Печали американца

— Не сдержался, каюсь. Эти снимки, телефонные звонки, то, каким тоном он разговаривает… Я хотел рассказать вам обо всем первым. Ужасно глупо получилось. Но когда он уходил, с ним все было в порядке.

Миранда покачала головой:

— Он наверняка рассчитывал, что вы повезете его в больницу и он сможет посмотреть, как там.

Я сидел рядом с Мирандой на ее синем диване. Она откинулась на подушку и вытянула вперед блестящие смуглые ноги, положив их на журнальный столик. Стояла душная июльская ночь, поэтому на Миранде была футболка и шорты, и мне приходилось отводить глаза, чтобы не смотреть на ее икры и щиколотки. В задней комнате тарахтел кондиционер. Благодаря ему и потолочному вентилятору температура в квартире была сносной, но на влажность это не влияло, так что руки и грудь у меня взмокли.

— У него свой сайт в интернете, со всякими выкрутасами, там и текст, и фотографии, и даже минисериалы. Судя по всему, на него заходит полно народу. И Джефф постоянно рекламирует свою ноябрьскую выставку, обещая какое-то невероятное откровение. Рассылает по электронной почте огромное количество сообщений, просто сплошняком, с обновлениями о «Жизнях Джеффа», хотя это всего-навсего цитаты и всякая заумь о симулякрах, сверхпроводимости или психотическом возвышенном. Себя обожает именовать постницшеанцем.

Миранда хмыкнула.

— Помните мой снимок с выколотыми глазами? Мне он сказал, что это у него была такая игра с самим собой, что он изображал маньяка.

— Изображал?

Миранда пожала плечами:

— Его очень занимают душевные болезни. Сумасшествие для него — форма креативного бытия, которое пытаются упрятать в больницы и лечебницы, поэтому в психиатрии он видит исключительно инструмент подавления. Говорит, это лженаука.

— Не он первый.

— Да, он без конца ссылается на…

— На Томаса Саса? [66]

— Точно. В любом случае вы его интересуете исключительно в силу своей профессии.

Миранда опустила голову.

— Мне безумно неловко, что он доставляет вам столько неприятностей. Со мной он ведет себя иначе, но после того, как мы снова стали встречаться, я без конца вспоминаю все, что настораживало меня с самого начала: его амбиции, его философские закидоны, его инфантилизм.

Миранда устало провела рукой по лбу.

— Самое смешное, что все эти изъяны одновременно являются источником его сильных сторон, его обаяния. В одном я могу заверить вас абсолютно ответственно: он до такой степени поглощен будущей выставкой, что ничего с собой делать не станет.

Я вспомнил, как Лейн разговаривал со своим отражением в зеркале, вспомнил, как блестели его глаза, как при взгляде на него напряглось мое тело.

— Да, разыгрывать самоубийство сейчас ему смысла нет, и слава богу.

Миранда улыбнулась:

— Кстати, я тут узнала, что свою цветную индейскую бабку он ни разу не видел. Его мать в семнадцать лет ушла из дома, и с тех пор всяческие отношения с родней прервались. Так что с этой женщиной, которая до такой степени важна для его самоидентификации, у него на самом деле нет ничего общего. Как-то грустно, да?

— А ваши отношения сейчас — это…

— Я сама не очень понимаю, что это. Он отец Эгги, с этим ничего не поделаешь. Стал давать на нее деньги, так что мне теперь полегче. Я ему сказала, что мне нужен тайм-аут, но с дочерью он может видеться. У него сейчас все хорошо, он на подъеме. Вышло несколько статей о его работе. Говорят, что это синтез литературы, изобразительного искусства и перформанса, а он един в трех лицах. При этом я заметила, они везде пишут, что ему двадцать пять, хотя он старше, значит, он врет насчет своего возраста, чтобы казаться поинтереснее. Если он и сумасшедший, то это сумасшествие какое-то очень прагматичное и целеустремленное.

Она помолчала.

— И его работы, Эрик, — они на самом деле очень хороши.

Я повернулся к ней:

— А как ваша работа?

— Рисую.

— Сны?

Она словно застегнулась на все пуговицы:

— Н-н-ну, в какой-то мере.

— В какой?

Я видел, что она подбирает слова.

— Мне снилось, что я снова беременна, но ребенок внутри меня не в состоянии правильно развиваться. Это крошечная девочка, которая чахнет, скукоживается, и виновата в этом я, потому что без конца о ней забывала, не делала того, что нужно, и вообще не очень ее хотела. И вот появляется женщина, высокая, темнокожая, стоит передо мной и говорит: «Нужен чистый нож».

— Можно мне посмотреть рисунок?

— Когда закончу. Похоже, из этих «сонных» рисунков может получиться книжка. Приятель отнес кое-что в «Люс», они специализируются на художественных изданиях, им это показалось интересным.

— Так это же замечательно! Поздравляю!

Миранда прищурилась. Она, казалось, не слышит моих поздравлений.

— Когда я забеременела, мама очень плакала. А она у нас никогда не плачет. Я чуть не умерла, когда увидела ее лицо. Оно было не ее, словно принадлежало другому человеку. Такой ужас!. Она все мечтала, что я выйду замуж как положено. Не хотела, чтоб я становилась матерью-одиночкой.

Миранда вздохнула и отвернулась.

— Конечно, одной тяжело, — сказал я.

— Да.

Ее белые зубы на миг прикусили мягкую нижнюю губку.

— Но зато, — тряхнула она головой, — не нужно все время оглядываться на мужа.

От звука ее голоса у меня по телу словно пробегал ветерок.

— Сама себе хозяйка. Могу рисовать по ночам, если есть силы.

— А где Эгги?

— Наша Сара Бернар сегодня ночует у моих родителей.

Миранда улыбнулась своим мыслям.

— В любом случае этот сон как-то связан с легендой, которую я слышала от своей бабушки.

Она как-то разговорилась, возможно, из-за моей истории с Лейном, в которой я ей сознался.

— Когда мама ждала мою сестру Элис, меня отослали к бабушке. Мне безумно нравился ее дом. Сейчас его продали. Однажды ночью, я как сейчас помню, мне полагалось быть в кровати, а я все не могла заснуть и тут заметила, что у бабушки горит свет, и пошла к ней. Я думала, она меня тут же отправит спать, но не тут-то было. Бабушка читала и, вместо того чтобы ругаться, просто похлопала ладонью по простыне рядом с собой, приглашая меня под бочок. От нее пахло камфарой, которой она снимала боли. Бот тогда-то она и рассказала мне про Резаный Холм. Это предание маронов, и я понятия не имею, откуда бабушка его знала, потому что все, с ними связанное, всегда было окружено глубокой тайной. История относится к войнам в начале восемнадцатого века. Английский солдат гнался за женщиной, которая вот-вот должна была разрешиться от бремени. Он привязал ее к дереву и занес саблю, собираясь вспороть ей живот, но сперва решил поговорить с ребенком во чреве и спросил: «Кто ты: мужчина или женщина?» Младенец ответил из утробы: «Я мужчина». И в этот миг клинок в руках солдата истаял, а сам солдат упал замертво.

Миранда не поднимала глаз от сцепленных на коленях пальцев.

— На меня эта история произвела огромное впечатление: младенец, говорящий из чрева матери, чудесная сила, защитившая ее, благоговение, звучавшее в бабушкином голосе, и, конечно, то, что мама со дня на день должна была родить. Мы на прошлой неделе вспоминали об этом с Элис, и той же ночью я видела сон про нож.

После рассказанной легенды у меня слова не шли с языка. Будь я порешительнее, посмей я хотя бы дотронуться до нее, то обнял бы и притянул к себе, но я боялся, что меня оттолкнут и возникшее между нами теплое чувство исчезнет.

— Мы с Эгги едем на две недели на Ямайку. У меня отпуск. Родители тоже едут.

Я сам предложил присматривать за квартирой, поливать цветы и забирать почту, пока они в отъезде. Она согласилась, сказав, что собиралась попросить об этом сестер, но так даже лучше. Потом Миранда посмотрела на часы, и я, поняв намек, встал. В темной прихожей я заметил что-то блестящее, но что именно — разглядеть не мог, света из соседней комнаты не хватало. Миранда щелкнула выключателем. На низенькой скамеечке возле двери лежала пара крылышек на проволочном каркасе, отделанных серебристыми блестками. Они были изрядно помяты, белая ткань пестрела ржавыми пятнами.