Печали американца

— Грань между сопереживанием и отстраненностью невероятно тонка, — учила меня Магда. — Подошел слишком близко — и от тебя никакого проку. Но если ты слишком далеко, если нет сочувствия, то нет и связи между врачом и пациентом.

Я не мог сидеть на месте. В голове мелькнуло: «Вот откуда его уходы». От этой фразы меня затрясло еще больше. Отец пытался спастись уходами. Его работающий на дикой скорости внутренний двигатель нельзя было выключить.

Чтобы заглушить рвущийся наружу крик, я плеснул себе виски. Может, принять миллиграмм ативана? В дверь позвонили. Я поставил стакан на кухонный стол и пошел в прихожую. Сквозь дверное стекло я увидел стоящего на пороге Лейна. От его прихода бушевавший у меня внутри хаос разыгрался с новой силой. Почему я не отошел от двери на цыпочках, оставив его стоять перед запертой дверью, пока не надоест? Но я отворил. Он сказал, что не намерен меня долго задерживать, что это дело пяти минут. Я разрешил ему войти, но дверь решил оставить приоткрытой. Лейн был какой-то помятый, он горбился, держась одной рукой за живот. На плече у него висела тяжелая черная сумка — очевидно, с фотооборудованием.

— Я не могу так больше, — сказал он. — Помогите мне.

— У вас что-то болит? — спросил я, кивнув на прижатую к животу руку.

— Душа.

— Могу порекомендовать специалиста, который сможет с вами побеседовать.

Я говорил как робот. Дышать нормально не получалось. Господи, только бы он поскорее ушел!

— Дело касается Миранды.

— Что с ней? Она здорова?

— Да она-то совершенно здорова. Это со мной беда.

Он сделал шаг в моем направлении.

— Какая беда?

— Вот, решил организовать свои похороны, — ответил он и улыбнулся.

Значение этой улыбки я не разобрал, но разозлился. Благодаря раздражению у беспредметного до этого момента беспокойства появился объект, и это само по себе было благом. Дышать стало легче.

— А при чем тут Миранда?

Он прикрыл глаза:

— Она об этом пожалеет.

— Слушайте! — почти заорал я. — Вы не мой пациент. Так что незачем меня пугать. И фотографировать меня без моего ведома нечего. Если вам плохо, обратитесь в приемный покой Методистского госпиталя. Вам окажут помощь.

Лейн повернулся ко мне спиной и принялся рассматривать себя в зеркале, висевшем на стене в прихожей.

— Выгляжу как кусок дерьма. Родители умерли. Хотя, вообще-то, я им никогда особо нужен не был. Девушку мою от меня тошнит. Дочь знать меня не хочет. — Он посмотрел на мое отражение в зеркале. — «А вот доктор Эрик не снимает фотки. Он любит разговаривать». Так прямо взяла и заявила. Но мне нужны фотографии, нужны, понятно? Это не хухры-мухры, а документалистика. Фотосессия моего роскошного бардака. Цифровая магия. Жизнь Джеффа. Невеселая, неровная, буграми, но моя. Уж какая есть. Это так просто не бросишь. Мир по-любому становится виртуальным, реальности больше нет. Только симулякры, [64]чувак.

Я смотрел на неровный ежик волос. Почему-то его игольчатые завлекалочки были мне до такой степени омерзительны, что я едва подавил искушение повыдирать их с корнем.

— Думаю, вам лучше уйти.

Голос мой дрожал, но Лейн меня будто бы и не слышал:

— Вы тоже наверняка хлебнули в жизни. С женой-то как, разошлись? Достала, понятное дело…

Он обращался к своему отражению, и голос его звучал тихо и задумчиво.

— Трудно, наверное, все время общаться с психами.

Он помолчал, наклонился вперед, почти уткнувшись носом в стекло, и жеманно бросил:

— Правда, их ведь, по ходу дела, можно зачехлить.Вы же так говорите?

Меня передернуло. Я увидел, что он наблюдает за мной в зеркале. Сердце бешено колотилось в груди. Как же я его ненавидел! Обхватив Лейна сзади за плечи обеими руками, я притянул его к себе, а потом толкнул вперед. Раздался глухой звук удара. Все еще сжимая его плечи, я чувствовал, как меня заливает волна облегчения, как мне хочется снова пихнуть его головой в стекло, но вместо этого руки плетьми повисли вдоль тела. Лейн схватился рукой за лоб, повернулся, сделал несколько неверных шагов и рухнул на пол. Первой мыслью было, что я убил его, и из груди само собой вырвалось «нет!», даже не слово, губы не могли его произнести, а животный крик. Я наклонился над телом. Лейн был жив. Он лежал на полу с широко открытыми глазами и жуткой улыбкой на мокрых от слюны губах.

— Ух, какой здоровый!

— Простите.

Я не хотел. Я не знаю, как так получилось,пронеслось у меня в голове, но все эти дурацкие фразы не шли с языка. Последний раз я дрался в начальной школе.

Лейн сел. Я пощупал ему лоб. Обошлось без внешних повреждений.

— Если в течение последующих двух дней будет головная боль или головокружение, необходимо обратиться к врачу.

— Так вы же мне велели туда обратиться по поводу суицидального образа мыслей,нет?

На этот раз я не вскинулся на медицинский жаргон из его уст, а только спросил:

— Как вы себя чувствуете?

— Нормально. Я нарочно упал, чтобы вы испугались.

Вместо злости эти слова вызвали у меня радостное облегчение. Я помог ему подняться и дойти до стула, потом предложил немного виски. Он согласился. Опорожнив свой стакан, Лейн посмотрел на меня и сказал:

— Вы меня неправильно поняли. Я исследователь. Отправляюсь в экспедицию, в дикие дебри, документально фиксирую все, что удается там обнаружить, а потом, когда экспедиция закончена, воссоздаю ее по новой.

Он рубанул воздух правой рукой.

— Любая биография, любая автобиография — это вымысел, правильно? У меня их несколько штук одновременно, и все постановочные, понимаете? Я их ставлю, я сам. А вы только один из участников. И Миранда.

— А Эглантина? Она тоже? — спросил я.

Лейн кивнул, но лицо его смягчилось.

— Я никогда не причиню ей вреда. Это мой ребенок.

«Если вы о том, способен ли он причинить нам вред, то вряд ли», — вспомнил я слова Миранды. А вот я ему причинил.

— Но при чем тут фотографии? При чем тут разговоры об организации собственных похорон и зачем вам понадобилось мне об этом рассказывать? Это же подстрекательство, инсинуация…

Я оборвал себя на полуслове. Сара! Зачехлить.Это же был намек на ее самоубийство. Вот почему я на него набросился. Он знал. Неизвестно откуда, но он все знал.

— Зачем вам все это нужно?

Он произнес, глядя мне в глаза:

— Для этой работы я пробую себя в разных ипостасях. Это не может быть легко и должно быть опасно. Сколько выдержу, столько выдержу.

Сразу после последнего замечания он засобирался. Мы попрощались за руку, но я понятия не имел, что он вкладывает в этот жест. Мне же после рукопожатия захотелось вымыть руки, а в душе осталось безотчетное ощущение, что мной в который раз манипулировали. В моей практике случались пациенты, для которых единственным способом острее ощутить себя живым были затяжные прыжки с парашютом, глубоководное плавание, тарзанка и прочие экстремальные развлечения. Случались и такие, кто ради этого «прихода» реальности готов был постоянно резать себя ножом. Но чего добивался Лейн, так и осталось загадкой. Тогда, перед зеркалом, бешенство на мгновение взвинтило меня, но не прошло и нескольких секунд, как дикая энергия улеглась и сменилась чувством вины. Дай он мне сдачи, все было бы по-другому, но напасть сзади? Какой позор! Какое детство! Словно уставший от глумливых насмешек мальчишка, который вдруг толкает своего обидчика в спину. Сидя в кресле, я вспоминал строки из «Писем к молодому поэту» Рильке: «Если можно себе представить существование человека в виде большой или малой комнаты, то обнаружится, что большинство знает лишь один угол этой комнаты, подоконник, полоску пола, по которой они ходят взад и вперед». [65]

— Вы толкнули его? — спросила Миранда. — Он цел?

Я не хотел. Я не знаю, как так получилось.Но вслух я произнес: