Игра в «Мурку»

Под конец совещания и знакомства предложил Борис название для шпионской сети — «Брамсова капелла». Название всем понравилось своей изысканной загадочностью. И опять все члены Кнессета Зеленого Дивана, как и все члены Шпион-Воен-Совета, вступили в ряды «Брамсовой капеллы». Когда Серега отбыл (ему предстояло еще щеткой как следует пройтись по подошве), Теодор восхищенно заметил:

— Надо же, как он легок в общении. А я вот плохо веду себя в незнакомых компаниях: больше молчу, обижаюсь, когда к моим словам невнимательны или не придают им должного значения.

ПОЛКОВНИК ГРОМОЧАСТНЫЙ

Получив донесение Сереги, полковник Громочастный сначала задумался, не почувствовать ли ему ярость, потом покачал головой, потом тихо засмеялся и лишь затем задумался снова.

— Нет, ну каков Серега-то наш! — говорил он майору Владимиру Пронину. — Всего год в Еврейском Государстве, а какие фортеля уже научился выкидывать! Никогда не думал, что он так восприимчив к чужим культурам. Послушай, Пронин, а может быть, он и в самом деле внук еврея? Ты бы покопался, проверил.

— Хорошо, Петр Иосифович, сделаем.

— Я помню, как мы его принимали в школу КГБ. Я был в приемной комиссии. Майор Карманников задал ему этот вечный дурацкий вопрос про одноклассницу на мосту. Так этот цветок жизни провел ребром ладони по горлу, а у самого улыбка с лица не сходит. С такой улыбкой воздушные шарики раздавать на набережной в Тель-Авиве, а не в нашей организации работать. Но я подумал — это именно то, что нам нужно. И вот теперь думаю, а не ошибся ли я? Мы ведь, Володя, не гинекологи — мы проникаем в мысли. Неужели я тогда проник не до конца? Весь он был такой светлый, открытый, мы над его агентурным именем даже не размышляли — Есенин, и все. Нельзя сказать, что это был лично мой революционный подход к делу. К тому времени уже была на счету у нашей организации удача с Добрым Дедушкой Маленькой Интифады. Из всех кандидатов этот будущий Дедушка был единственный с шармом, понимал обаяние улыбки, ценил мизансцены. Были всякие слухи о причине этих его талантов, но их, я думаю, «теодоры» распускали от злости. А уж он «теодоров» поимел и спереди, и сзади, и особенно в уши — настоящий мужчина, хоть на вид и не намного лучше самих «теодоров». Майор Пронин широко улыбнулся, но Громочастный осадил его резко:

— Ты, Володя, свои юдофобские наклонности оставь уличной шпане, мы государственное дело делаем, нам что «фобии», что «филии» — только помеха в работе. Нам к старым глупостям возвращаться резона нет. Смотри, как англосаксы в Америке научились запрягать «теодоров». И мы научимся, не лыком шиты. А Серегу я из Африки вытащил из жалости. Стареть стал, больше думать о людях. Он же, думал я, там, в Африке, сядет по нужде под пальмой, его первый же орангутанг и оприходует. Спас этого лоха от верного СПИДа. А он — в еврейские игры со мной играть! Засранец! Но и Теодор хорош! Мы его оберегали, работу ответственную ему доверяли, на Доску Почета вешали, на рассказываемые им анекдоты глаза закрывали, по первой просьбе в сраное его Теодорское Государство выпустили вместе с нашими военными тайнами, с нашим промышленным опытом. Где простая человеческая благодарность? И что он задумал — нашего человека вытащить из Димоны, развратить его тель-авивским либеральным душком. Ишь! Замороженную сеть придумал! «Брамсова капелла»! Нет, Теодор, на хер мне не нужен твой Брамс. Сыграй-ка ты мне, Теодор, «Мурку»! Значит, так, Володя! Пользы от Сереги в Димоне все равно никакой. На переезд даем добро, но квартирные как платили 400 долларов в месяц, так и будем платить. В Шхунат-Бавли любая дрянь-квартирка 1000 долларов стоит. Все наши явочные квартиры в центре страны — в Ганей-Авиве, это и дешево, и к аэропорту близко. Так что разницу пусть хоть на панели себе зарабатывает. В общем, шли, Володя, агенту Есенину шифрограмму. Мол, со всеми предложениями «Брамсовой капеллы» согласны. Сереге — еще отдельное послание, в нем ссылка на сайт в Интернете, где англичане разъясняют, какое влияние оказывает полоний 210 на организм мужчины в возрасте от 30 до 50 лет.

— А как же насчет «Мурки»? — спросил Пронин.

— Не сразу, Володя, не сразу. Да, и отправь Теодору его досье, без изъятий. Пусть посмотрит. Ему это будет полезно.

ДОСЬЕ ТЕОДОРА

Когда в художественном произведении автор должен раскрыть перед читателем содержание некоторого документа КГБ, он непременно попытается воспроизвести его стиль, дух его не скованного условностями единства поэзий мысли и действия. И мы бы так поступили, если бы речь шла об одном, двух, ну, от силы трех документах, но перед нами целая папка, хоть и не очень пухлая. Да и боимся мы, как бы стиль этот не проник в наш мыслительный аппарат и не произвел бы там какого-нибудь нежелательного для нас действия. Ведь мы никогда не относились с пренебрежением к этой организации, никогда не утверждали, что ничего, кроме бутылки водки, не хранится в потайном отделении железного сейфа. И ШАБАК нас учит: не пренебрегать, не заноситься!

Так мы, прочтя вместе с Теодором всю папку, страницу за страницей, решили дать свое вольное, но, насколько возможно, верное изложение ее содержания.

За закладкой «ДЕТСТВО» в качестве первого документа находим мы воспоминание Пети Громочастного, тогда командира пионерской дружины, о его разговоре с пионером Володей Прониным, командиром звездочки, который в конце этой главы будет уже майором Владимиром Прониным (Джуниором-Старшим). В этой беседе Володя, слегка насупившись и ковыряя сандалией землю школьного двора, отвечал на вопрос Пети, зачем он подрался и в результате побил Теодора. Теодор на уроках литературы выпендривается, объяснил Володя свое поведение: завязывает пионерский галстук бантом. Это неправильно, считает Володя. Делает это Теодор, чтобы понравиться Васильковой, а ей до него никакого дела нет. Я бы не рекомендовал его в комсомол, намекал Володя. Хотя в документе этого не значилось, но полковнику Громочастному и сегодня не составило бы труда вспомнить, как во время разговора с Володей он спросил его, нравится ли ему самому Василькова, и, увидев его смущение, поинтересовался, «ходит» ли Василькова с Теодором. Василькова ни с кем не «ходит», с Теодором — тем более, ответил пунцовый Володя.

Следующая запись была сделана по более позднему воспоминанию тогда уже председателя комсомольской организации школы Пети Громочастного о разговоре все с тем же Володей, но теперь уже заместителем комсорга класса (комсоргом был сам Теодор, а должность комсорга класса была высшей политической должностью «теодоров» в советской России того периода). В этой записи ощущается, что будущий полковник, а тогда запоем читавший шпионские романы и рассказы о чекистах старшеклассник, использовал для сбора информации личную заинтересованность Володи.

Теодор пишет какие-то подозрительные стишки, сообщал Володя о своем однокласснике. Читал ли он эти стишки, спросил его Петя. Нет, содержание стишков неизвестно. Он их только девчонкам показывает, ответил Володя.

Теодор откинулся в кресле. Именно так он и поступал и об этом хорошо помнил. Стихи о Пражской весне Теодор вообще никому не показывал, кроме отца. Он писал их для себя. Шестидневная война никак не отразилась в его сознании. Он, видимо, был еще мал и пробудился сразу после нее, прямехонько к кульминации событий в Чехословакии. Он помнил хрипы приемника, у которого они сидели вместе с отцом, помнил, как приставал к нему с вопросом, что он выберет, если одновременно будет хорошо слышно Би-Би-Си, «Голос Израиля» и будет идти по телевизору футбольный матч. Отец улыбнулся, задумался и сказал, что, пожалуй, — футбольный матч. Надо же, подумал Теодор, а он и сегодня, будучи старше тогдашнего отца, не сделал бы такого выбора. Русская литература и Пражская весна сформировали его в ранней юности, подумал о себе Теодор. Чехословакия и Прага стали чем-то вроде любви. Может быть, потому он

еще ни разу не был в Праге, что боится нарушить очарование тех дней. И так уже оно подпорчено прозой Кундеры. Теодор снова погрузился в изучение материалов папки.