Конец игры

— …да, как говорится, жизнь продолжается. Время лечит и самые тяжкие раны. Конечно, я уже далеко не молода, но не чувствую себя еще настолько старой, чтобы не попробовать начать все сначала.

Славик не верил собственным ушам. Вот уж и впрямь — здорово хватила. Еще минуту назад не знала, куда деваться от стыда, и вдруг, надо же, с какой откровенностью и дерзостью посвящает капитана в святая святых, в свое прошлое, настоящее и даже будущее, ей-богу, это прямо-таки демонстративное, публичное любовное объяснение Виктору Ружичке, не слишком ли она перегибает с этой своей благодарностью? Что, собственно, мы отмечаем? Поминки? День рождения? Или помолвку?

— Ну перестаньте, что вы, вам ли говорить о старости, вы выглядите так молодо, — замечает капитан, и Славик не может избавиться от ощущения, что он свидетель какого-то неудачного любительского фарса.

Алжбета Славикова покраснела до корней своих исконно черных, обильно вытканных серебром, но ныне каштановых, отливавших медью волос и недоверчиво посмотрела на капитана Штевурку: не смеется ли он над ней? Нет, рассудила она и слегка кивнула в знак благодарности за его изысканный комплимент.

— Надеюсь, товарищ капитан не пришел праздновать твой день рождения, — раздраженно прервал Славик их куртуазный разговор.

Капитан Штевурка в третий раз стал извиняться за то, что потревожил их в такой, дескать, день, если б он знал, то пришел бы даже с цветами, но, к сожалению, вынуждают обязанности, ему, право, жаль, но ничего не поделаешь… ну хватит исхитряться, к чему все эти увертки, он ведь явился сюда сообщить им результаты вскрытия, так пусть и вываливает, к чему такая предусмотрительность, мы готовы выслушать это ужасное известие, и наконец…

— Пан режиссер, мне очень неприятно, право, но ничего не поделаешь, — начал капитан в смущении, глядя поверх плеча Славика на его мать, которая при этих словах насторожилась и, опершись обеими руками на ручки кресла, напряженно ждала — чего? Что это должно означать? Славик тоже с повышенным интересом наблюдал за капитаном, эта подготовка почему-то внушала ему опасения. Капитан, чуть отступив, повернулся спиной к матери, словно именно ее вид приводил его в замешательство. Затем поднял голову, решительно посмотрел в глаза Славику и холодно сказал:

— Я, собственно, пришел за вами.

Славик услышал пискливый скрип; мать поднялась с кресла, пружины жалобно запели.

Виктор Ружичка на мгновение перестал жевать бутерброд и застыл в позе хорошо воспитанного гостя — в правой руке бутерброд с ветчиной, в пяти сантиметрах ото рта, ладонь левой руки — неловко согнутой, почти вывернутой в локте — подставлена под бутерброд, чтобы, не дай бог, не насорить на ковер.

— За мной?

— Внизу ждет машина, поедете со мной.

Мать шагнула вперед и встала между ними, точно собственным телом пыталась защитить сына от опасности.

Виктор Ружичка уже снова начал жевать, но, по-видимому, потерял аппетит: рот был набит едой, но в глазах прочитывалась лихорадочная сосредоточенность на чем-то совершенно не связанном с пищей — на чем же?

— В ходе следствия всплыли новые факты, которые требуют объяснения. — Капитан говорил строгим, официальным, бесстрастным тоном, к какому прибегают воспитанные люди, вынужденные говорить собеседникам вещи для них самих столь неприятные, что они вообще предпочли бы молчать.

— Пожалуйста, — сказал Славик равнодушно. — Спрашивайте.

Голос капитана едва заметно потвердел.

— Благодарю за разрешение. Буду спрашивать. Только не здесь.

У Славика увлажнились ладони.

Алжбета Славикова воинственно выпалила:

— Надеюсь, это не означает, что сын мой арестован?

Капитан поднял брови — высоко, чуть ли не до половины лба: точно слова матери в чем-то обвиняли его, но главным образом — поражали.

— Ничего такого я, кажется, не сказал. Или вы считаете, что есть какие-то причины для такой… меры?

И обратился к Славику:

— Пан режиссер, прошу вас, поедемте со мной.

— Почему вы его уводите? — взвизгнула мать.

Капитан, не отвечая, резко повернулся и пошел к двери. Но когда раздались всхлипы матери, он нерешительно остановился и неприязненно, угрюмо бросил через плечо:

— Успокойтесь, пани Славикова.

Виктор Ружичка вытащил из кармана кремовато-желтый аккуратно сложенный платок (рука матери!), тщательно вытер пальцы, положил платок обратно в карман и подошел к ней. Ласково коснулся ее плеча и успокаивающе сказал:

— Не волнуйся, Беточка. Все идет нормально. Полагаю, дело касается обычных показаний.

Хотя Ружичка и адресовал свои слова матери, стараясь изо всех сил, чтобы они не звучали вызывающе — словно боялся, что капитан воспримет их как недопустимое вмешательство в его полномочия, — тот быстро повернулся и, смерив удивленным взглядом робко улыбавшегося Виктора Ружичку, согласно, без всякого гнева или неприязни, качнул головой. Нечто похожее на благодарность за сотрудничество.

— Вы юрист? — спросил он; но это было скорее утверждение, чем вопрос. Виктор молча кивнул. — Впрочем… — продолжил капитан, но тут же осекся. С минуту он внимательно глядел на мать — она крепко держала руку Виктора, усталая, измученная, — потом обронил: — Нет, в таком состоянии… — Он говорил будто сам с собой, размышляя вслух: — Кстати, я и вас охотно расспросил бы кое о чем, пани Славикова, но боюсь, вы сейчас слишком… так сказать… взволнованы.

— Вы ошибаетесь, товарищ капитан, — резко обрубила она. — Вы даже не представляете, сколько я могу выдержать.

Капитан призадумался:

— А вы смогли бы… хотя нет, вы слишком возбуждены, еще по дороге вам станет… — Он опять умолк, но после минутного колебания продолжил: — А впрочем, почему бы нам и не проделать это здесь. — Он снова впился глазами в мать: — Вы готовы объяснить мне некоторые детали?

— В любое время. Мне нечего бояться. — Казалось, недооценка ее сил обижает мать.

— Что ж, хорошо, — сказал капитан. — По крайней мере это ускорит дело.

Он снова перешел на официальный тон.

— Пан режиссер, если не ошибаюсь, у вас пишущая машинка? Я могу ею воспользоваться?

— Разумеется. Сейчас принесу.

— Спасибо, — сказал капитан поспешно, — не хотелось бы вас утруждать. Здесь я уже немного ориентируюсь.

Он пошел к кухне.

— Там кухня, — предупредил Славик. — Машинка в кабинете.

Капитан остановился в растерянности.

— Серьезно? — улыбнулся он. — Пожалуй, я слишком понадеялся на свою память. — Он постоял, сосредоточенно глядя на ковер, словно искал там что-то. Что? Что он там выискивает? Славик застыл в судорожном напряжении — там, да, именно на этом месте… — Здесь мы ее нашли, если не ошибаюсь, — пробормотал Штевурка. — Здесь она лежала, а рядом… н-да… — не договорив, он прошел в кабинет.

Нож, мысленно докончил Славик фразу капитана. Им овладело тревожное беспокойство, но вскоре страх сменился защитной спасительной иронией. Поведение капитана вдруг показалось ему смешным; дешевые театральные номера, ухмыльнулся он, спектакль, рассчитанный на эффект; словно он знает за мной слабость поддаваться внушению. И все-таки — дешево, но впечатляюще — на меня ведь это и впрямь подействовало, пусть даже на мгновенье; лучше было бы поехать с ним, там было бы легче; что он намеревается делать? Неужто надо мной уже сгущаются тучи?

Капитан вышел из кабинета с пишущей машинкой. Черт бы его побрал, ишь как ловко устраивается, конечно, остался здесь умышленно — вот уже вложил в машинку бумагу с копиркой!

— Я вас долго не задержу, лишь небольшая формальность. — Он широко развел руками: — Прошу садиться.

Виктор Ружичка поправил сдвинувшийся узел галстука и деликатно заметил:

— Мое присутствие, вероятно, нежелательно. — Он вопросительно посмотрел на капитана.

Капитан, чуть подумав, нерешительно кивнул, но тут же следом махнул рукой:

— Да нет, что вы… это же не официальный допрос. Кое-что придется выяснить, а потом можете продолжить… свой праздник.