Сальто-мортале

Часовой смотрел на меня и молчал, ему не положено разговаривать на посту, но я видел, что он нервничает; он старался смотреть в другую сторону, чтобы не встретиться со мною взглядом. О Стивенсе и Андерсоне он и слыхом не слыхал.

Почему бы тебе не присесть? Выкурим по сигарете, сказал я, поболтаем вволю. Поговорим о чем душе угодно, часовой, ты мне будешь задавать вопросы, а я буду отвечать. Я дымил ему прямо в лицо, чтобы и ему захотелось курить. Потом показал ему пачку сигарет и сказал: садись, поговорим минуту-другую. Что они делают там, в небе, на высоте десяти тысяч метров? Что они надеются отыскать? Или, может, надеются что-то увидеть сверху? Ничего они не увидят. И когда они на небе, то

Часовой не отвечал. Может, это новый метод наблюдений за земной корой? Ты что-нибудь об этом слышал, часовой, или ничего не знаешь? Были же такие разговоры. Ты и двух слов не сказал, часовой, но ведь уши-то у тебя есть! А может, тебе зашили рот? Кто они такие, эти воздухоплаватели? Часовой таращил на меня глаза, топал ногами и молчал. Ты сам откуда? — спросил я. Из Катании? Сицилии? А ты невелик ростом, часовой, самое большее — метр шестьдесят пять, у тебя черные волосы, ты либо сицилиец, либо сардинец. Ну может, и калабриец, обычно низкорослые часовые с черными волосами — южане, так-то вот.

Я выкурил сигарету и даже не заметил этого. Вынул из кармана пачку и снова закурил. Я много курю, сказал я, одну сигарету за другой. Но я это сказал так, просто к слову пришлось. Эти белые швейцарские сигареты с американским табаком очень приятны на вкус. Часовой, ты любишь белые швейцарские сигареты с американским табаком? А может, предпочитаешь алжирские с черным табаком? Послушай, мне ничего не стоит, если хочешь, слетать за пачкой «Житан». Сяду на велосипед и за пять минут обернусь.

Я дымил ему прямо в лицо, чтобы он почувствовал аромат табака. Так и не хочешь присесть и поболтать? — спросил я. Часовой топал ногами, ему, видно, приказано было молчать, он не разжимал губ. Раз ты молчишь, значит, ты кое-что знаешь, часовой.

Почему они все это проделывают тайком? Почему вы все делаете тайком? Я стал его оскорблять. Дурак набитый, сказал я. Он молчал. Ты полный невежда, смотри, сейчас я дам тебе пинка, и сделал вид, будто хочу дать ему пинка. Видно было, что часовой рассвирепел, но он не двинулся с места и продолжал молчать.

Воздухоплаватели и кинооператоры поднимались все выше. Сверкающие шары становились все меньше, потом и вовсе исчезли. А я вот крепко стою на земле, и голова моя на плечах держится крепко. Что ж, летайте, сказал я, все равно толку не будет. Теперь в стратосферу летают ракеты, вокруг Луны вращаются искусственные спутники, а вокруг Земли — космонавты. Что ж, поднимайтесь в небо на ваших шарах, сказал я, а сам помчался в Альбано на велосипеде.

Хочу задать тебе вопрос, сказала Роза. Посмотрим, как ты на него ответишь. Что ты делал в момент преступления? Никто даже не знает толком, в котором часу оно вчера вечером произошло. Ну, что я делал вчера вечером, что я, по-твоему, мог делать? Да ничего. Послушай, ничего — это мало, сказала она. Ну, хорошо, действительно мало, но, Розальма, тогда я мог бы и тебе задать тот же самый вопрос. Что ж, задавай, ты прекрасно знаешь, что я не выхожу из дому. Этому полиция не поверит, немало полных женщин все время куда-нибудь едут, они даже пускаются в дальние путешествия и шутя перелетают на самолете или же переплывают на корабле с одного континента на другой. В этом мире полных путешественников и путешественниц видимо-невидимо. Помнишь Черчилля? Он только и делал, что путешествовал. Есть еще и женщины-циркачки, например, Женщина-пушка, она беспрестанно переезжает из одного городка в другой. Может, это и правда, сказала она, но я не циркачка и не Женщина-пушка.

Все-то ты говоришь, говоришь, сказала она. Верно, я много говорю, но когда нужно молчать, рта не раскрываю. Лучше было бы, продолжал я, допросить бродяг, их тут много шатается. И среди них ты, сказала Розалинда. Хорошо, но есть еще и батраки, которые работают поденно, есть и рабочие с заводов Латины и из пригородов и потом — римляне, которые едут купаться в Торвайянику. Садовники, владельцы вилл, слуги, птицеводы, ремесленники и, наконец, безработные. Но еще, с твоего позволения, есть и мы с тобой, сказала она. Будем откровенны:

Ну хорошо, кто-то, но я здесь ни при чем, я его не убивал. А если полиция тебя прижмет, сказала она, алиби у тебя есть? Если не ошибаюсь, я не виновен, ты, кажется, забыла об этой маленькой подробности. Это еще надо доказать, сказала она. Ну хорошо. Сейчас я тебе продемонстрирую, что могу доказать все что угодно. Я снова закуриваю, спокойно так курю себе и говорю: дай мне подумать — и продолжаю курить. Кури, кури, Джузеппе, тебе есть что перекурить.

Так вот, задавайте вопросы, а я буду отвечать. Начнем с того, что я пришел к тебе вечером, примерно в половине восьмого, а ты в это время смотрела телевизор. Нет, дорогой, полиция любит точность — что именно я смотрела? Ну хорошо, ты смотрела «Музыкальную карусель», ты ее каждый вечер смотришь. Нет, не «Карусель», вчера вечером показывали комедию. Ну, тогда скажем, что показывали комедию, а название я позабыл. Учти, полиция крайне дотошна, потом она захочет узнать сюжет комедии. Сюжет можно придумать, сказал я, они все схожи.

Это ты так думаешь, сказала Розина, да только они вовсе не схожи. Полиция-то телевизор смотрит и не даст себя так легко провести. Ничего не поделаешь, ты же не помнишь сюжета комедии. Зачем ты только, спрашивается, купила телевизор?

Я его никогда не выключаю, сказала Розальма, но передачи смотрю вполглаза. На экране поют себе и танцуют, а я хожу по дому, занимаюсь своими делами, изредка сажусь в кресло и потом от скуки засыпаю. А когда просыпаюсь, говорю себе:

Ну, в общем, смотрю кусок по первой, потом кусок по второй — словом, не могу я вспомнить сюжет!

Ну хорошо, тогда мы можем рассказать что-нибудь, не связанное с телевидением, любую ерунду. К примеру, что вчера к тебе забежала собака. Поняла, собака, сказала она, но собака какой породы? А я ответил: сойдет любой породы, ведь это только, чтобы рассказать полиции.

Тогда скажем, что это была рыжая дворняга с черной мордой, она случайно забрела ко мне. Рыжая с черной мордой мне не по душе, сказал я, лучше черная с рыжей мордой. Давай поразмыслим немного, видишь ли, по-моему, она была рыжая с черной мордой, как я тебе прежде сказала. Нет, уж прости, она была черная с рыжей мордой. Ты о какой собаке говоришь? О той бродячей дворняге, которая вчера вечером забрела в дом. Я хорошо помню, она была черная с рыжей мордой. Да нет же, ты ошибаешься, сказала она. Она была рыжая с черной мордой. Она у меня стоит перед глазами, точно это и в самом деле произошло вчера, сказала она. А я могу поклясться, что она, наоборот, была черная с рыжей мордой. Может, ты спутала ее с другой собакой или же плохо помнишь, но эта бродячая дворняга была черная с рыжей мордой. Я еще дала ей кусок хлеба — она была голодная, сказала Розальма, я хорошо помню, у нее была черная морда. Нет, рыжая морда, возразил я, а сама она была черная.

Если мы не договоримся с тобой, сказала она, с полицией нам и вовсе не поладить. Ну, хорошо, почему бы тогда нам ее не прогнать пинком, эту черную бродячую дворнягу с рыжей мордой? Как хочешь, сказала она, но только мы прогоним рыжую собаку с черной мордой. Я способен выбросить ее из окна, сказал я; разве ты не знаешь, что бродячие собаки иной раз болеют проказой? А Роза возразила: — Скорее бешенством, а не проказой, это уж ты преувеличиваешь. Собаки вполне могут заболеть и проказой, они разносят любые болезни не хуже людей, вот так-то. Кто, по-твоему, виновник страшных эпидемий? Собаки. Скорее мыши, а не собаки, возразила Росанда. А я сказал: и те и другие — разносчики болезней, об этом написано и в энциклопедии Треккани.