Отец Джо

— Блондинка? — оживился отец Джо.

— Нет, она очень умна.

Отец Джо так и не понял шутки.

— Ты женишься на ней?

— Вот уж нет! Одного раза достаточно.

Мы зашли в тень монастыря, и тут меня посетила простая мысль. Настолько простая, что я рассмеялся. Чудесная жизнь в Англии, которую я себе рисовал, начиная работать над «Вылитым портретом», оказалась не просто фантазией, а чистой воды заблуждением. Истинной причиной моего страстного стремления вернуться в Англию был вот этот самый старик, хромающий сейчас рядом. Моей Англией был отец Джо. И я не хотел больше удаляться от моего маячка, особенно так далеко, как в тот вечер в Малибу.

Когда мы вошли на территорию монастыря, отец Джо отпустил мою руку и с трудом взобрался на площадку под одним из крыльев, походившую на галерею. После чего порядком удивил меня, начав энергично топать по ступенькам вверх-вниз; огромные, как у Астерикса, сандалии шлепали по цементному полу.

— Мне прописали это упражнение — десять минут для укрепления бедра.

Я все смотрел, как отец Джо с усилием топает туда-обратно. Видно было, что особой радости он при этом не испытывает.

— Отец Джо, вам нужно разучить марш.

— Отлично! У тебя есть что-нибудь на примете, дорогой мой?

— Одна песенка времен Второй мировой, отец научил. Сначала — мелодия…

Я принялся насвистывать «Марш полковника Боги». Разумеется, отец Джо сразу подхватил мотив.

— Так, а теперь — слова…

«Гитлер с одним яйцом меж ног,

Геринг с двумя, но как горох…»

Отец Джо захохотал — я еще не слышал, чтобы он так громко смеялся.

«Гиммлер — тоже вроде того,

А у бедняги Геббельса вообще ни одного!»

Отец Джо, хохоча, согнулся пополам и хлопал себя по шишковатым коленкам.

— Ох, боже ты мой, о-ей-ей… Ладно, моя очередь! Подсказывай!

Распрямив семидесятипятилетнюю спину и маршируя вдоль галереи, отец Джо грянул:

«ГИТЛЕР С ОДНИМ ЯЙЦОМ МЕЖ НОГ!» Дальше?

— Геринг.

«ГЕРИНГ С ДВУМЯ, НО КАК ГОРОХ!» Моя любимая строчка!

«ГИММЛЕР — ТОЖЕ ВРОДЕ ТОГО!»

«А У БЕДНЯГИ ГЕББЕЛЬСА ВООБЩЕ НИ ОДНОГО!»

Он пропел весь куплет шесть раз, горланя что есть мочи.

Глава пятнадцатая

Девушку звали Карла; ее итальянское происхождение сразу бросалось в глаза; блестящие черные волосы, темные, цвета каштана глаза размером с бейсбольный мяч, смуглая, как молодое вино из изюма, кожа. Осенью 1981-го я сидел в аудитории Университета Чикаго, битком набитой юными неоконсерваторами; тогда-то я и приметил ее. Как меня занесло к юным неоконсерваторам? Подрядился сделать для них кое-какую работенку — я работал на тех, кто больше платил. В то же самое время мне платили иранские эмигранты, выступавшие против шаха и Хомейни, но не поддерживавшие Америку — я помогал редактировать и переводить талмуд под названием «Изречения аятоллы Хомейни».

Группу из калифорнийского университета возглавлял Питер Кон, сын легендарного литагента Сэма Кона. Эти выпускники решили, что их вкладом в дело Мильтона и Роуз Фридманов [62] будет полноформатная пародия на «Уолл Стрит Джорнел». Сэм был моим агентом, и он же посоветовал мне предложить молодежи свои услуги редактора.

Карла закончила Университет Калифорнии, даже состояла в студенческом обществе «Фи Бета Каппа», но к неоконсерваторам, к счастью, не принадлежала. Ее выделяла удивительная красота и чувственность — в Лос-Анджелесе она работала моделью, — однако в тот вечер девушка сидела с кислым, скучающим видом; я решил, что ей надоела деловитая болтовня однокашников. Как потом выяснилось, я угадал; к тому же так она скрывала гипертрофированную неуверенность в себе, странную для такой умной, многого добившейся девушки. Из-за этой неуверенности окружающие недооценивали ее. Может, поэтому отведенная ей в пародийном номере роль оказалась заштатной.

Девушка обернулась ко мне с выражением скуки в полуприкрытых глазах, окинула оценивающим взглядом и едва заметно, как заговорщица, улыбнулась. Я тут же решил, что работа на этих рейганистов, эту мелкую рыбешку может оказаться гораздо приятнее, чем мне думалось поначалу.

Из всей этой компании неоконсерваторов и монетаристов Кон был самым напористым. Да и сама затея, в отличие от чудовищно (так уж вышло) бесприбыльной пародии «Не „Нью-Йорк Таймс“», на которую равнялись, обещала своим изобретателям неплохой доход. Так оно и получилось, только, как обычно, не для изобретателей проекта. Помимо прочего у Кона имелись некие смутные идеи насчет продвижения дядюшки Мильти и тетушки Рози с трудами всей их жизни. Мне пришлось долго и нудно втолковывать Кону, что в таком случае следовало выбрать в качестве пародии издание, не поддерживающее монетаристскую политику. Трудно сделать смешную пародию на журнал, если не испытываешь враждебности к взглядам, пропагандируемым в этом журнале, и корпоративной политике администрации, которую издание так рьяно защищает.

Кона и его группу объединяла одна любопытная деталь — они видели себя «новой юмористической метлой», маятником, качнувшимся в сторону, противоположную «Пасквилю». Они одинаково одевались, одинаково говорили и гордились своей консервативностью, принимая в штыки либеральных волосатиков, помешанных на мире и любви, — таких, как я. Разница между всеми ними, включая Карлу, и мной составляла пятнадцать лет, и мне было как-то не по себе: впервые я оказался не бунтарем-одиночкой, а перебесившимся старомодным чудаком, с которым имеют дело исключительно из-за его опыта и связей и которого тут же сметут в сторону, как только переймут его опыт.

Ну, а если выражаться проще, то… все они были сынками и дочками богатеньких родителей. Невеста Кона, лучшая подруга Карлы, была дочерью киномагната Эрика Плескова, который стоял у истоков голливудских киностудий — сначала «Юнайтед Артистс», а затем и «Орион Пикчерз», — в чьей гостиной красовались четырнадцать «Оскаров», а на счетах водились соответствующие суммы. И — вот уж поворот в истинно шекспировском духе — магнат этот приходился заклятым врагом Сэму Кону.

Карла была совсем не из богатеньких, да и я тоже. Это первое, что нас объединило; вторым стало подтрунивание над «молодыми барчуками». Одним из достоинств остроумной Карлы была свойственная ей едкая ирония, а еще одним, пожалуй, ничуть не менее важным, умение слушать. Ко всему прочему у нее обнаружились недюжинные организаторские способности — она не дала развалиться огромной работе: двадцать четыре широкоформатных листа без коммерческой рекламы, каждые слово и картинка которых должны были быть написаны, выверены, сфотографированы и подретушированы, размножены и отредактированы, набраны в типографии, исправлены в самый последний момент, оплачены, распечатаны вплоть до мельчайшего кегля, разбиты на пять рубрик… и, само собой, вызывали бы смех. Этот впервые проявившийся талант к управлению позже возвысит ее до уровня топ-менеджеров — она умела добиться результата в условиях огромного стресса, при этом действуя терпением и мягкостью, не раня и не унижая, что было обычной практикой в корпорациях, работавших по принципу «выживает сильнейший». В то время бизнес-леди либо прохлаждались на руководящих должностях низших ступеней, либо балансировали на недосягаемой высоте вроде знаменитой Мэри Каннингем; Карла стала «первой ласточкой» волны преобразований, за два десятилетия изменившей стиль корпоративного управления.

Я также заметил, что, несмотря на свою красоту и ум, Карла не умела принимать комплименты. Она либо начинала уверять в обратном, либо прибавляла что-нибудь самоуничижительное, тем самым ставя под сомнение саму искренность похвалы. Вероятно, неудовлетворенность собой и навыки управленца были результатом жизни в необычайно многодетной семье.

Католическая вера? Разумеется. Однако неожиданный поворот заключался в том, что католиком был ее отец, мистер Майснер, немецко-ирландского происхождения, а вовсе не мать чистейших итальянских кровей. Мать Карлы родилась совсем не в той части Италии, откуда происходили большинство неаполитанских или сицилийских американцев — ее родня в течение многих поколений жила в Пьемонте, — однако воспитание получила в методистской церкви. Она, как в свое время и мой отец согласилась воспитывать детей в католической вере, и вот результат семнадцать беременностей, четырнадцать из которых разрешились успешно.