Апрельская ведьма

Кристина стала пепельно-серой, казалось, она вот-вот грохнется в обморок. Отступив назад несколько шагов, она бессильно опустилась на скамеечку под телефоном.

— Я так и знала! — пролепетала она.

Тетя Эллен рассмеялась и помахала письмом:

— Да что ты, я же просто пошутила, понимаешь? Еще бы тебя не приняли. С твоими-то оценками!

Но Кристина все так же сидела на скамеечке, не в силах радоваться.

Теперь, задним числом, Маргарета понимает зависть Тети Эллен, но принять не может. Потому что если даже Тетя Эллен так переживала, что в ее время внебрачному ребенку текстильщицы нельзя было и мечтать о гимназии, то, как человек взрослый и умудренный жизнью, она должна была бы желать своим девочкам лучшей доли, чем досталась ей самой.

Сама Кристина отказывается вспоминать этот эпизод, и когда Маргарета как-то напомнила ей о нем, голос в телефонной трубке сразу сделался резким, в нем послышался металл. Ложь и клевета! Если кто и желал им всем самого-самого лучшего, так это Тетя Эллен! После чего их милость бросили трубку и разорвали дипломатические отношения. Маргарете пришлось распинаться и кланяться много месяцев, чтобы вновь добиться благоволения.

Маргарета поморщилась. Неужто вспомнить Тетю Эллен такой, как она была, — это значит клеветать? Или любить ее меньше? Нет. Тетя Эллен при всех своих недостатках оказалась самой лучшей мамой из всех, какие были у Маргареты. Даже будь между ними реальная конкуренция...

Алтарь Тети Эллен представлял собой старый деревенский шкаф, год его создания — 1815-й — был выведен краской на фронтоне. Приходится трижды повернуть ключ в замке, прежде чем неуклюжая дверца наконец подается, а открыв ее, Маргарета поначалу почувствует себя обманутой. Шкаф почти пуст, не считая нескольких старательно заклеенных скотчем пластиковых пакетов на верхней полке и коричневого бумажного свертка на нижней. И это все. Но то, что найдено, подлежит осмотру.

Она усаживается на пол, скрестив ноги, и тянет руку за пластиковыми пакетами. И уже заранее знает, что в них. Рукоделье Тети Эллен, тщательно отобранное Кристиной на аукционе, — едва ли сотая доля наследия Эллен, но зато — самая изысканная. Первый пакет Маргарета вскрыть не осмеливается, боясь повредить его содержимое — коклюшечное кружево-фриволите с узором в виде птиц, пущенное по синему бархату. Маргарета улыбается. Тетя Эллен была не в силах сдержать торжество, когда другие тетки из Объединения народных промыслов, увидев эту работу, заговорили про выставки и музей. Конечно, эта вещь бросалась в глаза: поистине инженерный шедевр, результат многих месяцев кропотливого счета. Маленькие скатерки с мережкой она тоже помнит — на каждую уходило около двух месяцев. Но это — что-то незнакомое: клетчатый девчачий фартук с вышитой каемкой из птичек и монограммой — все крестиком. «КМ». Кристина Мартинссон, стало быть. Но она никогда не видела на Кристине этого фартучка. А вот — нет, ну надо же! — крохотная распашонка из нежнейшего батиста. Наверное, это ее распашонка, ведь только она, Маргарета, попала к Тете Эллен во младенчестве...

Со всей возможной осторожностью она отклеивает скотч и вытаскивает распашонку из пакета. Грудка — не больше ее ладони. Неужели она была такой крошечной, когда попала к Тете Эллен? Какого, собственно, размера может быть четырехмесячный ребенок?

Маргарета расстилает пакет на полу и тщательно расправляет распашонку на пластике. Все — ручная работа: и стебельчатый стежок на боковых швах, и заделанные невидимыми стежками подвороты, и белая вышивка на сборчатом воротничке. Столько усердия и трудов могли потратить только ради очень желанного ребенка. Ну конечно! На самом деле кто-то желал Маргарету.

— Какой-то ангел узнал, что мне очень одиноко и грустно, — бывало, говаривала Тетя Эллен, когда Маргарета еще была единственным ребенком в доме. — Он тихонько потряс облачко, и тут ты с него свалилась и упала прямо ко мне...

— И в крыше получилась дырка? — спрашивала Маргарета.

— Нет, что ты, — говорила Тетя Эллен. — Ты же умница — опустилась как раз на нашу вишню. А я пошла однажды собирать ягоды и нашла тебя.

— А я тоже съела немножко вишен?

— Кучу! Ты всегда была обжорой. Под деревом было уже полным-полно косточек. В тот год я не делала вишневого сока — вишен не хватило. Ну и ладно, зато у меня появилась ты.

Маргарете уже в ее пять лет хватало ума понять, что это только сказка. И все равно она смеялась счастливым смехом, зарывшись поглубже в объятия Тети Эллен.

Высунув язык от усердия, она складывает крохотную распашонку по старым сгибам. Хорошо, что эта вещь у Кристины: в ее шкафу она будет надежно храниться еще много лет, а после ее смерти об этой вещице позаботится кто-нибудь из ее дочерей. В этом семействе так принято — копить, беречь и прятать, чтобы передать следующему. И когда этот сгусток известных и неизвестных частиц, составляющих ныне Маргарету Юханссон, однажды распадется, рассыпавшись на тысячу других частиц, распашонка будет, как и прежде, свидетельством ее существования. Батистовое надгробие!

Ого! Кажется, она расчувствовалась? На сантименты нет времени, надо сосредоточиться, чтобы убрать пакеты в том же порядке, в каком они лежали. Если Кристина заметит, что Маргарета рылась у нее в шкафу, то впадет в ярость — ледяную и долгую-предолгую. А Маргарете этого не хочется: с нее хватает и обычных Кристининых поджатых губ.

Маргарета, улыбнувшись, тянется за свертком на нижней полке, но то, на что натыкается рука, мигом стирает ее улыбку. Открыв сверток, она заглядывает внутрь. Ну да. Рука не ошиблась. В бумагу завернута студенческая фуражка. Кристинина.

Она бы в жизни не поверила, что Кристина станет ее хранить.

Машины, украшенные молодой березовой зеленью. Забавные плакаты. Шум и гам. Маргарета стояла в самой гуще толпы на школьном дворе, пытаясь разглядеть школьную лестницу и дверь. Напрасно. Ей не хватало роста даже на цыпочках. Может, ей бы это удалось, будь у нее настоящие туфли на высоких каблуках, но с другой стороны, в подобных туфлях ее бы из дому не выпустили. Марго тщательно следила за подростковой модой, а высокие каблуки уже давно не носят. Только вульгарные девицы теперь ходят на каблуках. А ты же не хочешь ходить как вульгарная девица, правда, Магган, детка?

Нет. Она совсем-совсем не хочет ходить как вульгарная девица. И ей по большей части нравилась одежда, купленная для нее Марго: мини-юбки и туфли на низком каблуке, белые полусапожки и платья с геометрическим рисунком в стиле оп-арт. Но даже если не нравилась, она ее все равно носила. Так спокойнее — это она уже успела себе уяснить.

Сегодня на ней белые сапожки с открытым мыском и оранжевое мини-платьице. Она роско-о-ошна! Совершенно великоле-е-епна! Парни от нее будут падать, как осиновый лист... Маргарета хмыкнула. Ее раздражало, как Марго постоянно путается в метафорах, утверждая, что солнце печет как из ведра или что пол — скользкий как угорь.

Ну и наплевать. Теперь у нее куча свободного времени, Марго будет разочарована, если она вернется слишком рано. Ей дали целых пятьдесят крон на цветы — купи всем своим приятелям-выпускникам, Магган, детка! Ни одного не забудь! — и Марго рассчитывала, что сия солидная сумма поведет Маргарету с одного празднования на другое, и так до полуночи.

На самом деле Маргарета решила, что поздравит одного-единственного выпускника. Кристину. Что-то вроде искупительной жертвы: при мысли о сестре ее уже давно мучила совесть. Они не один раз встречались на переменах с тех пор, как перебрались в Норчёпинг, но лишь изредка останавливались в коридоре и торопливо обменивались новостями о Тете Эллен. Как-то Кристина встретила Хубертссона возле госпиталя, а Маргарета раз в месяц тайком ему звонила. Об этом они и говорили. Но о самих себе и о том, что сталось с Биргиттой, по некоему молчаливому соглашению они не заговаривали никогда.

Вид у Кристины был нездоровый. В последние годы он не был здоровым ни единого дня. Бледная, как привидение, с черными кругами под глазами, она каждую перемену стояла в закоулке школьного двора и зубрила. Сама же Маргарета стояла в самом центре двора, вечно хохоча, болтая и кокетничая. Иногда торопливо поглядывала в сторону Кристины, но та на нее не смотрела. Она словно не замечала, что есть мир и помимо книг, что она стоит на школьном дворе, где возможны всяческие приключения. Впрочем, она жила в своем собственном мире еще тогда, у Тети Эллен. Никогда не выходила из сада куда-нибудь на игровую площадку, как Биргитта с Маргаретой, не ездила с ними летом купаться в Вараму, не ходила зимой в библиотеку или к «Орлятам» [16]вместе с Маргаретой, и у нее никогда не было закадычных подружек, как у других девчонок. Она просто сидела себе, словно маленькая бесцветная копия Тети Эллен, и плела кружева или вышивала. Она, наверное, здорово успела надоесть Тете Эллен — год за годом ходит за ней хвостом...