Танатос

Рейко вдруг задрожала всем своим телом, и я инстинктивно ощутил, что мне следует помочь ей. Ее глаза были влажны и блестели, словно бы она собиралась заплакать, но она не видела ничего. Взгляд ее перебегал с одного предмета на другой. Она смотрела то на меня, то на пейзаж, расстилавшийся за окном, потом переводила глаза на мою грудь, руки, ножки кресла, тени от них, потом подняла глаза и проследила за тяжелыми тучами на горизонте — но ни разу не сфокусировала взгляда ни на одном предмете. Это напоминало фотоаппарат с севшим аккумулятором — ничего не могло отобразиться в его видоискателе, то есть на сетчатке ее глаз. Так, неловко, неумело, она пыталась напрячь свои душевные силы и обратиться к своей памяти. Я начал понимать, почему эта женщина сошла с ума, вернее, я задался вопросом, что могло бы произойти, если бы она прожила хотя бы один день нормально. Мне казалось, что, если мне не удастся остановить ее, она разрушит самое себя. А что это значит для человека? Физически — это разбить себе затылок, истечь кровью или вызвать остановку сердца. В любом случае начнет расползаться лицо, тело окоченеет, а потом станут разлагаться мягкие ткани. А что произойдет в случае душевного распада? Об этом я ничего не знал. Это полное истощение, потеря самосознания, а с Рейко могло произойти вообще все что угодно, и я не хотел видеть этого. Не то чтобы я боялся неприятностей, если бы ей, например, вздумалось вскочить на балюстраду и броситься вниз, нет, я страшился того, что она может тем самым похитить мою энергию, необходимую для продолжения жизни. Я испытывал что-то вроде предчувствия и опасался, что она выкинет подобный номер перед смертью. Я не знал, что может произойти, но знал наверняка, что не хочу этого видеть.

Но как остановить ее монолог? Ведь только рассказывая, концентрируясь на своем прошлом, эта женщина могла справляться со своим безумием. И эту концентрацию следовало нарушить, но это-то и было самым трудным, поскольку у Рейко концентрация принимала совершенно особую форму. В связи с этим случаем я вспомнил обряд сантерии, местного верования, на каковом я присутствовал месяц спустя после приезда на Кубу. Все проходило в небольшом городке в двух часах езды от Гаваны. Само собой, это было не тем событием, на котором свободно мог присутствовать японский фотограф. Я сидел в гаванском ресторанчике и собирался приняться за жареные поросячьи ножки с чрезвычайно крепким пивом «Атуэй», когда ко мне подошел подозрительный тип, промышлявший контрабандой сигар, который произнес: «За десять долларов я свожу вас посмотреть на обряд сантерии». В то время я не имел никакого представления о том, что такое сантерия, по наивности полагая, что речь идет о каком-то виде национального искусства.

Сантерия насчитывает множество направлений, и знать обо всех, разумеется, невозможно. Одним из них можно назвать гаитянское вуду, нечто подобное существует и в Бразилии. После того как сюда начали привозить чернокожих рабов, здесь быстро стали распространяться, распадаясь на множество отдельных культов, примитивные африканские верования, такие как черная и белая магия Нигерии и Конго. Юка, Макута, Пало, Йесса, Ара-ра, Олурун, Абакуа, Брикамо, Ганга, Ошун, Чанго… список можно продолжать до бесконечности. Большая часть из них направлена на достижение человеческого благополучия и располагает обширными знаниями в области природной фармакопеи. Встречаются сантерии, организованные на манер тайных обществ. У каждой сантерии есть свои барабанщики и свои особые ритмы, песни и танцы, радения проводятся ежегодно в положенное время.

Церемонии и обряды могут проводиться в различных формах, в них участвуют от десятков тысяч до десяти человек, например жителей одного дома. Но даже в таких небольших церемониях все равно сохраняется элемент таинства, и туристы, даже готовые за это заплатить, туда не допускаются. При этом желающий участвовать в обряде должен пройти посвящение, как в те времена, когда чернокожие рабы из разных племен и различных верований помогали друг другу выжить. Так появились своего рода гиды, специалисты по местным достопримечательностям, которые готовы предложить вам посмотреть на такую церемонию за деньги. Перед тем как пойти туда, мне сказали, что всякого рода фотосъемки категорически запрещены, добавив, что нарушение этого запрета может повлечь за собой мою смерть от колдовства. Так что все фотопринадлежности я благоразумно оставил дома. Мне было известно, что карибская магия сильна чрезвычайно. Я знал многих, кто скончался, отнесшись к этому легкомысленно. На алтарь кладется кукла, ставятся свечи, петушья голова и перья, сперва участники едят, а потом под звуки песен и бой ритуальных барабанов начинается танец. Как минимум он продолжается два дня и две ночи, иногда — неделю. По причине экономического эмбарго с топливом было весьма напряженно, и все огни в городе были погашены. Меня провели в какой-то дом, и я увидел нескольких чернокожих, танцевавших под барабанный бой. Один из них отличался огромным ростом, на нем не было ничего, кроме штанов из грубой материи. Он танцевал в комнате приблизительно в двадцать квадратных метров, вымощенной плиткой, и, судя по всему, находился в трансе. Проводник сказал мне, что он танцует уже более двадцати часов. Его ноги были в крови. Я подумал, что он мог порезаться об острые края облицовочной плитки или об осколки бутылок от рома. Чтобы сделать невозможным чье-либо непрошеное вторжение, окна и двери были наглухо закрыты. В соседней комнате на полу клокотал на огне котелок, и было ужасно жарко. Что там варилось, я не видел, но, судя по запаху, это были внутренности животных. Моя футболка сразу же намокла от пота, но, стараясь не терять из виду танцующего человека с окровавленными ногами, я забыл о жаре.

Чернокожий был в трансе, легкая улыбка играла на его губах, но при этом он сохранял свои умственные способности. Подтверждение тому я получил, когда он глянул на меня, словно хотел спросить: «Кто ты?» Проводник представил меня как японского студента, занимающегося исследованием культов сантерии, хотя сути дела это не меняло: в комнате находился посторонний. Но гигант оказался добрее, чем остальные танцующие. Он приблизился ко мне, не прерывая своих движений, простых и изящных одновременно: левая рука и правое колено, потом правая рука и левое колено. Какое-то время он смотрел на меня с высоты своего роста, и капельки его пота долетали до моего лица. Позже, взглянув на часы у себя на руке, я понял, что великан танцевал прямо передо мной в течение одного часа. Я чувствовал, как между мной и им росло сильнейшее напряжение и в то же время — ощущение пробуждения, которое не позволяло мне двинуться с места. В тот день я понял, что человек в трансе, общающийся с божеством, и есть на самом деле пробужденный, а его сознание обострено в наивысшей степени. Если бы я прервал его танец, думаю, он убил бы меня, точнее, не он, а то божество, с которым он разговаривал.

Рассказ Рейко напоминал мне танец того человека. Рейко напрягала все свое тело, чтобы заставить заговорить воспоминания. Ум ее повредился, но что-то сохраняло свою целостность и ясность, проходя через ее память.

Так как же прервать это состояние транса? Когда я спросил об этом своего проводника, тот ответил: пока не иссякнут силы. Танец мог остановиться в случае, если замолкнут барабаны, но это было невозможно, музыканты продолжали играть, даже когда кожа на их ладонях растрескалась до крови. Если же кто-то из них падал без чувств, на его место тотчас же садился другой…

А какого барабанщика слышала Рейко? Что поддерживало ее транс? Ответ я нашел незамедлительно. Это был я. Но я не мог закрыть уши, не мог встать, повернуться к ней спиной и выйти вон. Если бы я мог это сделать, Рейко замолчала бы. Но больше она никогда не продолжила бы своего рассказа. Иными словами, я был в растерянности. Голос, взывавший ко мне: «А почему бы нет? Ты можешь уйти с веранды, выйти из комнаты и больше никогда не видеться с этой женщиной», — становился все более слабым, почти неслышным. Сильнее сексуального влечения, которое я испытывал к этой женщине, столь же прекрасной, сколь и худой, было желание дослушать до конца ее историю. Я хотел прервать ее только на время. Слушать ее было бы гораздо приятнее в старой резиденции Дюпона де Немура, превращенной в наши дни в ресторан, чуть в стороне от скопления варадерских отелей, перед блюдом с омарами и бокалом испанского вина.