Элеанора и Парк

Когда Элеанора вышла из фургона, Парк ждал перед домом дяди.

Был уговор, что он уедет, как только ей откроют дверь, как только станет ясно, что дома кто-то есть. Но он не мог уехать вот так.

Он увидел, как женщина, открывшая дверь, крепко обняла Элеанору и утащила ее в дом. Он подождал еще — просто на случай, если Элеанора передумает. И решит, что ему все же можно войти.

Но дверь больше не открылась. Парк помнил свое обещание — и уехал. Чем скорее я окажусь дома, думал он, тем скорее услышу ее.

Из первого же придорожного кафе он послал Элеаноре открытку. «Добро пожаловать в Миннесоту, край тысячи озер».

Когда он приехал домой, мама подбежала к порогу, чтобы обнять его.

— Все нормально? — спросил отец.

— Да, — сказал Парк.

— Что с фургоном?

— Цел и невредим.

Отец вышел из дома, чтобы убедиться в этом самолично.

— Ты… — сказала мама. — Я за тебя так волновалась.

— Все нормально, мам, я просто устал.

— А как Элеанора? — спросила мама. — Она в порядке?

— Думаю, да. Она не звонила?

— Нет. Никто не звонил.

Как только мама выпустила его из объятий, Парк пошел в свою комнату и написал письмо Элеаноре.

Элеанора

Когда тетя Сюзанна открыла дверь, Элеанора едва не плакала.

— Элеанора! — повторяла тетя. — О боже мой! Элеанора! Что ты здесь делаешь?

Элеанора пыталась сказать, что все в порядке. Неправда. Она бы не оказалась здесь, будь все в порядке. Но по крайней мере никто не умер.

— Никто не умер, — сказала она.

— О господи! Джоффри! — позвала тетя Сюзанна. — Подожди здесь, милая. Джофф!

Оставшись одна, Элеанора вдруг осознала, что не следовало прогонять Парка так быстро.

Не надо было отпускать его.

Она открыла дверь и выбежала на улицу, но Парк уже уехал. Его фургона нигде не было видно.

Элеанора обернулась. Тетя с дядей смотрели на нее с порога.

Телефонные звонки. Мятный чай. Дядя и тетя разговаривали на кухне еще долго после того, как она отправилась в постель.

— Сабрина…

— Их пятеро.

— Мы должны забрать их оттуда, Джоффри.

— Что, если она сказала неправду?

Элеанора вынула из заднего кармана фото Парка и разгладила его на одеяле. Парк был не похож на себя. Октябрь — это же целая жизнь тому назад. А теперь она попала в другой мир. Земля вращалась слишком быстро. Элеанора не знала, где она теперь.

Тетя дала ей несколько своих пижам — у нее был тот же размер, — но Элеанора снова надела футболку Парка, как только вышла из душа.

Она пахла им. И ароматической смесью сухих лепестков. И его домом. И мылом. И парнем. И счастьем.

Элеанора рухнула на кровать, ощущая пустоту внутри.

Никто никогда не поверит ей.

Элеанора написала матери письмо.

И в нем высказала все, что хотела сказать последние шесть месяцев.

Сказала, что просит прощения.

Умоляла подумать о Бене и Маусе — и о Мэйси.

Угрожала позвонить в полицию.

Тетя Сюзанна дала ей марку.

— Марки в ящике стола, Элеанора. Бери, сколько тебе нужно.

Парк

Когда Парк устал от своей комнаты, где не осталось ничего, пахнущего ванилью, он пошел к дому Элеаноры.

Иногда фургон стоял у дома, иногда нет. Иногда ротвейлер спал на пороге. Но сломанные игрушки исчезли, и больше не было никаких рыжевато-блондинистых детей, игравших во дворе.

Джош сказал, что младший брат Элеаноры перестал ходить в школу.

— Говорят, что они уехали. Вся семья.

— Хорошие новости, — сказала мама. — Может, эта милая мамаша наконец-то проснулась и поняла, что к чему? Ну, понимаешь? Это неплохо для Элеаноры.

Парк только кивнул.

Он думал: доходят ли письма до того места, где она теперь живет.

Элеанора

В спальне стоял красный дисковый телефон. В ее спальне. И когда он звонил, ей хотелось поднять трубку, чтобы сказать: «Слушаю, комиссар Гордон».^[132]

Иногда, оставшись дома одна, Элеанора брала телефон в постель и слушала гудок. Она проводила пальцем по диску, делая вид, что набирает номер Парка. Временами, когда гудок прерывался, она представляла, что Парк шепчет ей в ухо.

— У тебя был когда-нибудь парень? — спросила Дани.

Дани тоже была в театральном лагере. Они вместе обедали, сидя на сцене и болтая ногами над оркестровой ямой.

— Нет, — сказала Элеанора.

Парк не был ее парнем. Он был всем.

— А ты с кем-нибудь целовалась?

Элеанора покачала головой.

Парк не был ее парнем.

Они не расстанутся. Не устанут друг от друга. Не разбегутся в разные сторона. И не станут изображать очередной глупый школьный роман.

Она просто остановятся.

Элеанора приняла решение еще в фургоне его отца, когда они проезжали Альберт-Ли.^[133] Если они не собирались пожениться, — если все это было не навсегда, — тогда это просто вопрос времени. Они остановятся.

Парк никогда не будет любить ее сильнее, чем в тот день, когда сказал «до свидания».

А Элеаноре была невыносима мысль, что он станет любить ее меньше.

Парк

Если Парк уставал от себя, он шел к старому дому Элеаноры. Иногда там был фургон. Иногда нет. Парк стоял на краю тротуара и ненавидел все, ради чего существовал этот дом.

56

Элеанора

Письма. Открытки. Бандероли, гремевшие так, словно были наполнены аудиокассетами. Ничего не вскрыто. Ничего не прочитано.

«Дорогой Парк», — написала она на чистом листе почтовой бумаги.

«Дорогой Парк»… Элеанора пыталась объяснить, но любые объяснения разваливались на части. Правду очень сложно написать. То, что она чувствовала к Парку, было слишком горячим, чтобы это трогать.

«Прости меня», — писала она и зачеркивала.

«Я просто…» — начинала она снова — и отшвыривала наполовину написанные письма. И бросала нераспечатанные конверты в нижний ящик стола.

Дорогой Парк, шептала она, уткнувшись лбом в шкаф, просто остановись.

Парк

Отец сказал, что Парку надо найти подработку на лето — чтобы вернуть деньги за бензин.

Никто из них больше не заговаривал о том, что Парк куда-то там уезжал. Или о черной подводке для глаз.

Он выглядел достаточно мрачным, чтобы получить место в «Drastic Plastic». У девушки, принимавшей его на работу, было по два ряда дырок в каждом ухе.

Мама перестала забирать почту. Парк знал почему. Она ненавидела раз за разом говорить Парку, что для него ничего нет. Парк забирал почту сам — каждый вечер, приходя домой с работы.

Теперь у него был неограниченный доступ к музыке в стиле панк-рок.

— Я из-за тебя собственных мыслей не слышу, — сказал отец, после того, как три вечера подряд заходил в комнату Парка, чтобы выключить стерео.

«Пф-ф!» — сказала бы на это Элеанора.

Началась осень — и школа. Только тут уже не было Элеаноры.

И она не могла порадоваться тому факту, что у выпускников не было физкультуры.

И она не сказала: «Ба! Несвятой союз», — когда Стив и Тина поженились в День труда.

Парк написал ей об этом письмо. Он рассказывал Элеаноре обо всем, что произошло, и не произошло — каждый день со времени ее отъезда.

Он писал ей письма еще несколько месяцев после того, как перестал их отправлять. На Новый год Парк написал: «Надеюсь, ты получишь всё, что когда-нибудь хотела». А потом кинул письмо в коробку под кроватью.

57