Утраченная твердь

— Неужели Милтон сошел с ума? — прошептала Эдди.

— Он определенно не в себе. Совсем не в себе.

— Он никогда не интересовался никакими проповедями.

— Знаешь, что он сказал мне во дворе?

Но Эдди думала только о незнакомке, которая, по словам Милтона, говорила с ним. Ее воображение словно застряло там, где на склоне отцовского сада появилась между деревьев католическая женщина.

— Даджен МакДэви, — продолжал Герберт Катчен. — Милтон его помнит.

Эдди вновь в замешательстве сдвинула брови. МакДэви звали человека, которого нашли когда‑то убитым на обочине около Лафгола. Эдди помнила, как отец зашел на кухню и сказал, что кто‑то застрелил беднягу Даджена. Ей было тогда семь лет, Гарфилду четыре, Хэйзел на год больше; Милтон и Стюарт еще не родились. «Кому он мог помешать?» — вспомнила она слова отца. «Он же мухи не обидит!». Отец и Даджен МакДэви учились вместе в школе, много раз ходили маршем. Потом Даджен МакДэви переехал в другую провинцию, получив там должность землемера. Эдди не помнила, чтобы когда‑то его видела, хотя из разговоров между отцом и матерью, которые долго еще продолжались после гибели МакДэви, следовало, что он не раз бывал у них дома. «Снесли бедному Даджену полчерепа,» — свинцово гремел отцовский голос. «Несчастному Даджену все мозги размазали по асфальту.» Отец ходил на похороны, которые прошли очень торжественно, потому что Даджен МакДэви служил когда‑то в ПЗО [1]и был таким образом под особой защитой правосудия. Через несколько недель по подозрению в убийстве в Лафголе арестовали двух юнцов, хоть они и доказывали яростно, что не имеют к случившемуся никакого отношения.

— Даджен Макдэви для Милтона просто имя, — заметила Эдди, и муж ответил, что он понимает. Подъезжая к дому, низкому кирпичному строению с железними ставнями, он сказал что, когда Милтон вышел с ним во двор для этих разговоров, он все время боялся — вдруг мистер Лисон придет их сейчас искать. Милтон же как ни в чем ни бывало расхаживал вокруг машины, еще больше затрудняя положение.

— Это женщина рассказала ему о Даджене МакДэви? — спросила Эдди. — Или кто‑то другой?

— Я не знаю. Сказать по правде, Эдди, когда Милтон завел это все, было очень трудно понять, на каком я свете. Например, он сказал, будто эта женщина мертва.

Дома Эдди схватилась за телефон. «Я перезвоню», — сказала мать, но сделала это только через двадцать минут, когда Милтон был вне пределов слышимости. Во время разговора состоялся обмен информацией: признание, сделанное в день июльского праздника, то, что было потом сказано на кухне и час назад во дворе.

— Даджен МакДэви, — вполголоса сообщила миссис Лисон мужу, повесив трубку. — Он только что говорил Герберту о Даджене МакДэви.

В субботу Милтон отправился на велосипеде в первый из городков, которые он избрал для своих проповедей. На автостоянке его слушали, посасывая конфеты, две маленькие девочки. Он объяснил, кто такая Святая Роза из Витербоу. Ему казалось, что он сам не говорит, а тоже слушает, словно его голос принадлежит кому‑то постороннему — Святой Розе, так он растолковал девочкам. Он слушал, как объясняет, почему его старшая сестра Хэйзел не хочет приезжать в провинцию. Он слушал, как описывает вымерший поселок, флейты и барабаны, заполняющие его музыкой, костюм, который был на отце в день июльского праздника. Святая Роза скорбит о Даджене МакДэви, протестанте из Лафгола, которого убили много лет назад. Святая Роза прощает британских солдат и их прячущихся за масками врагов — даже тех, на ком лежит вина за сожженые машины и трупы, не сходящие с экранов телевизоров. Отец Мулхолл был в гневе, говорил Милтон, это читалось в его глазах, он был в гневе из‑за того, что протестантский мальчик пришел к нему в дом. Святая Роза из Витербоу поцеловала его святым поцелуем, сказал он, видимо, отец Мулхолл считает, что это очень важно.

В следующую субботу Милтон поехал на велосипеде в другой городок, немного дальше от дома, а еще через субботу в третий. Он не готовился к проповедям, просто хотел рассказать людям то, что узнал сам. Он должен это сделась, объяснял он и замечал потом, что если люди начинали его слушать, они уже не уходили. Задерживались фермеры, приехавшие в магазины; прогуливающиеся вокруг старики останавливались и слушали, прислонившись к витринам магазинов и стенам общественных туалетов. Один или два человека обязательно начинали ругаться.

В четвертую субботу приехавшие на форде мистера Лисона Герберт Катчен и сам мистер Лисон затащили его в машину. По дороге домой никто не раскрыл рта.

— Позор? — переспросил Милтон, когда мать нашла нужное слово.

— Всем нам, Милтон.

В церкви люди подозрительно его рассматривали, и он заметил, что Эдди тоже не может отвести от него взгляда. Когда он улыбнулся Эсме Данши, та не ответила ему улыбкой; Билли Кэрью избегал его. Отец твердо заявил, что никогда, ни при каких обстоятельствах он не допустит новых проповедей о женщине в саду. Милтон стал было объяснять, что обязан это делать, что это его долг.

— Нет, — сказал отец.

— Этому нужно положить конец, Милтон, — сказала мать. Она ненавидела ее еще сильнее, чем отец — женщину, поцеловавшую ее сына в губы.

В ближайшую субботу они заперли его в спальне, которую он делил со Стюартом, и выпустили только в шесть вечера. Но в воскресенье он опять уехал, и им снова пришлось разыскивать его на улицах городков. После этого были приняты серьезные меры. Стюарт переехал в другую комнату, и все следующие выходные Милтон провел под арестом; дверь оставили незапертой, чтобы он мог ходить в туалет, но еду ему приносила мать — не говоря ни слова, она ставила поднос на тумбочку. Милтон думал, что в понедельник наказание закончится, и все станет как обычно, но этого не случилось. Его выпустили, только чтобы он помог отцу вычистить дренажную канаву, и весь день, пока они работали, расстояние между ними не увеличивалось больше, чем на несколько ярдов. Вечером он был вновь водворен в спальню. Дверь заперли, и так теперь было всегда.

Зимой по воскресеньям, когда сестра Эдди и пастор Катчен приезжали посидеть в задней комнате, Милтон оставался наверху. Он не ходил больше вместе с семьей в церковь. Приехавший из Белфаста Гарфилд категорически отказался нести ему наверх еду, хотя Милтон несколько раз слышал, как мать просила его об этом. Гарфилд теперь вообще не обращался к нему и не смотрел в его сторону.

Когда Милтон занимался дойкой, отец держался поблизости. Он повесил на ворота замок и всегда находил себе работу в одном из сараев или наблюдал за двором из окна кухни. Дважды по субботам Милтон выбирался из окна спальни и садился на велосипед, но оба раза его догоняли. В один прекрасный день он вернулся с отцом из сада и увидел, что пока их не было, на ферму приезжал Джимми Логан и повесил на окно его спальни железную решетку. Велосипед больше не стоял в сарае для торфа — Милтон заметил следы его колес в кузове форда и понял, что его увезли и продали. Мать откопала где‑то старый складной карточный столик, есть на нем было удобнее, чем на тумбочке. Милтон знал, что людям сказали, будто он повредился в уме, но по поведению матери понял, что даже это не может смыть позор, который он навлек на семью.

Когда вновь пришел день июльского праздника, Милтон остался в спальне. Перед тем, как покинуть дом, отец проводил его в туалет и обратно. Отец не сказал ни слова. Он не сказал, что сегодня праздник двенадцатого июля, но по тому, что на отце был праздничный костюм, Милтон догадался сам. Он смотрел из окна, как машина выезжает за ворота, потом слушал, как мать говорит Стюарту что‑то насчет того, чтобы тот не сидел на солнце. Милтон представлял, как мужчины собираются в поле, пастор произносит напутствие, бьют барабаны и строятся ряды. День как обычно был прекрасный; из окна спальни он не видел на небе ни единого облачка.