Игра в «Мурку»

Тут стоит объяснить и характер связи между нынешней историей и романом, по поводу которого уже рассыпано ранее несколько многозначительных намеков. Вот оно — объяснение в достаточно строгой форме:

Игра в «Мурку»

«Бог предпочел Иакова, потому что

еще не было ультрасаунда, и только

после рождения близнецов обнаружил

Он, что Исав уж очень серьезен».

Е. Теодор Бирман.

«Лучшая подруга мамы, милейшая

госпожа Родина…»

Эльфрида Елинек.

ВСТУПЛЕНИЕ

Не будем заглядывать в новенькое удостоверение личности, получаемое неким репатриантом, прибывшим сегодня прямым рейсом из Москвы на постоянное место жительства в Еврейское Государство…

И т. д.

Теперь пусть продолжится рассказ, ради которого затеялась эта книга. На канале National Geografic мы видели фильм, в котором стада животных (нет ни желания, ни возможности путаться в их названиях) каждый год отправляются в поход за многие километры от мест обитания, чтобы добраться до неких скал и облизать их, так как в составе этих скал имеется минерал, необходимый для организма этих не названных нами животных. Никакого другого внятного объяснения не можем мы предоставить, зачем понадобилось Кнессету Зеленого Дивана создавать еще ШВС — Шпион-Воен-Совет и входить в него полным составом. Дело в том, что, как выяснилось, евреям, подобно тем живым существам, которые лижут минерал, ужасно не хватало в течение многих столетий чего-нибудь военного. В этом отношении мы находим в них теперешних определенное сходство с англичанами. У тех:

У современного еврея от этих слов просто кровь на жаре стынет. Англичане, кстати, — ужасно воинственны. Мы видим это, например, пересекая границу между США и Канадой, где столько знаков и памятных надписей посвящено славным победам канадских англичан над англичанами Соединенных Штатов. Но вернемся в наши палестины.

Прежде всего, ШВС положительно решил вопрос о создании шпионской сети в районе Гуш-Дана (наделе Дана, одного из 12 сыновей Иакова, или попросту — в Большом Тель-Авиве). Обсуждали практические детали сношения с Серегой. Решили, что скрывать им от русского шпиона, по сути, нечего. Нет никакой причины для барьеров или дистанции в отношениях, постановил Кнессет Зеленого Дивана. Даже если он захочет нарисовать наш групповой портрет и отправить его своему начальству в Москву, то и в этом никакого ущерба не видится. И не было Теодору никакой нужды, указал ШВС, так уж распинаться и расписывать, какой он миляга-парень, как быстро он акклиматизировался и освоил манеры димонцев. Например, рассказывал Теодор, во время их беседы Серега чихнул, и уже чуть было не прибег к двухтактной схеме: пальцы — нос, пальцы — ножка стула, но глянул на Теодора, вспомнил хорошие манеры, которым учат в школе КГБ, и взял со стола салфетку. Но, может быть, это просто от волнения — не каждый день все же так запросто завербуешь человека в шпионы, да еще не где-нибудь, а на тель-авивской набережной. И не кого попало, а самого Теодора — члена Кнессета Зеленого Дивана, владельца дома, где заседает Кнессет, и мужа Баронессы. На следующую пятницу Серега получил приглашение принять участие в заседании Кнессета и познакомиться со своей шпионской сетью.

ВОПРОС ЧИТАТЕЛЯ

Знаете ли вы, как в будущем будет происходить встреча с Читателем? Нам это определенно известно. Гаснет свет в зале, затем ярко освещается сцена, и выходит на нее несколько смущенный Читатель, становится скромно у рампы. Писатели в зале встают, бурной овацией встречают они своего кумира. А он все так же скромно раскланивается, благодарит, просит всех сесть, но тут же посмотрит строго и спросит сидящего в одном из первых рядов Теодора: «А при чем здесь „Мурка“ в вашем новом опусе»?

— Ну как же, — ответит Теодор, заикаясь немного, разве вы не помните фильм «Место встречи изменить нельзя»? Тот, кто может с лета на пианино изобразить «Мурку», тем более не затруднится наиграть Брамса. Я «Мурку» стал писать, чтобы протолкнуть «Протоколы с претензией».

— На ваши «Протоколы», знаете ли, кое-кто обиделся, — указывает Теодору Читатель.

— Что делать? — отвечает Теодор с фальшивым смирением в голосе. — Они очень ранимы. Вы ведь имели в виду

моих соплеменников? А ранимость — верный признак недостатка свободы, — оживляется Теодор, — да, да, все дело во внутренней свободе.

Ну, кажется, понесло Теодора. Оседлал любимого конька. И даже стал, как обычно, темен и заносчив в формулировках: того и гляди, опять кого-нибудь обидит.

— Свобода вообще — бремя, — говорит Теодор, и куда подевалось его заикание, — и путь к ней тернист и длинен. Но, достигнув ее, от нее не отказываются — как от любви, как от воспоминаний неповторимого детства.

Переходя на возвышенные темы, Теодор все же не так легко забывает о себе.

— А что касается «Протоколов» (Читатель, заметьте, не просил развивать эту тему), — Бог с ними, их все равно никто не читает. А кто, например, читал «Войну и мир»? — спросил Теодор, беспредельно смелея. — Но все знают, что это большая и умная книга. И автору ее на небесах от этого, вне всякого сомнения, приятно. А если бы ее читали? Одному было бы слишком много французского, другой — слишком много войны, а третий и вовсе зевнет и скажет, что Акунин о том же примерно пишет, но делает это гораздо живее Толстого. А тут инженер какой-то выискался, которому скучно стало в уме складывать 17+18 (сначала 15+15=30, потом остатки — 2+3=5, итого 35), вот он и пошел романы писать. Знаем мы эти романы скучающих инженеров, отставных военных и преуспевших бизнесменов: толково, но без души опишут какую-нибудь конструкцию, боевые действия, динамику биржевых индексов, зато с замиранием сердца расскажут нам о любви. Например, если это полковник инфантерии в отставке, то выглядеть это будет примерно так: «Капитан не видел свою красавицу жену долгих три дня. Сидя на башне танка или похлопывая отечески по плечу усталого солдата, вспоминал он ее светлые кудри и зеленые глаза. И вот наконец, пылая от любви, он обнял ее сзади, схватив левой рукой за правую с…, а правой рукой за левую с…»

— Боже! — удивится себе полковник инфантерии, откидываясь от клавиатуры компьютера, — да ведь никто еще не писал о любви так ярко, так откровенно!

— Скажите мне, кстати, — спрашивает Теодор не то Читателя, не то писателей в зале, — почему у жен преуспевающих предпринимателей, полковников инфантерии и практических инженеров глаза обычно карие или синие, а у героинь написанных ими книг, как и у всех проституток в Интернете, — зеленые? И ведь наверняка, если какой-нибудь мстительный религиозный ортодокс двинет этой проститутке в скулу, хоть из одного глаза да вылетит зеленая линза.

Вообще же, — увлекается Теодор, — цвет женских глаз — это особая тема. Вот увидите однажды где-нибудь незнакомую красивую женщину. Глаз еще не разглядели, но уверены по чертам лица ее, что они серые или голубые. И тут она посмотрит на вас, и вы поражены: на лице от серых глаз — темно-карие. Непонятно в первый момент, как такое может быть? Вы украдкой еще раз бросите взгляд. Точно! Карие! Я видел такие лица пару раз. Их выбросить из головы невозможно. От таких глаз на таком лице в груди у вас пробивается дыра круглая, как в спасательном круге, то есть, пожалуй, шире самой груди. Когда же синие глаза попадают на лицо от карих, то душа тает, обещая жизнь долгую, размеренную и счастливую. Зеленые глаза очень редки. Достаются они женщинам, которых силы небесные предназначили для забав или фантазий начинающих писателей. Пройти с такими глазами спокойно по жизни женщине так же тяжело, как канатоходцу по тросу над цирковой ареной с тарелочкой в руке, и чтобы на тарелочке — колышущийся холодец под розовым хреном.