Три Толстяка(СИ)

Друзья устроили вечер воспоминаний. Не слишком удивительное мероприятие для однополчан, которым многое довелось пережить вместе. Вспоминали оба, но говорил, в основном, Базилиус. Ему казалось, что только Тимоти его правильно понимает во всём, и Базилиус делился и совместными космическими коллизиями и сомнениями в правильности организации повстанческого движения, и насчёт меркантильных интересов руководителей воюющих сторон. Волбат понимал, сочувствовал и даже готов был начать что-то делать. Только что?

-- В том-то и загвоздка, дорогой друг, что не знаю я с какого конца за всё это браться. Такой клубок тут накрутился, что простому человеку, а мы с тобой самые простые люди, и не размотать. У меня, к примеру, и полномочий таких нет. Обидно, что не понятно, за что столько лет кровь людская реками проливается.

Тимоти кивал трёхглазой головой, соглашаясь. Он расположился на уникальном стуле, на который, видимо, сажали маленьких детей и кормили с ложечки. Волбату нравилось, а Базилиус не просвещал насчёт седалища. Хозяйка вежливо постучала в дверь постояльца и тут же возникла на пороге с целым подносом горячих закусок. По комнате тут же разнёсся аромат с сыром и горным луком и восхитительных запечённых в сметане падасонов.

-- Ешьте на здоровье, а то пьёте без закуски, а это грех. У меня там ещё грибной супчик доходит, как сготовится, принесу.

Базилиус отодвинул в сторону бутыль грушевой перцовки, освобождая место для закусок. Всё-таки домашняя еда в деревне - это величайшее благо и наслаждение на свете. Самый румяный пирожок Базилиус сразу вручил Тимоти.

-- Ой, что вы, - замахала руками хозяйка - погодите. Я знаю, что любят волбаты, Сейчас принесу.

Какое-то время спустя за столом и под ним слышалось только аппетитное чавканье и довольное урчание. Базилиус с удовольствием отметил, что грушевая перцовка замечательно идёт под печёные падасоны с пирогами. А Тимоти, в свою очередь, считал, слегка проваренная в кленовом сиропе неощипанная и не потрошёная курица ни в чём кроме себя не нуждается.

После такого сытного ужина, ополовинив бутыль грушевой перцовки, разговоры на политические темы как-то не шли, и друзья ударились в воспоминания о былых славных делах. Там было что вспомнить. Долго перебирали знакомых, кто жив, кого уж нет с нами. А потом они уснули, Базилиус на кровати хозяйской дочери, сбежавшей несколько лет назад в столицу, и Тимоти, свернувшись калачиком, сопел на коврике в самом тёплом месте комнаты - под кроватью. Хозяйка не стала тревожить постояльцев уборкой посуды и объедков, наоборот, поставила на стол большой кувшин с ягодным морсом, вдруг среди ночи постояльцы пить захотят после грушовки. Наступила волшебная ночь на Мохаве.

О таких ночах слагают легенды, пишут, а, главное, поют песни, ею восторгаются даже дети и старики. В такую ночь не хочется спать, отлёживаясь на печке или на бабушкином сундуке, покрытом старой попоной, и кровать с пуховой периной не годится для такой ночи. Молодёжь, когда стемнеет, вообще заявляет - долой подушки, и разбегается по полям, где трава погуще. Только не спят они там, сколько бы не рассказывали небылицы про сладкий сон под звёздами. А звёзд в небе Мохаве хватает. И Луна есть, и даже не одна. Когда обе-две во всю округлость светят, то можно сказать, что день пришёл. А какие ароматы несёт тёплый ветерок от полей цветущей сладкой кукурузы или лугов, где пряные травы вперемешку. Гигантский турнепс, которым на Мохаве в основном и кормят скотину, не зря цветёт исключительно по ночам, источая такую сладость от цветков, что ни пчёлы, ни бабочки-бражницы, ни даже обычные мухи тоже спать не могут, а роятся вокруг фиолетовых цветочных гроздьев, и жужжат, жужжат. Им вторят птицы. Птичий ночной хор делится на тех, кто поёт-щебечет песни Большой Луне и на тех, кто возносит музыкальную хвалу Малой. Трудно сказать, спорят о том, кто из поющих краше заливает трели, звонче, переливистее. Если бы только этим и ограничивались звуки ночи на Мохаве, то можно утверждать, что стояла тишина. Однако, в полях-перелесках обретались цикады и их дальние родственники по насекомой консерватории - сверчки, щелкунчики, а так же поющие ночные бабочки и клопы. Многоголосье мириадов насекомых волнами растекается по холмам, ударяется в лесистые полосы, переваливает через них и несётся вниз оврагами к реке. А там свой хор, речной - лягушки, криницы и сластёны, и горластые мухоловки. И все они по-своему, по-жабьи понимая пение, поют. И делают это чрезвычайно громко. Уснуть просто невозможно. Только наши герои, утомлённые ужином и разговорами, спали без задних ног. Остальные жители предавались волшебному очарованию ночи на Мохаве.

7.

Базилиусу снилась родина, Тимоти тоже. Оба считали Мохаве замечательной планетой (не зря вокруг неё столько шуму наделали), а родина всё равно милее, потому и снится. Причём снились не громадные просторы лесов, полей или бурные реки, тихие океаны и рвущиеся ввысь горы, то, что любят изображать на рекламных буклетах. Снились маленькие уютные домашние уголки - дом, сад, нора, песчаная отмель на крохотном озере. А какое на родине небо. И соловьи поют.

В этом сне соловей был один, он пел и пел, и пел, а потом вдруг хрюкнул. Привычка, выработанная годами, выбросила Базилиуса из кровати, ещё быстрее в руке у него оказался бластер. В комнате был кто-то посторонний, и это была не хозяйка. Посторонний сдавленно сопел и прихрюкивал, отбиваясь от Тимоти. Волбат намертво вцепился пришельцу в ногу и выпускать не собирался. Возня в темноте привела к падению чего-то из мебели.

-- Да отстань ты, дурное животное! - посторонний взвизгнул женским голосом и огрел Тимоти чем-то тяжёлым. Теперь подал голос волбат.

Если вы не слышали, как ревут от боли волбаты, вы ничего не слышали. Стёкла задрожали, посыпалась с потолка штукатурка, на соседнем дворе проснулись куры, козы и кто-то ещё пугливый. Тимоти попало по второму больному хвосту. Он выпустил постороннюю ногу и принялся ругаться. Тем временем Базилиус включил свет. На полу в стороне друг от друга сидели Тимоти, зализывающий контуженный второй хвост, и молодая женщина, растирающая повреждённую лодыжку. Оба сверкали друг на друга глазами, причём преимущество было за Тимоти, поскольку у него имелось три глаза, шипели и ругались.

За время короткой схватки в комнате упало всё, что могло упасть, включая старую семейную фотографию, на которой заснялась вся, когда-то многочисленная семья. Рассматривая фотографию, Базилиуса посетила смутная догадка, которая подтвердилась сразу, когда на шум ввалилась и хозяйка. Она с порога начала кричать.

-- Явилась, шалава! Я так и знала, что ты на брюхе приползёшь к родной матери прощения просить! Нет тебе, поганке, моего прощения, не жди и не надейся! Пусть тебя геройски погибшие отец и братья прощают, если достучишься до них!

"Трое на одну несчастную женщину - это излишне. Семейные трагедии - самое не благодарное дело для участия в них посторонних".

Базилиус убрал бластер. Здесь, и в самом деле, планируется семейная разборка с возвращением блудной дочери. Их с Тимоти присутствие вряд ли было уместно.

-- Мы посидим во дворе, на лавочке, - Базилиус сделал знак волбату и, прихватив кувшин с морсом, вышел в ночь.

Они сидели среди пахучих цветов, глазели на звёзды, зевали, изредка прислушивались к тому, что происходит в доме. Там было тихо. Когда Базилиус с Тимоти, посчитав, что времени прошло достаточно, решили проверить, как там дела, они застали мать и дочь сидящими на кровати, обнявшись и ревущими в три ручья (волбат сказал бы - в пять ручьев, ибо три глаза для трёх ручьев он уже имел). Два боевых товарища тихо прикрыли дверь и ушли ночевать на сеновал.

Утром небо хмурилось, со стороны далёкого океана набегали сизые тучи, готовясь оросить благодатную землю живительным дождём. Женщины то ли встали рано, то ли не ложились вовсе, они гремели посудой и вполголоса переговаривались. Когда Базилиус зашёл на кухню, обе ему приветливо улыбнулись.