Сальто-мортале

Клянусь, я ничего не понял и не понимаю, сказал мясник, если бы вы попроще выражались, мне было бы куда приятнее. Для таких типов, как вы, быть приятным не собираюсь. Убийца, сказал я, но, понятно, лишь про себя, мысленно. Ведь я разозлился не на шутку.

Мясник посмотрел на меня, потом сказал: слышал я, будто переодетые священники ходят по домам, беседуют с людьми, чтобы обратить их в истинную веру. Иногда, чтобы войти в доверие, они даже начинают ругаться. Вы из таких? Но я все же думаю — вы из Продовольственного! А если вы все-таки священник, то послушайте, падре, поговорим начистоту, откровенно: что вам от меня надо? Он называл меня «падре», как настоящего священника.

Не будем рассусоливать, сказал Джузеппе, скажите, кто вы, чиновник из Продовольственного управления, священник? Он и в самом деле так думал. А я отвечал: сначала признайтесь, были ли вы вчера вечером у Средневековой башни, что вы там делали и что забыли на лугу. У вас случайно не пропал один из ножей? Почему бы их не пересчитать. Не понимаю, сказал он, — никак он не хотел понять! Какой нож? Ничего у меня не пропадало, а я наседал на него: спросите у своей совести, мясник.

Я, падре, тружусь с утра до вечера, вы же знаете, я убиваю много животных, своими руками убиваю. Странная вещь, говорил он, иногда мне это кажется пустяком, иногда преступлением. Наконец-то, сказал я, начинаете признаваться. Ну, значит, иной раз, продолжал Джузеппе, я задаюсь вопросом: если сложить всех убитых мною животных, не равносильно ли это убийству человека? Я знаю, это дурацкий вопрос, но, подсчитав всех убитых животных, я все же задумываюсь над ним. Глядите-ка, какие его проблемы мучают, этого мясника, сказал я себе. Но если вы все-таки из Продовольственного управления, то простите и считайте, что я ничего не говорил.

Могу вам честно сказать, продолжал я, по мне, так быков, лошадей, овец можете убивать сколько угодно, и если их всех сложить, они никогда не будут равны одному убитому человеку. Тут, с вашего позволения, есть большая разница.

Вас крестили? На конфирмации были? Как же иначе, сказал мясник, но у меня еще один вопрос есть... Что ж, спрашивайте. Душа, вы уверены, что у нас есть душа? — сказал Джузеппе. Я говорю о нас, христианах. Что за странные вопросы вы мне задаете, синьор мясник? А он снова: лично я

Словом, мне кажется, что внутри у меня ничего такого нет.

Поймите, сказал я, в этом мы все одинаковы, между вами и самим папой нет никакой разницы, разница здесь между людьми и животными. У нас, христиан, душа есть. А если все же ее нет, сказал он, тогда после смерти мы как болваны в земле останемся.

Ну, а вы сами, сказал он, что об этом думаете? Я хочу сказать: вы душу чувствуете или же нет? Я вот слышу, сказал я, как что-то гудит внутри, это наверняка душа. Расскажите, как вы ее чувствуете, сказал мясник, она по всему телу разливается или же в виде облачка, а может, как дым от сигареты? Однако что за вопросы вы задаете, что за дикие вопросы, синьор мясник? Я бы сказал, в виде облачка, но могу и ошибиться.

Позвольте мне уйти, я и так задержался. Побудьте еще минут десять, попросил Джузеппе, доставьте мне такую радость, я только опущу штору, и мы поговорим всласть, Я еще вернусь, непременно загляну к вам. И сразу вышел на центральную улицу Павоны, по которой мчались велосипедисты.

Я ехал на велосипеде в Альбано, дорога шла в гору. Не мучайся ты на этом велосипеде, сказала Розальма. Ладно, я куплю мопед, тот, который фирмы «Москуито». Крутя педали, я думал о преступлении у Средневековой башни. Этот мясник, думал я, хуже угря, как ловко он изворачивается, Но уж если я кого решил поймать в сети, то своего добьюсь, я упрямее полиции, которая упряма как осел. А я упрямее обоих — и осла и полиции. Ослы, Джузеппе, живут в горах, они вьючные животные, а в этих краях я ни осла, ни мула не видел. Если не видел, тем хуже для тебя, ослов надо видеть.

Радио по третьей программе передавало «Час с Сибелиусом». Этот композитор мне не нравится. Почему час? С него и получаса вполне хватит.

Многие старики отправляются лечиться в Швейцарию, в Женеву и Базель, где есть специальные геронтологические клиники, в которых применяют гормоны обезьян. Тайна вечной молодости. Молодость — это хорошо, но будьте осторожны с гормонами!

Вы сами превратитесь в обезьян, как тот человек, что проснулся и не узнал себя в зеркале. Он сказал: — Что эта обезьяна делает в моем доме? Убирайся, обезьяна! Он уехал в Африку, в Кению, ни с кем не попрощавшись, и больше никто о нем не слышал.

Мой же способ лечения древен, как размоченный хлеб и как туман, стелющийся над землей. К несчастью, он, этот естественный способ, немыслимо суров. Привыкнуть к нему совсем не легко. Я прихожу в дом Розы с букетиком розмарина и говорю ей: — Пожуй его, тогда молоко станет другого вкуса. Кстати, розмарин ей приятен, и она охотно жует его.

Розмарин нетрудно отыскать в любое время года — ведь это вечнозеленое растение. Но если я его и не сразу нахожу, то принимаюсь искать повсюду и в конце концов все-таки нахожу. Тут нужно терпение и претерпение, как говорит священник павонской церкви во время утренней воскресной проповеди. Даже когда уже почти невозможно его найти, когда все говорят: «Ничего не поделаешь, как-нибудь обойдешься без розмарина», я не сдаюсь. Ищу, пока не найду.

Иной раз я прохожу немало километров под солнцем или под дождем, я способен шагать всю ночь, под конец у меня прямо-таки руки опускаются, уже утро, и мимо проезжают первые рабочие — они спешат на работу в Латину. Лица у них заспанные, и они зевают на своих велосипедах. Им не хочется работать в такую рань, и они правы. Но им надо кормить семью, жену, детей. Есть и неженатые, и они тоже работают ради будущей семьи. Некоторые работают, а потом тратят деньги напропалую. Впрочем, они вольны тратить, как им заблагорассудится.

Даже когда все говорят: «Ничего не выйдет», я не сдаюсь и, в конце концов, нахожу розмарин для Розалинды. Говорят, кто ищет, тот найдет, так пословица гласит. Но часто бывает, человек ищет и не находит ничего или находит совсем не то, что искал. Один человек искал розмарин, а нашел в песке неразорвавшуюся бомбу. Пришлось ему позвать саперов, чтоб ее обезвредили.

Нельзя оставлять неразорвавшиеся бомбы, спустя двадцать лет после войны их находят и в центре Милана, и в других городах, на полях или же погребенными в песке итальянских пляжей. По крайней мере следовало бы повесить объявления:

Их находят и в море. Два месяца назад возле Анцио по вине всплывшей немецкой торпеды взлетела на воздух рыболовная шхуна. Погибло четверо моряков, так-то вот!

Но розмарин для Розальмы я рано или поздно нахожу. Иногда приходится изрядно потрудиться, но главное — найти его, остальное не имеет значения. А если даже я его не найду, никто не умрет. Не думаю, чтобы кто-нибудь умер из-за розмарина. А вот из-за бомб или торпед... Этот розмарин, говорю я, ты должна пожевать.

Роза принялась жевать розмарин, сидя у окна; я бродил повсюду как сумасшедший, чтобы отыскать его. Ты бродил как сумасшедший, сказала Роза, — где же ты его нашел? Неважно, где нашел, в ресторане «Бельведер», туда чаще всего заглядывают туристы. Чудесный вид на равнину, грибы, дичь, неподалеку море, скромные цены, а вообще-то не очень.

Молоко стекало медленно, я смотрел в окно на прохожих. Джузеппе, дружище, какие прохожие, когда там никого нет?! Ну, значит, смотрел на луг, на котором паслись коровы, а ты не мешай мне смотреть. Какие коровы на лугу? Ты, верно, спутал Павонский край с долиной реки, там на лугах в самом деле пасутся коровы. Но ведь это в пятистах километрах отсюда, так далеко ты ничего не увидишь, значит, ты ошибся. А ты не мешай мне ошибаться насчет коров на лугу.

Мне жарко, сказала Розамунда, она сняла блузку, потом чулки, разделась почти догола. Что тебе, Роза, взбрело на ум? Мы могли бы лечь в постель, сказала она. А я между тем сидел у окна, и она тоже. Я понимаю — у окна, сказала она, но в кровати куда лучше. Она стала расстегивать мне рубашку. Раздевайся, сказала она. Оставь в покое пуговицы, сказал я. Послушай, кровать — расчудесное место, на ней можно великолепно порезвиться, что мы и делали в прошлые годы. Таким манером ты мне одной рукой придаешь жизненные сипы, а другой — их отбираешь, нет, дорогая, не выйдет.