Не хлебом единым

*  *  *

“Больничный”период его жизни длился около года. Менялись больницы, врачи, и толькооперационные всегда оставались похожими. Жутко болели отсутствующие ноги, и он,мысленно растирая их, вспоминал, какие они были, до боли прикусывая распухшийот безконечных наркозов язык.

“За что мне?— думал он долгими безсонными ночами. — Почему я? Почему не Сенька или МашкаКрапива? Они и на вокзальном “дне” были изгоями и отщепенцами. Или Баркас?..”Этот безпредельничал, мог без причины ударить или отобрать последнее. Быламасса других — на выбор. Наконец, были тысячи пассажиров, каждый из которых могоступиться и угодить на его место под это треклятое железное колесо.  Но случилосьс ним.

Он воображал,как в последний момент цепляется за кого-то, падает на перрон и остается, акто-то другой (или другие?) летит вниз, в зловещую мясорубку... Что ему ихболь, что ему даже боль всего мира по сравнению с его собственной. Да и есть лиона вообще — эта чужая боль?..

НезаметноСергей опять стал наполняться темной водой. Он снова погружался в черныенепроглядные глубины, ища там забвения. Теперь он мог мстить всем, кто непознал, какова его боль, кто остался непричастным и малой толики выпавших емустраданий. Он возродился как судья и палач и это, за неимением другого, помоглоему выстоять в борьбе с болью. Он и свою жизнь ощущал теперь, как непрерывнуювойну, несправедливую по отношению к нему. А на войне как на войне...

Но кое-кто, оказывается,смотрел на его положение иначе. Однажды (это произошло, когда он лежал вхирургии областной больницы), к ним в палату пришел священник. Пригласили его кпожилому больному Валентину Федоровичу, чтобы причастить перед предстоящейоперацией. Священник вошел в сопровождении медсестры и кого-то изродственников. Прежде чем поздороваться, он улыбнулся, и эта улыбка, каквнезапно ворвавшийся в темную комнату луч света, ослепила всех, сделав на времявсе прочее незаметным. Был он седовласым и седобородым, причем седина егоотличалась утонченным благообразием: ровного белого цвета без малейшихвкраплений иных цветов, рождающих неблагородную пегость. Волосы мягким шелкомопускались на плечи; высокая, до самого темени, залысина открывала лобмыслителя, а широкая борода ветхозаветного пророка белоснежным потокомструилась на грудь, накладываясь легким белесым туманом на массивныйпротоиерейский крест. Лицо его было гладким и на вид совсем молодым, особеннотаковому впечатлению способствовал живой и проникновенный взгляд голубых глаз.Все это, вместе взятое, придавало его облику неповторимое благородство. Сергейна мгновение встретился с ним глазами и, не выдержав, отвернулся к стене.Где-то в глубине зло зашипела и забурлила темная вода, будто в нее внезапно опустилираскаленную стальную наковальню.

—Здравствуйте, отцы, помогай вам Господь, — поприветствовал всех  священник. —Кто-то у вас, вижу, зело заунывал, а сегодня это делать неуместно. Воскресеньесегодня — день, который по заповеди принадлежит Богу. Кто имеет самомалейшуюверу, воскресает сегодня вместе с Воскресшим Господом.

Сергейчувствовал затылком, что батюшка смотрит на него. Вода трусливо выкипала, грозяоставить его, как рыбу, на сухом дне...

Священникприступил к совершению Таинств. Он читал молитвы и исповедовал ВалентинаФедоровича. Сергей, изо всех сил напрягая слух, пытался услышать, в каких такихгрехах кается Федорыч (так его называли в палате), но говорили слишком тихо.Сергей сердился и воображал сам все мыслимые пороки, в которых будто бы тот былповинен. На черном зеркале воды, успевшей уже успокоиться, все это представалов виде живых картинок из “тайной жизни” деда Вали...

Закончиласьисповедь. Валентин Федорович причастился Тела и Крови Христовых, и батюшка,поздравив его, сказал несколько напутственных слов:

— Вы,Валентин Федорович, вошли сегодня в рассуждение временного и вечного. Оставивуныние и ропот, вы примирились с Богом и с ближними, простив всем, кто васобидел, и поплакав о том, что сделали негодного сами. Господь очистил вас отдуховной скверны грехов, и вы обновились через соединение с Самим Богом вТаинстве Святого Причащения. То, что вы выбрали — это вечное, то, от чегоотказались — временное и тленное. Вы совершили великое и благое для себя дело!А теперь давайте рассудим, смогли бы вы сделать такой выбор, если бы оставалисьздоровым и полным сил? Едва ли. Прежде, вы видели и слышали, но не разумели.Держались вы руками изо всех сил за временное, тленное, человеческое; так бы ипокинули белый свет, ничего не сделав для будущей вечной жизни. Знаете,наверное, как иные безумцы прикипают к деньгам и богатству? Они и в могилупытаются забрать что-то от своего достатка. Некоему богачу положили в гроб иденьги, и спиртное, и сигареты, и даже способную несколько месяцев безпрерывноработать стереофоническую музыкальную систему, чтобы она привычным для него вземной жизни благозвучием утешала и теперь его бренные останки. Но, поверьте,кроме смердящей плоти, в этом повапленном гробу ничего уже нет! Бедная душа,плача и стеная,  отошла на сторону далече. Боле ей не надо ничего из того, чтонакопила она за свой век — это уже прешло;  теперь в цене иное, но того нет,как нет!  Жаль, искренне жаль эту бедную душу! Ведь она получила бытие отТворца, чтобы быть сопричастной к благой вечности, чтобы вечные временаполучать благодатное утешение от своего Господа и променяла все это, простите,на пшик! Вот поэтому, Валентин Федорович, должны вы быть благодарны своейболезни.  Маленькую скорбь попустил вам Господь, но зато какое приготовилутешение! А если кто говорит, что не по силам, что невмоготу, что Богнесправедлив — не верьте, это неправда. Не может Милосердный и ЧеловеколюбивыйБог дать крест и не дать сил, чтобы нести. Это закон, действительный для всех ина все времена! Мы смотрим на глубину страдания, не зная его цены. Страдание —это великая тайна бытия! Господь спас Адама через Свои страдание и смерть. НоОн страдал, чтобы тридневно Воскреснуть, мы же зачастую из временных страданийидем к вечным. Нет, и нам надо воскресать вместе с Воскресшим Господом. Лишьсклонит нас страдание долу невыносимой болью и мукой, а мы, почерпнув силы уВоскресшего Спасителя, поднимаемся горе, стряхнув, как прах, рассыпавшиесяоковы страданий. Так должно нам быть, и тогда не погибнем, и тогда спасемся!

Сергей слышалвсе эти слова, не мог не слышать, и это терзало его хуже всякой муки. “Ложь,все ложь, — шептал он как заклинание, — если бы тебе на мое место, стал бы тыпеть такие песни? Не взвыл бы, не впился бы зубами в подушку? Сейчаспересчитаешь полученные за вранье деньги и пойдешь восвояси. Пойдешь своиминогами, а я не могу! И никогда не смогу! А вечная жизнь — это твоя любимаяложь! Ты завидуешь чужому богатству и лжешь, чтобы хотя бы так насолить ихобладателю и утешить свою гордость. А если бы тебе дали их богатство и власть?Что — отказался бы?..  Как бы не так! Поэтому, ты достоин смерти, лживыйпоп...”.

Уходя,священник остановился подле кровати Сергея и долго, как тому показалось, молчасмотрел на него. Будто чего-то ждал. Сергей это чувствовал, но не обернулся. Идаже когда батюшка уже ушел, он еще минут пятнадцать не поворачивал головы,продолжая вершить неправый суд в глубине темных вод.

*  *  *

Новый годСергей встречал дома, впервые за последние годы. Он сидел в инвалидной коляске,придвинутой к столу, а напротив застыл на табурете отец, окончательно высохшийи почерневший. Говорить было совершенно не о чем. Отец сжимал в кулаке пустуюрюмку. Он только что выпил и выжидал, когда удобно будет повторить. Пустаянаполовину бутылка белой, купленная на его, Сергея, инвалидную пенсию былаединственным объектом его внимания. Сергей не пил, он отвык за долгое времяболезни. Он просто смотрел в темноту за окном, зная, что там, невидимая сейчас,по-прежнему стоит церковь, как и в его далеко-далеко. Она стоит, а он уже неможет...

Иногда поночам ему снился один и тот же сон. Кто-то катит его в инвалидной коляске потемному коридору. Впереди пляшут пугающие всполохи огня, барабанные перепонкилопаются от чудовищных  грохотов металлургического будто бы производства. Полначинает идти под уклон, все круче и круче. Тот, за спиной, уже бежит, держасьза коляску, а впереди открытые врата, словно разверзнутое нутро доменной печи.Они все ближе и ближе, а дальше — лишь море огня... или воды? Когда до паденияв бездну остается миг, навстречу, прямо из пламени, вырывается поток знакомыхтемных вод, он подхватывает его, отрывает от коляски и невидимого за спинойсопровождающего, и куда-то несет, а Сергей, как опытный пловец, двигает рукамии ногами (?). Чувствуя привычную силу темной стихии, он испытывает некотороеуспокоение, но вскоре чудовищный холод пронзает все его члены, и Сергей,цепенея, ощущает, что водная толща неотвратимо превращается в лед, грозя навекизамкнуть его в мертвом холодном саркофаге...