Пешка в воскресенье

У девушки (для чего спрашивать, как ее зовут?) рот как у привидения, тонкий еврейский нос и великолепные темные глаза счастливой сумасбродки, или просветленной дурочки. Болеслао понимает, что только что влюбился.

— Давно не целовалась со стариком.

— Извини.

— Нет. Мне понравилось. Ты умеешь целоваться.

— А Хосе Лопес?

— А, этот. Он может и не вернуться сегодня. Явится, когда захочет. Сейчас ему взбрело в голову что-то насчет гвоздей, а могло быть что угодно.

Болеслао начинает казаться, что Хосе Лопес намеренно оставил их одних посреди этой грохочущей какофонии, и он нерешительно гладит левую коленку девушки, оказавшуюся под рукой. Точеная коленка, музыкальная по своей геометрии. Невообразимая стрельчатая арка из золотисто-желтой резеды и кости, удлиненная чашечка, в которой анатомия, скорее еще только угадывает себя умозрительно, чем воплощает. Живая структура, достойная преклонения, доведенная до совершенства осознанным усилием всего тела. Любовь. Любовь.

Потеряв голову от нарастающего желания, Болеслао, как по указке свыше, встает перед девушкой и почти полностью раздевается, оставшись при этом в пальто из ткани «в ёлочку». Девушка, не выпуская из рук самокрутки, смотрит на то, что делает Болеслао и тоже начинает раздеваться, не возражая, но и не торопясь. Сначала летят вверх туфли на каблуке-шпильке, кувыркаясь в воздухе как ласточки. Затем она спускает черные колготки и, приподняв попку над матрасом, приняв почти гимнастическую позу, стаскивает с себя трусики. Черные колготки пролетают мимо, как вдова, приговоренная к сожжению на костре, а совсем маленькие красные трусики, — как карибский попугай.

Белизна по-детски угловатого, гибкого тела, представшего перед Болеслао обнаженным до пояса. Изящный пупок подростка. Неожиданно густо заросший лобок. Она не оставляет своей самокруточки в виде рожка. Дымящийся окурок всегда наготове. Наконец, Болеслао ложится на нее и глубже чем в первый раз целует в губы, играет с ее языком, свежим среди гнилых зубов, горячим и изворотливым как ящерица. Он вдыхает вырывающийся из ее рта восточный и крепкий запах наркотика, чувствует обтянутые тонкой материей груди, очень маленькие. Их почти нет, и это как раз то, что ему нравится, потому что большая грудь всегда напоминает о деторождении и это убивает эротику. Он просачивается — да, просачивается в девушку. У нее тесное, но податливое влагалище. Она умело отвечает на его ласки, и Болеслао затягивает их, поскольку в его возрасте, как сказал бы один из его просвещенных приятелей, «сдерживаешь себя в критический момент». Ему немного мешает то, что получая удовольствие по полной программе от секса, девушка продолжает курить.

Сначала Болеслао очаровывает ее молодость, новизна, страстность, но понемногу до него начинает доходить, что это не он, а наркотик овладел девушкой. Тем не менее, Болеслао, закрыв глаза, продолжает настаивать на своем: сейчас ласкаю клитор, едва дотрагиваясь до него головкой члена, а теперь глубже, теперь из-под бочка, сначала правой боковой поверхностью фаллоса (фаллос всегда с одного боку чувствительней, чем с другого), потом — левой, а теперь до самого дна, выхожу, вхожу, вверх, вниз. Девушка продолжает курить. Болеслао время от времени приоткрывает один глаз, чтобы контролировать происходящее, и видит, что девушка продолжает курить, ее блестящие глаза открыты, они реагируют на музыкальный ритм или как там еще можно назвать этот грохот, распирающий дом изнутри.

Болеслао, рассчитывавший на победу, обольщение, соитие по любви (в это мгновение он космически влюблен) свыкается с тем, что получил всего лишь возможность кончить в молодом влагалище, предоставленном ему настолько же щедро, насколько и индифферентно. Она — дура, или фригидна, или лесбиянка, или совсем отупела от наркотика. Или я ей не нравлюсь, не интересую ее, и тогда понятно, что не возбуждаю. Но тогда почему же он остается?

Девушка испытывает удовольствие от музыки и от травки. Источником удовольствия для Болеслао служит сама девушка и ничего больше. В этом различие. Конечно же, он знает, как кричит женщина от оргазма, и как кричит проститутка или та, что на самом деле оргазма не чувствует, а лишь притворяется. Но сегодня, ты только посмотри, даже не считают нужным притворяться. Заниматься любовью для них то же самое, что по утрам немного времени уделять гимнастике. Говорят, что полив сперматозоидами полезен для женщины. Ну, давай, немного польем. Они часто как раз так и говорят: «давай».

И Болеслао переживает продолжительный оргазм, приносящий полное удовлетворение. Он решил закруглить сексуальное общение с партнершей, поскольку его, как такового, и не было. Ради спасения своего достоинства, ему нужно было бы встать с матраса и, не кончив, благородно удалиться. Однако ради гигиены… он знает, что семяизвержение это лучшее очищение для простаты, а в его возрасте нужно начинать беречь простату. Поэтому он кончает, причем, с коротким промежутком, дважды. Во рту он ощущает букет, состоящий из трех компонентов: гнили от зубов подростка; запаха наркотика и вкуса ее языка, холодного с одной стороны и горячего — с другой. Так бывает с листьями дерева, которые нагреваются солнцем всегда лишь в каком-то определенном месте.

Он встает и одевается внутри своего пальто. Не глядя на свою любовницу, рукой приглаживает редкие волосы. Можно ли так сказать: «любовницу»?

Ему неловко взглянуть в ее сторону, а когда он все же это делает, то видит, что она готовит очередной косячок. На ее лице прелестная, но гнилая и по-женски взрослая улыбка. Болеслао тоже пытается улыбнуться.

— Прощай, знаешь, мне пора.

— Хорошо.

Девушка остается в постели. Полураздетая, снова затягиваясь травкой, она вытирает подолом юбки секрет, выделившийся во время полового акта. Болеслао переводит взгляд на ее ноги, стройные, восхитительной формы ноги, в них есть что-то детское и в то же время готическое. Он поворачивается и, не сказав больше ни слова, выходит, с силой захлопнув за собой добротную испохабленную дверь. После грохота сумасшедшей квартиры Хосе Лопеса очутиться вдруг на лестнице, пахнущей так, как это бывает обычно в учебных заведениях, уже облегчение.

На улице холод увековечивает сумерки, на первый взгляд кажущиеся ирреальными, а на деле оказывающиеся многолюдным воскресным вечером. Человеческий род опять завладел широкими бульварами, вдоль которых медленно идет Болеслао. Холод весело пронизывает его насквозь, очищает изнутри и снаружи, освежает, уносит бесконечно далеко от виски и гнилых зубов молоденькой девушки, какой-то безымянной девушки, какой-то вполне конкретной девушки.

Половой акт выявил всю глубину пропасти, отрезавшей его ото всех и от всего. Выходит, что есть новое поколение, которое занимается любовью, потому что без разницы, предпочитая сексу травку или что угодно. Выходит, что есть девицы, которые отдаются, потому что им все равно, потому что надо выпустить пар приятелю или одному из друзей приятеля. Выходит, что у него не осталось даже секса. Вернее, что касается секса, остается выбор: чувственная, но перезрелая, не вызывающая никакого желания любовница или молоденькая, симпатичная, но абсолютно индифферентная.

Половой акт с девушкой без имени обрезал его связи с жизнью. Я обречен на одиночество. Конченый человек. Теперь трахаются по-другому или совсем не трахаются. Возможно, что у нас с ней нашлось бы что-нибудь общее; возможно, что от меня исходили бы «хорошие вибрации», как говорят безмозглые курицы Хосе Лопеса, если бы я тоже был напичкан наркотиком. Нам мешали сойтись травка и разница в возрасте.

Ясно, что любая женщина уязвима, поскольку обладает способностью чувствовать оргазм. Это выручало меня всегда. Но здесь речь о современной молодежи, трахающейся с тринадцати лет с большим прилежанием, нежели соображением. Теперь отдаются из вежливости, как некогда играли немного Шопена во время визитов, тоже ради приличия, понятия не имея о том, что такое фортепьяно. Эти точно также, не разбираются в мужчинах (немного мстительно, думает Болеслао). Остаются лишь проститутки, нагоняющие на меня тоску, и пожилые, которые могут дать лишь нечто похожее на мастурбацию. А ведь я был солистом по части женщин. Играть на струнах женской души как Сабалета, если верить, что пишут о нем в газетах, было моим призванием. Заставить женщину почувствовать экстаз, ее мистическую природу, ее сантотересизм. Все они сантотересистки в том, что касается секса, включая саму святую Тересу [2]. Но как же быть? Ровесницы меня не устраивают, а молодым, чтобы трахаться нужен гашиш. Процент фригидности среди них так высок, что, можно сказать, они поголовно балдеют не от того, что спят с мужчиной, а от травки. От травки или от чего угодно еще.