Отец Джо

Как только подобная мысль пришла мне в голову — мысль очевидная, но я не хотел признаваться себе в этом, — я не мог отделаться от нее. А с ней пришла еще одна мысль, гораздо более ядовитая — она просачивалась через меня, как смертельный химикат, растекающийся по телу проклятого и приговоренного.

«Наказание».

Я не верил ни в одно ведомство, способное определить наказание такого нематериального свойства В течение долгих лет я видел, как другие нарушали нормы морали почище меня, а наградой им был еще больший успех. Кара полагалось разве что только за тяжкое уголовное преступление, совершенное при свидетелях.

И все же, следуя известной поговорке о том, что тот, кто знаком с грехом, является еще большим грешником, я не мог подавить жуткие мысли — мне казалось, что смерть ребенка рассматривалась высшим судом «там, наверху» как детоубийство. Неужели этому крошечному комочку мертворожденной невинности, несшему в себе семя самости, было отказано в попытке из-за моих грехов, неужели его выкинули по причине тридцати лет эгоизма и вероотступничества?

Мы жили в каком-то угаре. Противозаконные субстанции путешествовали по всевозможным выводящим каналам наших тел. Озерцо субстанций законных проследовало тем же путем. Не было разницы, между каким подходом выбирать: медицинским или религиозным. Они были всего лишь разными маршрутами к одной и той же цели: вине. Была ли вина моей? Или она была нашей?

В прежние времена подобное оружие массового уничтожения не имело сдерживающего фактора. Оно бы взорвалось, породив всевозможные конфликты. Но ничего такого не произошло. Мы с Карлой занялись каждый своими делами, разговаривали редко и еще реже делали что-либо вместе. Мы даже соблюдали вежливость по отношению друг к другу, что уж совсем никуда не годилось. Вежливость, эта сигнализация, оглушительно трезвонила в банке моей супружеской памяти.

Нас с Карлой связывало большое чувство. Но к нашей любви всегда что-нибудь да примешивалось, плетя свой заговор с целью задушить ее. Мы никак не могли избавиться от нашего «третьего лишнего», нашего Яго, этого Не-святого Духа.

Противоречивый, греховный католический писатель и его прекрасная темноволосая возлюбленная достигли… конца своего романа.

Меня как никогда потянуло в Квэр. Нет, то не было привычным желанием скрыться в трудную минуту у отца Джо. На этот раз я испытал тягу стихийную, почти непреодолимую.

Я шел по аллее, бледный после утомительного перелета; с мрачно нависавших огромных елей капал дождь, а монастырь выглядел еще более постаревшим и еще менее приветливым. И тогда мне в голову пришла мысль, которая в ней так и засела, пульсируя в такт шагам по зимней слякоти:

«Дома. Дома. Теперь ты дома…»

— Отец Джо, я хочу вернуть себе свою веру.

— Но не в моих силах дать тебе это, дорогой мой. И потом, уже сам факт твоего пребывания здесь говорит о том, что вера у тебя есть.

— Почему тогда я не могу поверить даже в это? Почему я вообще не в состоянии хоть во что-нибудь поверить? Я так устал от веры в ничто.

— Может… тебе исповедаться?

— Вот чудеса! А я, пока летел в самолете, как раз думал об этом. Мне столько всего придется рассказать. Но если честно… а разве ваши парни еще ходят на исповедь?

— «Наши парни» ходят. Теперь это называется «таинством примирения». Я так понимаю, сейчас в этом особой потребности уже нет.

Я остановился в гостевом доме; мы сидели у меня в комнате. Давненько я здесь не был. Внутри все осталось без изменений: те же коридоры с облупившейся краской, те же вытертые ковры и шаткая мебель, тот же дух набожности в гостиной. «Дома».

Отец Джо сел. Я опустился на колени, забыв, что это не в его обычае. Он жестом попросил меня встать, показывая на стул рядом потом взял мою руку, положил ее на подлокотник своего кресла и накрыл теплой ладонью. Совершенно ничего не изменилось.

Лицо у отца Джо оставалось все таким же подвижным, оно подергивалось и перекашивалось, набирая внутреннюю силу, однако не так резво, как во время оно. Отцу Джо исполнилось семьдесят девять, совсем недавно он перенес несколько операций — у него обнаружили рак простаты. Природа не наделила его атлетическими данными, он всегда казался слабым, но выглядел не так уж плохо. Видимо, наступило полное выздоровление — раковая опухоль не смогла перебороть жизненные силы отца Джо.

— Итак, дорогой мой, когда ты исповедовался в последний раз?

— Двадцать восемь лет назад.

— В чем ты хочешь признаться?

Я много размышлял над этим. Во время перелета мне не спалось — я все думал. Я думал в течение последних двух дней. И теперь в голове у меня образовалась пустота.

— Ну… В том, что я часто напивался и баловался наркотиками. Вступал в связь со многими женщинами, с которыми… в общем, по-всякому бывало. Подробности рассказывать?

— Нет, положимся на мое воображение.

— Значит… частенько богохульствовал… написал много чего такого, что причинило боль другим… и работал не так, как вы завещали: беззаветно и благодарно… потом, гордыня… много гордыни… и еще — чревоугодие… гнев, ярость и все такое в крупных масштабах… Про богохульство я уже говорил?

Отец Джо слегка сжал мою ладонь, останавливая.

— Хорошо, Тони, хорошо, дорогой мой. Понимаю — ты давно не исповедовался. Итак, ты причинил кому-нибудь боль? Взял ли у кого что-нибудь, представляющее ценность? Может, совершил преступление?

— Да, отец Джо, все это было. Я думаю… это я виноват в смерти ребенка. Мы с Карлой пытались… но ничего не получилось — ребенок умер. Мне кажется, это все алкоголь, наркотики… всякое зло во мне, которому конца-края не видно.

— Увы, дорогой мой, у женщин иногда случаются выкидыши.

— Какие-то женщины тут не при чем. И потом, такое случается не в первый раз. То же самое я сделал с Джуди, когда она была беременна. Тот ребенок тоже умер. Две смерти, отец Джо! И в обоих случаях причина тому — я!

— Дорогой мой, ты слишком суров к себе. Впрочем, ты всегда был таким. А это, знаешь ли, не добродетель.

— Погодите, отец Джо, я вам расскажу. В оба раза весть о смерти ребенка приносила мне… радость! До сих пор верится с трудом. А ведь я так хотел мальчика И сейчас хочу. Я мечтаю о сыне. Но когда мои маленькие сыновья умирают, я испытывают облегчение! Отец Джо, скажите, кто я после всего этого? И было же время, когда я готовился в святые!

Отец Джо не спешил открывать глаза, проверяя входящую почту «оттуда, сверху».

— Все это великие несовершенства, дорогой мой. Но ведь на самом деле они не то, за что ты пытаешься их выдать, правда?

И он был прав. Он слушал, а я — нет. Вдалеке маячило то, до чего я никак не мог дотянуться.

— А теперь, дорогой мой, скажи мне, что тебя гложет в самом деле.

— Отец Джо, мне кажется, я не способен любить. Совершенно неспособен почувствовать любовь, представить ее. Какое там, я не способен даже пожелать ее. Впрочем, нет — я очень хочу любить, очень. Но любовь никак не приходит. А вот в ненависти я поднаторел. Тут я стал настоящим специалистом. Сначала с Джуди. Теперь с Карлой. Прямо не знаю, где она угнездилась во мне, эта ненависть. Я повстречал две самых добрых и великодушных души; не сомневаюсь — они любили меня. А я… я проклинал их, ненавидел и отрицал. Не раз, а дважды — как будто хотел доказать, что первый раз не был случайностью. Да-да. Такой вот я. Я ненавижу любовь… Очень похоже на то, как действует грех. Как будто ты ребенок, и тебе дарят подарок, а ты вдруг ни с того ни с сего разбиваешь его вдребезги… и тебя, понятное дело, запирают одного, потому что именно одиночеством наказывают порок. Ты как-то сказал что-то подобное, помнишь: ад — это пребывание в вечном одиночестве? Когда ты один, никем не любимый и никого не любящий?

Я почувствовал, как мои слезы упали отцу Джо на руку. «Господи, что за придурок! Вздумал жалеть себя!» До меня не сразу дошло, что я это не только подумал, но и произнес вслух.

Но отец Джо, казалось, не услышал меня. Он не проронил ни звука. Его лицо оставалось неподвижным, глаза закрыты — он все еще оставался в режиме приема.