Время спать

— Она сказала… — напрягается он, пытаясь вспомнить, — она сказала… сказала… что не сможет меня больше навещать, потому что ты грубый, саркастичный, нечуткий, что тебе наплевать на всех, кроме себя самого, и что вы с братом — два сапога пара.

— Можно еще раз?

— Она не сможет меня больше навещать, потому что ты гру…

— Нет, последнюю фразу.

У него — минуту назад пытавшегося меня задушить — вид человека, который действительно желает помочь, но не понимает, чего от него хотят.

— Насчет моего брата, — объясняю я.

— А, понятно. Она так и сказала. Что вы с братом — два сапога пара.

— И все?

Он задумчиво хмурится.

— Насчет брата?.. — вежливо подсказываю я.

— А, нет.

Разум Ника — это информационный центр в духе Кафки; сколько ни пытайся что-то узнать, все равно придешь в никуда. Однако мой разум пресыщен информацией, он отравлен ею.

— Ладно, — заканчиваю я разговор; мне уже не терпится, чтобы он ушел. — Жаль, что ты съезжаешь, конечно, но…

— Да уж. Но я засиделся. Пора двигаться дальше, — высокомерно говорит он.

Слава богу, он хотя бы про это не забыл.

Ник уходит в свою комнату собирать… даже не знаю… что уж там поместится в носовой платок, привязанный к палочке. Я бегу на кухню и хватаю телефонную трубку, даже не обращая внимания, что у меня весь затылок в крови.

— Журнал «За линией».

— Здравствуйте. Я могу поговорить с Беном?

— Он в данный момент разговаривает по другой линии.

— Скажите, что его брат звонит.

— Сейчас попробую.

Голос исчезает, и вместо него я слышу песню «Наш „Сандерленд“ вернулся в Первый дивизион» в исполнении «Кристалл Эйр». Потом раздается щелчок.

— Але, блин.

— Але, блин? Урод, блин.

— Что, прости?

— Урод ты последний, вот что.

— Слушай, Габриель, я бы с удовольствием с тобой еще поболтал, но…

— Это была Фрэн, ведь так?

Он замолкает. Удивительно, но и мой телефон тоже замолкает — наверное, ему тоже не верится.

— Подождите минуту, — говорит он в сторону от трубки. — Ага. Нет, попроси его повисеть пока на линии.

— Бен?

— Извини, тут все пытаются со мной поговорить.

— Я прав, ведь так?

Он тяжело выдыхает.

— Да, — доносится до меня.

— Получается, я ее не знаю…

— Погоди минуту…

Опять щелчок. Я опять слушаю песню о триумфальном возвращении «Сандерленда». Затем:

— Габриель?

Его голос звучит четче — он перешел в кабинет поменьше.

— Ты не мог бы поставить обратно — я как раз хотел послушать куплет про разгром «Бернли»…

Он смеется; ведь шутка — это свидетельство того, что я уже не так зол, как был в начале разговора.

— Почему?

— Что «почему»?

Почему ты променял самую прекрасную женщину в мире на самую ужасную?

— Почему Фрэн?

— Не знаю. Так получилось.

— Ладно, хорошо. Но как? Я думал, что вы встречались только раз — когда в прокате нам дали не ту кассету…

— Нет, мы потом еще раз встретились.

— Логично.

— Она работает в аптеке в Сент-Джонс-Вуд. Месяца два назад я заехал туда, чтобы купить… кое-что для Элис.

Не знаю, отчего он замолкает. То ли пытался что-то припомнить, то ли просто осекается при упоминании о жене.

— Я не знал, что она там работает. На самом деле, когда я подошел к прилавку, я даже не вспомнил, кто она. Я понимал, что знаю ее откуда-то, но больше ничего. Но она вела себя так…

— Будто вы сто лет знакомы?

— Что-то в этом роде, — с неохотой соглашается он. — Как бы то ни было… Сначала я сообразил, откуда ее знаю, а потом и еще кое-что. Помнишь, как Дина сказала, что Фрэн безобразна, потому что еврейка?

Моя память делает крюк.

— Дина сказала, что лицо у нее еврейское до безобразия. Это не совсем одно и то же.

— Возможно. Я смотрел на нее и вдруг вспомнил про этот эпизод. И он страшно меня разозлил. Почему — одному богу известно. Я подумал: как она посмела? Как Дина посмела такое сказать?

— И тебе, конечно, показалось, что перед тобой стоит красивая женщина.

Какое-то время он не отвечает.

— Со мной что-то происходило тогда. Она почему-то показалась мне красивой, — тихо говорит он.

Картинка начинает обретать цельность.

— А что это был за день?

— Обычный день, — мнется он.

— Какой день недели?

Опять пауза; Бен понимает, к чему я клоню.

— Ах, ты об этом. Суббота.

— А ты совершенно случайно не из синагоги ехал?

Он вздыхает.

— Ну да. Возможно, я был… в особенном расположении духа.

Мы оба замолкаем. Затем, с ощущением, что самое страшное уже позади, Бен говорит:

— В итоге следующие недели две я довольно часто захаживал в ту аптеку, а потом как-то так получилось, что мы начали встречаться…

— Прямо на заднем дворе синагоги?

— Нет. Да это и было-то несколько раз. У нее дома.

— И все это ради того, чтобы доказать, что еврейство и сексуальная привлекательность совместимы?

Он снова смеется.

— Нет, с этим как раз промашка вышла. Но для меня было важно… все, о чем я говорил на похоронах Мутти.

Я выглядываю в окно. Старушка с тележкой из супермаркета изо всех сил тянет руку, пытаясь не дать отъехать с остановки автобусу номер «31 Б», словно это вопрос жизни и смерти, словно это единственный в мире автобус, который может довезти ее до дома.

— Это она тебе рассказала? — спрашивает он.

— Нет. Ник рассказал.

— Ник?

— Да. Правда, при этом он пытался меня задушить.

— Как это?

— Ну, ты, очевидно, сдержал обещание и порвал с ней…

— Да.

В это небольшое слово он вкладывает весь ужас человека, которому пришлось сказать женщине, которая не воспринимает себя иначе, как объект притеснения, беспомощную и вечно обманываемую мужчинами жертву, что он не желает ее больше видеть.

— А теперь она не желает приходить в эту квартиру. Наверное, сильно страдает.

— Должно быть, ты ей чем-то напоминаешь меня.

— Я уточню: саркастичный, грубый, нечуткий, которому наплевать на всех, кроме себя самого. Похоже, именно это у нас общее. И как она забыла, что мы оба брюнеты?

Стекла в коридоре дрожат — «31 Б» отъезжает с остановки.

— А Нику, получается, было очень неприятно…

— Ну да. Похоже, он уверен, что это все моя вина. В следующий раз можно будет просто натравить его на тебя.

Во мне вдруг просыпается еврейский инстинкт, и я вспоминаю о другой стороне дела.

— Правда, из-за этого он подумывает о том, чтобы съехать. В общем, слава яйцам.

— А куда он собирается?

— Мне все равно.

Но при этих словах у меня сводит живот — я все же не могу полностью снять с себя ответственность за него. В трубке слышно, как открывается дверь, затем — приглушенный голос.

— Ага, понял. Я подойду через минуту, — говорит кому-то Бен. — Слушай, мне пора.

— Ладно…

— Да, кстати! А ты не дописал «Бутсы с изнанки»?

— Нет, пришлось отложить на время. Тяжеловато печатать, когда тебя при этом душат.

— Тоже верно. Ладно, постарайся быстрее.

Он сомневается, прежде чем перейти к совсем нормальному тону разговора.

— Гэйб?

— Чего?

— А ты не думаешь, что Ник может взять на себя труд… — голос его теряется в треске телефонной трубки; этот телефон начинает издавать звуки, которые должна издавать кофеварка.

— Рассказать Элис?

— Да.

Эта мысль не приходила мне в голову. Я сильно сомневаюсь, что в обычных обстоятельствах Ник может где-то пересечься с Элис, но обстоятельства, в которых он оказался, обычными уже не назовешь.

— Не думаю. Я сомневаюсь, что он вообще знает.

— Ты, кажется, говорил…

— Нет, он только знает, что Фрэн не хочет больше сюда приходить и что это как-то связано с тобой. То есть с тем, что мы с тобой похожи.

— Но он может догадаться.

— Не думаю. То есть прежний Ник сразу же догадался бы. Он бы просто предположил, что тут дело в сексе — он про все так думал. Но теперь он слишком запутался.