Танатос

«И этот запах от подмышек такой эротичный, ты понимаешь? Ну ладно, если ты спокойно посидишь десять минут в машине, я тебя до отвала накормлю марокканским барашком, с солью, высушенным в тени и сваренным в горшке, а еще кровь и печень, сваренные в земляной печи! Это раз в десять вкуснее, чем утка, что подают в «Серебряной Башне», это настолько вкусно, что пятьсот-восемьсот граммов мяса проглатываешь, даже не заметив, к тому же баранина не воняет, она приобретает запах после того, как переварится, твоя кровь смешивается с бараньей, отчего и получается такой запах, который потом чувствуется у тебя промеж ног и под мышками, а когда я буду лизать тебя и твой клитор, твои выделения будут пропитаны этим запахом, им будет благоухать вся комната», — так я ей говорил, а девчонка была уже вся под кайфом от выкуренного ею гашиша, ведь курила она в первый раз, и она так и сидела, высунув язык, как ребенок, способная только на то, чтобы качать головой из стороны в сторону, и тогда я отошел от машины и стал удаляться по лабиринту, а ведь уже начинало темнеть, Рейко, а монахини стали предупреждать меня об опасности, но я сказал им в ответ: «Все нормально, не беспокойтесь, я умею себя вести в таких местах»; я нормально себя чувствую, когда гуляю в подобных местах, а тем более если еще и один, когда идешь по кварталу с плохой репутацией, не следует идти, засунув руки в карманы, нужно помнить, что ты находишься за границей, что ты иностранец, не надо напускать на себя слишком гордый и самоуверенный вид, но не следует и показывать, что боишься, это как две стороны одной медали. Нужно идти, будучи начеку, и получать от этого удовольствие; и я пошел в сторону мечети, что стояла на вершине холма в розовом закатном свете, навстречу мне попадались самые разные люди, собаки, птицы, а вдали неясно обозначалась светлая линия горизонта, и вдруг свет Корана воссиял в небе, и все шумы и голоса вокруг были от него… Тем вечером, как обычно, перед обедом я принял всего одну дорожку кокаина, а та девица, впервые попробовав кокса, разлеглась в мазохистской позе, на ее лице читался стыд, казалось, оно говорило: «Мне грустно, я не умею играть на разнице двух желаний», и ты, Рейко, ты всегда была такой же; в такси, что мчалось сквозь ночь, она высунула голову в окно и запела гимн своей школы, она была красавица, она прекрасно выглядела, но, по-моему, в школе у нее никогда не было друга, ибо она была по-настоящему чокнутой, если бы она родилась где-нибудь в Южной Америке, она бы обязательно стала звездой; перед тем как отправиться в ресторан, я смотрел по телевизору прибытие Жискар д'Эстена в Рабат, а она улеглась у моих ног, обхватила их руками и начала их лизать, лизать от колен, она была раздета, совсем голая, но я не просил ее раздеваться, но, поскольку она была с приветом, я позволил ей делать с моими пальцами все, что она захочет, и она засунула их себе в рот, а это было еще до моего знакомства с Кейко, и она сосала пальцы у меня на ногах в течение двух часов, экран телевизора испускал зеленый свет, и, любуясь на ее зеленые ляжки и задницу, я захотел услышать от нее «нет», но так как это был ее первый опыт с кокаином, вся ее кровь была отравлена ядом мазохизма, и она сосала мои пальцы, словно собака, нашедшая кость, вот тогда мне захотелось, чтобы она сказала «нет», но я понимал: чтобы заставить ее это сделать, мне понадобилась бы помощница; каждый раз, когда я рассказывал эту историю Кейко, та возбуждалась как бешеная, и именно поэтому она привела тебя, Рейко, я помню, помню, как однажды, когда ты брала у меня в рот, Кейко вставила тебе в задницу тюбик губной помады, а ты помнишь? это случилось спустя некоторое время после нашей первой встречи, помнишь? Я еще ничего не знал о тебе, я считал тебя обыкновенной девицей, вероятно, с примесью мазо, приехавшей из деревни, чтобы попытаться получить роль в музыкальной и немного эротической комедии, у тебя всего-то и было, что приятная мордашка и красивое тело, ты говорила о сложных вещах, читала умные книжки и неправильно употребляла вычитанные оттуда понятия, и все-таки я заметил, что у тебя есть некоторые способности, и сначала, даже когда ты ничего не говорила, мне казалось, что ты самая настоящая оторва, но сдержанная, осторожная, конечно, это возбуждало во мне любопытство и мне захотелось поэкспериментировать, мне хотелось услышать твой голос, когда ты закричишь «нет!»; ну так вот, ты начала сосать мой член, а я велел тебе не останавливаться, что бы ни произошло, и ты согласно кивнула, не выпуская, правда, член изо рта, помнишь? а Кейко это рассмешило, и она двумя руками раздвинула тебе ягодицы и твое влагалище так, чтобы мне было хорошо их видно в зеркало, Кейко ведь настоящий гений, когда дело касается зеркал; как и было задумано, Кейко смазала твою дырку маслом и ввела туда анальный вибратор, но у нее возникла идея использовать в этом качестве губную помаду «Шанель», как она заметила, задница у тебя была маленькая и славненькая, как у младенца…

Рейко, ты ведь сильная и умная девушка, может быть, ты об этом забыла, но ты так и не произнесла «нет», ты говорила мне очень тихо, так, чтобы только я мог тебя слышать: «Учитель, велите ей остановиться, учитель, пожалуйста, скажите Кейко, чтобы она прекратила», все повторяла и повторяла ты; разумеется, Кейко все было отлично слышно, и все твои «скажите, чтобы она прекратила, велите Кейко остановиться» очень смешили ее, она прямо наслаждалась этим, правой рукой она вкручивала тебе в зад губную помаду, а левой поворачивала маленькое зеркальце так, чтобы показать мне твой анус, весь красный от помады, время от времени она прикладывала зеркальце к своей промежности и ерзала по нему, и вплоть до сегодняшнего дня наши развлечения втроем, с тобой и с Кейко, остаются для меня самыми памятными, даже более памятными, чем только с тобой одной или только с Кейко, и даже больше, чем со всеми прежними девушками, хотя я и приводил их к себе по пять-шесть; все равно то, что было между нами троими, возбуждает меня больше всего и не идет ни в какое сравнение, между нами никогда не было этих сопливых сантиментов, это было больше, чем просто обнаженные тела и половые органы, это было… да, это можно назвать устаревшим словом «моногатари», то есть «сказ», это самое прекрасное определение, самое прекрасное слово в нашем языке… моногатари… нет более романтичного слова, чем это, его можно произносить только шепотом, и сразу чувствуешь, как начинает вибрировать твое тело. Не так ли? Повтори за мной: «Моногатари, моногатари, мо-но-га-та-ри, мо-но-га-та-ри», вот так, шепотом, «вещи» (моно) «разговаривают» (катару), ты понимаешь, какое это необыкновенное слово, говорят, что оно было изобретено специально для мазохистов, «гатари», это сходство двух слогов и создает впечатление, благодаря которому можно прочувствовать все тончайшие оттенки и смыслы; иначе говоря, чтобы что-нибудь сказать, нужно самому стать вещью, мысль глубокая, ведь вещи — это те, кто подвластны, кто говорит, и эти говорящие вещи — рабы, евнухи, проигравшие сражение генералы, угнетенные, те, кто в меньшинстве, примитивные народы, дикари, а те, кто живет грабежом и убийством, кочевые народы — они как раз ничего не говорят, они ни о чем не рассказывают, считается, что орды Чингисхана не имели собственной истории; а бредни ученых убеждают нас в том, что наши предки, пещерные люди, изобрели язык только потому, что они не могли выжить в одиночку, им была нужна общность, чтобы противостоять более сильным зверям, что язык родился из системы охотничьих знаков… какая глупость, Рейко, ты ведь много читала, ты же знаешь об этом, правда? Система знаков — это всего-навсего система знаков, ну, вроде той, что обмениваются подающий и принимающий в бейсболе или в футболе, когда защитники создают искусственный офсайд, в системе не нужны слова; а другие ученые мужи утверждают, что язык появился лишь потому, что два племени, собираясь у костра, могли пообщаться, все это вздор, вот ты говоришь мне про ученых, хотя девицы из садомазохистского клуба за углом ближе всего к истине: только боль, и ничто другое, может породить слова, если бы не существовало страха за свою жизнь, то эволюция просто не началась бы, и не было бы никакого прогресса, и никто бы и не подумал заговорить; а как ты полагаешь, почему есть люди, которые изучают иностранный язык уже будучи взрослыми? да потому что они ждут, пока их не клюнет в жопу жареный петух, и только тогда начинают учиться, то же делали и наши пращуры, все это были времена незапамятные, и, конечно, проблема состояла не в том, чтобы запомнить несколько иностранных слов; они изобрели язык, но кто конкретно его изобрел? Для охоты или плясок у огня слова не требовались, так, значит, кто?.. И вот я говорю, что это были приговоренные к смерти и рабы, или инвалиды от рождения, которые не могли ходить на охоту, им было нужно объяснение, прощение, им было необходимо объясниться, чтобы вырваться из лап смерти; вот они-то и стояли у истоков языка, они и были первыми сказителями, певцами моногатари, язык пришел к нам от мазохистов. Садисты, хохоча, засовывали им в задницу колпачки от губной помады, а те, надрываясь, тряслись от боли, вот и все… а ты, ты вела себя превосходно, знаешь, почему я так говорю? Если бы ты тогда закричала «нет!», или заплакала бы, или же разозлилась, то наша замечательная игра тотчас бы и закончилась; мне постоянно, постоянно, постоянно, постоянно, постоянно, постоянно снится один и тот же кошмар: картины облавы в варшавском гетто, мальчишка прячется среди руин в квартале, прочесываемом эсэсовцами, их отряды проходят дом за домом, поджигая их при помощи огнемета, солдат многие сотни, и они должны произвести окончательную зачистку в этом квартале, а у парня нет ни малейшего шанса вырваться оттуда, и он прячется там, в развалинах гетто, не смея вскрикнуть, превозмогая страх, и это все я вижу в моем сне, и паренек не может одержать победу над этими молодыми людьми, ощущающими полнейшее превосходство своей модели мироустройства, а ему всего десять лет, возраст неустойчивый, жестокий, и в конце концов эсэсовцы окружают его, они знают, что он там прячется, слышен их порочный смех, им весело, они забавляются, спрашивая, сколько времени потребуется, чтобы ребенок потерял голову от страха и вылез, громко крича, из своего убежища, это заводит их, и наконец эсэсовский капрал бьет ногой по краю мусорного контейнера, в котором спрятался мальчик, и вот он, окруженный множеством солдат, и капрал хватает его за волосы, чтобы вытащить из бака наружу, и мальчик кричит: «Нет! нет… нет!»; и в это мгновение я оказываюсь на его месте и игра закончена, я превращаюсь в этого мальчишку, понимаешь? Довести себя до того, что начинаешь орать «нет!», это садомазохизм, причем не важно, идет ли речь о детской игре или же о судьбе Восточной Европы, это одно и то же, в то мгновение, когда кричат «нет!», игра оканчивается, а ты это прекрасно поняла, Кейко была тобой просто восхищена, она сказала, что ты — супер, что ты была то, что надо, благодаря тебе сказка продолжалась, и это сказание, история между тобой, Кейко и мной ни на минуту не прекращалась, хотя это и было достаточно рискованно, и не могло кончиться ничем, кроме как разрушением, рано или поздно, и ты поддерживала это, ты оказалась достойной, а ты помнишь ту ночь, когда Кейко научила тебя этому танцу? да, ту ночь, когда вы с ней познакомились, помнишь? ты помнишь это, Рейко? ну да, ты всегда все помнишь»…