На носу у каймана

Вдруг диспетчер медленно покачал головой и сказал в микрофон:

— Нет, командир, посадку не разрешаю! Повторите маневр снова! Еще раз!

Он с досадой нахмурил брови.

— Никак не сядет… Теперь-то уж ему не сесть! Третий раз уже, чтоб его черти разорвали. — Он прикрыл рукой микрофон, чтобы его не было слышно в кабине самолета.

Диспетчер оказался прав. Через несколько секунд послышался рев мотора, самолет задрал нос и пролетел над посадочной полосой, возвращаясь обратно.

Диспетчер увидел нас и будто старый знакомый сказал:

— Как мне хочется, доктор, чтобы вы наконец получили свой багаж! И когда только в этой дыре построят нормальный аэропорт! — Потом он снова сосредоточился, увидев возвращающийся самолет. — Командир, все закрылки открыть, ниже, ниже… ниже! — Он вскочил и в ярости закричал, словно пилот его не слышал: — Если он сейчас не сядет, они убьются — он врежется в деревья за посадочной полосой!

Вновь взревели моторы, и «ДС-3» опять пролетел над нашими головами. Зрелище оказалось захватывающим, словно азартная игра, правда, на кон были поставлены жизни людей.

Диспетчер продолжал давать указания летчику, подробно описывая, как зайти на посадку.

Я слушал и думал, что, пожалуй, к счастью, а может, наоборот, к несчастью, летчик, как мне рассказал один офицер в Сантьяго, очень опытный пилот, налетавший уже многие тысячи часов, а во время второй мировой войны он летал на истребителе.

И дернуло же меня сказать об этом диспетчеру!

— Какая разница! — отрезал тот. — Здесь это не имеет никакого значения. В нашем аэропорту главное — местный опыт. Надо знать все здешние особенности. А потом, учтите, летчикам у нас приходится полагаться не на приборы, а на собственный глазомер.

Я рассмеялся, решив, что он пошутил, чтобы разрядить напряжение, и увидел над горами самолет, который опять заходил на посадку.

Теперь тон диспетчера стал спокойным и мягким, словно он хотел успокоить прежде всего себя.

— Начинайте снижение, командир, как только пролетите холм… Опуститесь как можно ниже… Вот так! Еще ниже… Отлично! Порядок… Сажайте машину! Отлично!

Из окна я вижу двухмоторный самолет, который словно сползает по холмам на самое начало полосы. Почти не заметно, как он движется, только легкое боковое покачивание показывает, что он не совсем застыл на холмах.

Диспетчер замер, не отрывая глаз от самолета. Медленно текли нескончаемые секунды, и вдруг он обернулся и, широко улыбаясь, не в силах сдержать радости, сказал своему товарищу:

— А знаешь, я получше всякого радара буду! Летчик, который точно следует моим указаниям, посадит самолет хоть задом!

Он был доволен, что с честью вышел из трудного положения.

«ДС-3» бежит по посадочной полосе, и по его скорости и по расстоянию, которое еще остается на дорожке, ясно, что сел он прекрасно и что ему вполне хватит места для торможения.

Мы тепло встретили своих товарищей, получили багаж и вернулись в гостиницу. Подъезжая, увидели «русскую» в окне первого этажа. Со времени нашего приезда это произошло впервые. Она пристально посмотрела на меня, я поздоровался, и она ответила мне улыбкой.

Мы уже несколько дней находились в Баракоа, когда небо затянулось тучами, и старик, работавший на почте, куда я пошел отправить письмо матери, сказал, глядя на небо и принюхиваясь:

— Вы правильно делаете, что отправляете письмо сегодня. Скоро пойдут дожди. Чувствуете? В горах уже льет вовсю! — и снова втянул в себя воздух.

Я чуть было не прыснул, но сдержался из уважения к старику. Однако вскоре понял, что смеяться было нечего, и проникся уважением к метеорологическим наблюдениям местных стариков. Дождь шел без перерыва почти три недели, и даже пилоты компании «Кубана», обладающие точнейшим глазомером и большим опытом, не могли посадить самолет. Почти целый месяц мы не получали ни газет, ни журналов, ни писем, корабли не могли пройти ставший очень опасным пролив Пасо-де-лос-Вьентос. Грунтовая дорога стала непроезжей из-за паводка. К тому же в Баракоа даже в сухую погоду не работает ни радио, ни телевидение.

Такому невежде, как я, кажется вполне нормальным, что телевизионные волны сюда не доходят, но, почему не доходят волны кубинских радиостанций, я не понимаю. И не только длинные, но и короткие, на которых ведут передачи несколько гаванских радиостанций.

Зато, кроме местной станции «Радио Баракоа», здесь можно принимать Мексику, Соединенные Штаты, Гаити, Санто-Доминго и Пуэрто-Рико. Таким образом, получалась парадоксальная ситуация — товарищи, которые находились в самых отдаленных и недоступных горных районах, были гораздо лучше нас осведомлены о положении дел в стране. Я часто вспоминаю, как Фелипе Родилес называл Баракоа «призрачным городом». Он и Рохас Очоа работали в Пуриалес-де-Каухери, в горах, на границе между Гуантанамо и Баракоа, однако они могли слушать радиостанции Сантьяго и Гаваны и потому были гораздо лучше информированы.

Однажды Родилес приехал, когда мы завтракали в отеле «Мирамар», и был удивлен, обнаружив, что нам ничего не известно о важнейших политических событиях, происходивших в стране в те дни. Он нахмурился, поправил указательным пальцем очки и, глядя в сторону набережной, мрачно сказал:

— Да что же это за город такой? Я всегда считал, что его надо взорвать и построить новый на южном берегу…

Дождь идет уже целый месяц, дождь кошмарный, однообразный и беспросветный, который бывает только в Баракоа. Он не прекращается ни на минуту, не переходит в изморось, не обрушивается ливнем. Это ровный, монотонный, безнадежный дождь, который льет вот уже месяц днем и ночью. Мы совершенно отрезаны от мира, даже телефонная и телеграфная связь нарушена, и с остальным островом мы можем связаться только с помощью радиостанции ИНРА, находящейся в конторе этой организации в Баракоа. Она обозначается шифром O-27, что означает двадцать седьмую зону Ориенте, и дает нам возможность установить связь с Сантьяго, Гран-Тьерра, Моа и другими населенными пунктами провинции.

Дождь идет уже тридцать два дня. Женщины, лишенные возможности выходить из дому, близки к истерике, да и все мы постепенно превращаемся не то в лягушек, не то в рыб.

Педро, наш ортопед, с женой и маленькой дочкой, Сесилия и я переехали на улицу Мариана Грахалес в дом номер один. Здесь жил капитан Чаин, руководитель районного отделения ИНРА. Он уступил нам этот дом, понимая, что нам он нужнее. Это большой угловой дом, фасад его отделан шпунтованными досками, а полы выложены мозаикой. Галерея, большая гостиная, две спальни, столовая и ванная комната. Возле галереи растут розы, а слева от дома — орхидеи. В задней части дома помещаются еще две маленькие спальни, кухня, маленькая ванная комната и патио с цементным полом. Из патио видна внушительная громада Кастильо Сангили. Дом стоит у подножия холма, где расположен Кастильо Сангили, казарма Вооруженных сил, главный пост которых находится на боковой улице, чуть повыше нашего дома.

Мы с Сесилией заняли комнату с окнами на улицу, а через те, что расположены в левой стене дома, доносится опьяняющий запах орхидей. Обстановку, кроме кроватей, составляют два кресла, несколько стульев и письменный стол, собственность Чаина, который отдал его в наше распоряжение.

Этот письменный стол — самый необходимый у нас предмет обстановки: на нем мы едим, пишем, разбираем и собираем винтовку в дни военной подготовки, обследуем больных, когда они приходят на дом, играем в домино — словом, используем его для самых различных целей. Непрерывный дождь гораздо больше докучал нашим женам, чем нам, — они оказались прикованными к дому, мы же, несмотря на плохую погоду, работали как обычно.

Сегодня воскресенье, мы не дежурим, и жена ортопеда сказала, что пойдет погулять, пусть хоть промокнет до нитки и простудится. Не знаю, может быть, она просто пошутила, но вдруг мы все загорелись, решили прогуляться, пусть даже и под проливным дождем.

Из Хамаля, деревни возле Баракоа, к нам приехал тамошний врач, Тони. Пока они вместе с Педро готовились к вылазке, кто-то осторожно, даже робко постучал к нам в дверь.