной четкостью всплыли воспоминания о наших постельных забавах в мою бытность человеком. Это чей я получаюсь сын? Ослицы? Я глянул на подрагивающую на нетвердых ногах ослицу. Это что — моя мать? Ослица? Ослепленный безотчетной яростью, я вскочил на все четыре ноги и, казалось, на время превратился в табурет на высоких ножках.

— Встал, встал! — радостно захлопал в ладоши Лань Лянь. Он протянул руку Инчунь и помог ей встать. Глаза его были полны нежности, похоже, он испытывал к ней глубокие чувства. Я вдруг вспомнил: ведь намекали мне когда-то, смотри, мол, как бы твой приемный сынок-батрак не навел смуту у тебя в опочивальне. Кто знает, может, между ними уже давно что-то было…

Я стоял под утренним солнцем первого дня года и беспрестанно перебирал копытцами, погружая их в землю, чтобы не упасть. Потом сделал первый шаг как осел, ступив таким образом на непривычный, полный страданий и унижений путь. Еще шажок — тело закачалось, кожа на брюхе натянулась. Перед глазами светило огромное солнце, сияло голубизной небо, в вышине кувыркались белые голуби. Я видел, как Лань Лянь проводил Инчунь обратно в дом. К воротам подбежали дети — мальчик и девочка в новеньких стеганых курточках, полотняных тапочках с головой тигра и в кроличьих шапочках. С их короткими ножками перебраться через высокий порожек было непросто. На вид им было всего года три-четыре. Лань Ляня они называли папой, а Инчунь — мамой. О-хо-хо… Ясное дело, это же мои дети: мальчик — Симэнь Цзиньлун, девочка — Симэнь Баофэн. Детки мои детки, как папа тосковал о вас! Надеялся, что вы, как дракон и феникс, приумножите славу своих праотцов, а получилось, что стали вы детьми других, а папа ваш превратился в осла. От сердечной боли закружилась голова, задрожали ноги, и я упал. Не хочу быть ослом, хочу, чтобы мне вернули человеческий образ! Хочу снова стать Симэнь Нао, чтобы свести счеты со всеми. Одновременно со мной рухнула, как прогнившая стена, ослица, которая произвела меня на свет.

Она сдохла, родившая меня ослица, ее ноги застыли, как палки, а в широко раскрытых невидящих глазах, казалось, осталась боль от несправедливых обид. Я ничуть не горевал о ее смерти, ведь я лишь воспользовался ее телом, чтобы возродиться. Все это коварный план владыки Яньло, а может, и простое стечение обстоятельств. Молока ее я не испил, мне стало тошно от одного вида этих вздувшихся сосков у нее между ног. Я вырос на жидкой кашке из гаоляновой муки, которую варила для меня Инчунь, именно она выкормила меня, за что я ей очень благодарен. Кормила она меня с деревянной ложки, и к тому времени, когда я подрос, ложка эта уже была ни на что не похожа — так я ее обкусал. Во время кормежки я поглядывал на ее полные груди, полные голубоватого молока. Я знал, какое оно на вкус, я его пробовал. Оно славное, и груди у нее прекрасные, и молока у нее столько, что и двоим не высосать. А ведь бывают женщины, которые своим молоком могут погубить и здоровых детей.

— Бедный осленочек, — приговаривала она, кормя меня, — не успел родиться, как маму потерял. — При этом в глазах у нее выступали слезы: она действительно жалела меня.

— Мама, а почему осленкина мама умерла? — приставали к ней любопытные Цзиньлун и Баофэн.

— Время ей пришло. Вот владыка Яньло и прислал за ней.

— Мамочка, не надо, чтобы владыка Яньло за тобой присылал. Ведь тогда и мы без мамы останемся, как осленочек. И Цзефан тоже.

— Никуда я не денусь, — сказала Инчунь. — У владыки Яньло перед нашей семьей должок, он к нам прийти не осмелится.

Из дома донесся плач Лань Цзефана.

— Кто такой Лань Цзефан знаешь? — вдруг спросил меня рассказчик, Лань Цяньсуй [30]. — Лань Тысяча Лет, малыш с большой головой и не по возрасту мудрым взглядом. Росточком не более трех чи, а речами разливается, что река полноводная.

— Конечно, знаю. Это я и есть. Лань Лянь — мой отец, а Инчунь — мать. А ты, надо понимать, когда-то был ослом нашей семьи?

— Да, когда-то я был ослом вашей семьи. Родился я утром первого дня первого месяца тысяча девятьсот пятидесятого года, а ты, Лань Цзефан, появился на свет в тот же день вечером. Так что ты, как и я — дитя новой эпохи.