Игра в «Мурку»

Теодор глотнул воды и продолжил рассказ, а вернее, пересказ.

— Ну, дальше понятно, в любую погоду, дождь, ветер посылали бедного гоя на самую верхотуру высоковольтных столбов. А он с детства боится электричества, ребенком сунул пальцы в открытую розетку, которую его отец ремонтировал. А тут еще начал понимать иврит, а вместе с этим стало к нему приходить понимание, с кем имеет дело. В общем, у парня полная уверенность, что рано или поздно кто-нибудь между разговорами по двум сотовым телефонам замкнет им, Серегой, не одну тысячу вольт. А тут еще и Димона ему осточертела за год.

— Видишь, — говорит, — до чего Мордехай Вануну ^[12] дошел от тоски в Димоне?

— Ей-богу, жалко парня, — продолжил Теодор, — но графики он все же составил, послал в Москву. Там их проанализировали и видят: все как раз укладывается в пределы потребления электроэнергии текстильной фабрикой средних размеров. Получает он шифрограмму от полковника из Москвы. Видит — последняя цифра означает восклицательный знак. Он сосчитал буквы перед восклицательным знаком — семь букв: совпадает, наверняка — «Молодец!». Он мысленно представил полковника — Громочастного Петра Иосифовича. Крут полковник, но справедлив. Зря не похвалит, но если что не по нему, мало не покажется. (Бывали времена — Петр Иосифович смущался своим отчеством, в разные периоды — по разным причинам. Но теперь все позади.) Расшифровал Серега слово, а там: «Долбоеб!» В общем, хоть в петлю лезь. Вот он и решил, что если сам сдастся, то выходит — предатель.

— Слышал, наверное, — спросил Серега, — как у нас теперь с предателями?

— Слышал, — говорю.

— Вот я и подумал, — объяснял Серега, — что если меня кто-то разоблачит, то, может, простят. Скажут: «Фашла! Бывает».

— Так и сказал: «Фашла! Бывает» («Прокол! Случается»). Ну, думаю, абсорбировался на свою голову «внук еврея». Это здесь: «Фашла! Бывает». А там, говорю ему, тебя после этой «фашлы» в такую жопу засунут, куда-нибудь в Африку, что тебе Димона вместо Парижа по ночам во снах с поллюциями сниться будет. Тут он совсем приуныл.

— У меня в Димоне, — говорит, — и снов с поллюциями не бывает. Что же мне делать? — спрашивает. — Я до этого в Африке и служил, обрадовался переводу, думал, здесь все по-другому будет.

— И тут меня осенило, — сказал Теодор и опять глотнул воды.

— Меня в последнее время донимает ШАБАК. Я им сдуру расхвастался, какой я был крутой диссидент в молодости, как мы вчетвером на первом курсе, начитавшись источников к курсу «Истории КПСС», создали новую партию. К счастью, один из нас рассказал об этом родителям, и те через три дня уговорили нас распустить партию, а устав ее, как раз рукой их сына и написанный, сами и сожгли. У меня до сих пор хранятся два моих детских стихотворения (написанных еще до этой партии) на события в Чехословакии. Написаны на вырванном листе из школьного дневника. Одно, короткое, помню наизусть:

Здорово? А? Второе — длинное, помню только, что заканчивается словами:

И вот удивительно, ни разу в жизни КГБ меня не тронул. Даже на воспитательную беседу не позвал ни разу! А скольким я анекдот рассказывал о том, как Леонид Ильич принял в Кремле английского посла за французского и имел с ним продолжительную беседу! И хоть бы хны. А они мне говорят в ШАБАКе — это тебе удивительно, а нам удивительно, сколько еще ты нам будешь лапшу на уши вешать, гражданин диссидент.

— Все диссиденты — шпионы КГБ, — заявил мне контрразведчик Алекс, — это так же верно, как то, что все эстеты — педерасты. Выкладывай все про вербовку, можешь — в стихах, эстет.

Я хоть виду внешне не подал, но разобиделся. А потом подумал: ребята из ШАБАКа свое дело делают, что толку на них обижаться? И тут — этот Серега! Я ему и говорю:

— Предлагаю сделку, Серега! Ты мне добываешь мое досье в КГБ, а я тебе организовываю шпионскую сеть, и не где-нибудь, а в Тель-Авиве. Будешь жить в Шхунат-Бавли (район Бавли — престижное местечко), по утрам в парке «Яркон» бегать. Оттуда, если тебе даже в Нетанию нужно, на машине двадцать минут без пробок. Как тебе Тель-Авив?

У него глаза загорелись. Но тут же он посмотрел на меня странно так.

— Ты что же, будешь на нас работать?

— Серега, не забывайся, — говорю ему строго, — ты Россию любишь?

Он подтянулся весь в кресле, ничего не сказал, но я понял, что любит, но вслух таких слов не говорит.

— Вот и я! — говорю и тоже подтягиваюсь. — Еще вопросы есть?

— Никак нет, — отвечает.

Я его еще потом на вшивость проверил. Говорю, смотри, какое море красивое сегодня.

— Да, — соглашается, — красивое.

— В Димоне моря нет, — говорю.

И он подтверждает: да, мол, нету. И тут я ему шепнул в спину:

— Серый!

Стоп! Тут мы перестанем полагаться на рассказ Теодора и возьмем повествование в свои руки.

Серегина кисть правой руки дернулась куда-то. Он обернулся к Теодору, и глаза у него, как щели в стенном банкомате: одна не отдает кредитную карточку, другая не выдает квитанцию, о деньгах и речи нет — губы ниточкой, и ни слова.

— Ты что? — спросил Теодор и сам почувствовал, что бледнеет. — Мог бы меня?..

Теодор взял себя в руки, Серега взял себя в руки. Оба помолчали, глядя в разные стороны.

— Ты что, даже имени не поменял? — спросил наконец Теодор.

— А на кой? — ответил Серега с вернувшейся к нему беспечностью. — Какая разница — Вася, Петя, Серега? Так меньше напрягаешься.

— Да уж я вижу, — сказал Теодор.

Разглядев в подступающих сумерках Теодорову бледность, Серега покраснел. Почувствовав, что Теодор все еще обижен, он сказал оправдывающимся тоном:

— Ты знаешь, как нас принимали в школу КГБ?

— Откуда мне знать?

— Представьте себе, говорили нам, что вы посланы на оккупированную противником нашу территорию и там неожиданно столкнулись со своей одноклассницей, с которой вы когда-то бродили по ночам, смотрели с моста, как вода в реке течет в лунном свете. И девушка эта вас, конечно, узнала. Ваши действия?

— Ну, и что ты ответил? — спросил Теодор.

— Ничего, — сказал Серега и провел ладонью по горлу.

— Ты серьезно? — спросил Теодор.

Теперь Серега обиделся.

— Ты в своем уме? — спросил он. — Ну, я думал, что так надо ответить, чтобы приняли.

— А они что?

— Не помню точно. Но приняли.

Теодор подумал.

— Слушай, Серега. А почему график такой с электричеством получился?

Серега наклонился к самому уху Теодора и прошептал:

— Там действительно текстильная фабрика.

Увидев, как Теодор побледнел, он откинулся на пластмассовом кресле и расхохотался. Он был очень доволен своей шуткой.

— И знаете, — рассказывал Теодор друзьям, — вот как-то сразу он мне глянулся. И есть что-то магическое в людских именах. Скольких знал в России девушек по имени Катя — все роковые женщины, сколько было Серег — с любым можешь идти хоть на подвиг во имя Родины, хоть на вооруженный грабеж, — и ничего не бойся! И у евреев то же самое: что ни Хаим — лопух, что ни Моше — пройдоха!

ШПИОН-ВОЕН-СОВЕТ

Итак, Теодор изложил друзьям вышеприведенную историю, которая была выслушана с должным вниманием членами Кнессета Зеленого Дивана. Ибо это именно они и есть друзья Теодора, а сам Теодор — и есть тот самый Я., который написал о них роман с претензией на глубокомыслие. На месте тот же сад с наклоненной амфорой. Из местных новостей упоминания достоин, пожалуй, факт, что наискосок от них арендовал недавно дом брат Йоси Хальфона — Моти, и к нему приезжает сестра жены, имя которой неизвестно, но хорошо известен ее голос, благодаря которому у жителей прилегающих домов никогда не будет камней в почках.