Самая большая подводная лодка в мире

Он долго размышлял, прежде чем принял решение тайно держать Ким у себя до ее совершеннолетия. А потом жениться на ней на глазах у всего мира. Дожидаясь своего часа, ему придется быть осторожным, придется остерегаться всех, включая собственных слуг. Обвинение в незаконном лишении свободы, совращении, а может быть, и в изнасиловании несовершеннолетней поставило бы крест на его головокружительной карьере.

* * *

Ровно в полдень Тон вошел в зал, чтобы позавтракать. На нем были чистые рубашка и пуловер. Борода и баки — аккуратно подстрижены. Вероятно, он принял душ, так как вокруг него распространялся приятный аромат лаванды, а зачесанные назад волосы были еще влажными.

Он выбрал столик под часами и сел спиной к стене, так чтобы иметь возможность видеть весь зал и наблюдать за перемещениями Гулетты.

Когда она подошла, чтобы принять у него заказ, он посмотрел ей прямо в глаза и сказал что-то любезное. Гулетта, привыкшая изо дня вдень видеть, как он быстро проскальзывает мимо нее по лестнице, что-то невнятно бормоча себе под нос вместо приветствия, недоумевала: какая благословенная муха укусила нынче этого одинокого медведя?

— Что это, морской паштет с травами?

— Паштет из трески и креветок с базиликом и луком-татаркой.

— Это вкусно?

— Конечно!

— Тогда я беру. А еще кусок яблочного пирога и кофе… А он точно старый, ваш старый кальвадос?

— Клянусь честью, ему столько же лет, сколько и мне.

— Ну тогда он слишком молод. Лучше подайте-ка мне хорошего коньяку.

Она постелила бумажную скатерть и разложила приборы, принесла бутылку розового вина во льду и корзиночку с хлебом, совершив таким образом три визита к столику Тона, который всякий раз обращал к ней глуповато-печальную улыбку.

Покончив с едой, он заказал еще два коньяка, а затем все послеобеденное время пил черный кофе, только однажды отлучившись со своего поста, чтобы сходить в туалет. Это был первый случай, когда он не взял пакет и не отправился бесцельно бродить по верфям.

Гулетта тревожилась. Капитан только что за несколько часов спустил деньги, на которые ему обычно удавалось прожить неделю, и она опасалась, как бы у него не возникло проблем. Посчитав сумму, она взяла коньяк на себя и забыла про два кофе. Тон уплатил по счету, не дрогнув ни одним мускулом, и поднялся в мансарду.

Ровно в восемь он вновь занял место за тем же столиком и заказал ужин из четырех блюд. Гулетта начинала задаваться вопросом, не выиграл ли он часом на скачках «четверной экспресс»? Она не обратила внимания ни на его настойчивые взгляды, ни на скромный букетик сухих цветов, который он украдкой положил на ее стойку.

* * *

Квартиру невозможно было узнать. Всюду теперь стояли растения и цветы в горшках, образовавшие нечто вроде многоярусного сада. Маленький керамический фонтан с успокаивающим журчанием низвергал каскад прозрачной воды. Были даже цветущие в неглубоких сосудах водяные лютики.

Жилю пришлось позаимствовать денег из резерва, чтобы произвести это переустройство. Он раздобыл также тонкую армянскую ароматическую бумагу, которая тлела по углам комнаты, и книгу по уходу за больными анорексией, из которой он почерпнул лишь то, что Пиу предстоят большие страдания.

В первый день Пиу рвало все утро. Она то умоляла Жиля не кормить ее насильно, то принималась осыпать его ругательствами, обвиняя в недостатке любви и сострадания.

Поскольку она была не в состоянии глотать твердую пищу, Жиль готовил ей мясные бульоны, овощные и фруктовые соки, которые потом, наполнив ими пластиковую бутылку, вливал в нее силой. Чаще всего она выплевывала питье ему в лицо, но при этом все же поглощала достаточно, чтобы избежать истощения.

В моменты острого кризиса Жиль готовил ей теплую ванну, относил ее туда на руках и опускал в воду. Он обтирал ей губкой затылок, плечи, лодыжки. Пиу закрывала глазам дышала спокойнее. Вода расслабляла ее, снимая напряжение натянутых, словно тетива, нервов.

Три дня подряд Жиль ухаживал за ней без передышки. Раньше, когда он уходил за продуктами и растениями, ему не оставалось ничего другого, как привязывать ее к поперечинам кровати. Но теперь, до окончания курса лечения, он не оставит ее ни на минуту.

Он больше не спускался за почтой, не шел открывать, когда звонили снизу. Переговорное устройство уже давно не работало, и чтобы открыть дверь подъезда, ему пришлось бы спускаться с пятого этажа, оставив Пиу без присмотра или вновь привязав ее, что было для него невыносимо.

* * *

Ким пыталась представить, какая погода снаружи. Пупаракис поселил ее на вилле в единственной комнате без окон, некогда служившей прачечной, а ныне с большими затратами переоборудованной, и она жила постоянно при искусственном освещении. Скорее всего, шел дождь. С тех пор как она оказалась в Сан-Франсуа-ле-Моле, она видела только дождь и туман.

Пупаракис вот-вот вернется с верфей. Он принесет ей еще одно платье, которое попросит примерить, прежде чем проведет ее наверх в гостиную и нальет шампанского.

По отношению к греку она испытывала противоречивые чувства, менявшиеся каждую минуту. Иногда он ее забавлял: он вел себя с ней как с настоящей женщиной, но она сердилась на него за то, что он украл у нее ее месть.

Прежде чем задумать и осуществить побег из клиники, она долго размышляла о самом большом оскорблении, которое могла бы нанести родителям. Мысль продавать свое тело за гроши казалась ей хорошей. Но не лишь бы кому. Она решила, что будет отдаваться рабочим, предпочтительно иммигрантам, парням с черными ногтями, пахнущим отработанной смазкой и потом. А когда бы вышли на ее след, вне всяких сомнений, желтая пресса раздула бы грандиозный скандал. Дочь биржевого короля — проститутка в рабочих кварталах города бедняков! Она бы не преминула подкинуть журналистам ряд пикантных подробностей. Ее мать от этого никогда бы не оправилась. Конечно, они постарались бы снова поместить ее в психиатрическую лечебницу, но, заручившись поддержкой прессы, на этот раз она, по крайней мере, могла бы защищаться.

А потом вдруг появился белый «ягуар», и Ким продалась мужчине такому же богатому, как ее отец, что значительно уменьшало тяжесть оскорбления. Отдаться типу, который покупает корабли в пять тысяч тонн, совсем не то же самое, что быть оскверненной грязным бедняком, — так, по крайней мере, должны были думать ее родители.

Она жила с ним уже несколько дней, получая тысячу франков за ночь. Константин находил эту сумму ничтожной, уверяя девушку, что она стоит гораздо больше. Она назвалась чужим именем и была для него Ниной. Он хотел поразить ее своим образом жизни, размерами своей виллы, своими слугами. Она уже была готова уйти от него украдкой, когда он случайно наткнулся на статью в «Атлантическом курьере».

После минутной паники он дол го беседовал с ней и предложил по достижении совершеннолетия выйти за него замуж. Оттого что он узнал, кем она была на самом деле, его возбуждение, кажется, только возросло, но он продолжал звать ее Ниной, словно не хотел окончательно порывать связь с незнакомкой, подобранной на панели.

Ким не знала, что ему ответить. Константин просил ее подумать как следует. В ожидании решения он держал ее пленницей в золоченой клетке, навещая каждый вечер, одевая в шелка и драгоценности, стоимость которых значительно возросла с тех пор, как он узнал о ее происхождении. Он начал говорить ей «вы».

Ким старалась не смотреть на него. Даже когда он наряжался в смокинг, его красный лоснящийся нос, тяжелый квадратный подбородок, его большие руки грузчика производили впечатление грубой вульгарности, скрытой необузданности. Но его низкий, мелодичный, с глубокими интонациями голос звучал как музыка. Ким часто слушала его, закрыв глаза.

На вид грубый и неотесанный, Константин Пупаракис не был, однако, лишен проницательности. Он не только хорошо сознавал свои недостатки, но и умел пользоваться своими достоинствами. В постели он заботился о том, чтобы вовремя погасить свет, а прежде чем подступиться к Ким, нежно шептал ей что-то на ухо. Он пользовался своим голосом так, как заклинатель змей пользуется флейтой.