Апрельская ведьма

Марго не любила, когда она заводила разговор о Тете Эллен. Вообще не стоило лишний раз напоминать, что ты приемный ребенок, — Марго хотелось играть в дочки-матери, чтобы все по-настоящему. Поначалу она желала, чтобы Маргарета звала ее «мамуликом», но потом отстала, почувствовав, как фальшиво и принужденно это получается у Маргареты. В этом отношении Марго была молодец. Многие современные родители позволяют детям звать их по имени, это она вычитала в «Еженедельном ревю». Или в «Фемине». Или в «Дамском мире».

Еженедельники были единственными друзьями Марго. Именно в их обществе она коротала дни, выпроводив Маргарету в школу, а Генри — на Фирму. За ужином сразу было ясно, какой из еженедельников вышел сегодня. Если «Шведский дамский журнал», то все было «очаровательно», если «Дамский мир» — «шикарно». Попав в этот дом, Маргарета тоже подписалась на «Бильд-журнален» и «Еженедельное ревю», и, соответственно, все вокруг на много месяцев стало либо «классным», либо «миленьким».

Генри, по-видимому, считал совершенно нормальным, что его жена живет в придуманном мире. Иногда он покачивал головой и называл ее дурочкой, но этим и ограничивался. Когда она требовала у него несколько сотенных — что случалось почти ежедневно, — он открывал бумажник и, посмеиваясь, что-то ворчал насчет «этих баб» и их капризов. Генри, догадывалась Маргарета, понимает, что и сама она тоже — один из таких капризов Марго: дорогостоящая причуда, вроде новой шубки или настоящего восточного ковра, забавная игрушка для маленькой женушки, чтобы та не слишком дулась. Его же это ни капельки не интересовало, он ни единой секунды не потратил на роль приемного папы — едва здоровался с Маргаретой. Ему ведь нужно думать о Фирме, об этом предприятии, которое он из маленькой столярной мастерской превратил в солидную фабрику — шутка ли, триста рабочих. Теперь у него есть деньги и на дурочку жену, и на избалованную приемную дочку, но совершенно нет времени, чтобы ими еще и заниматься. Не считая ночи, разумеется, когда от Марьит — или Марго, как эта сдобная булка с недавнего времени велит себя называть, — ожидается то единственное, на что бабы годятся.

Вот и выходит, что без вранья тут никак. Ложь как плата за стол и кров. Марго желала доверительности, но доверительности вполне определенного сорта. Функция Маргареты состояла в том, чтобы воплощать в жизнь слащавые истории из еженедельников, и поэтому приходилось выдумывать идеальных мальчиков и полуневинные романы. И в этом была конечно же некая божественная справедливость, вполне логичное наказание. За то, что у тебя язык без костей, пришлось расплачиваться — больше не ляпнешь, голубушка, не подумав.

Узнала она и еще многое, о чем прежде и понятия не имела. Например, что у всего есть своя цена, что никому ничего не дается даром. Поэтому ей придется побыть игрушкой, куклой для наряжания, еще как минимум год, до студенческих экзаменов. Если только она их сдаст — теперешние ее отметки — так себе. Марго напрасно беспокоится, Маргаретины школьные успехи не отпугнули бы никакого жениха.

Но на самом деле ей никакого жениха и не нужно. И мальчика тоже. Вокруг каждого мальчишки на школьном дворе колыхалась удушливая вонь исходящей похотью плоти, — запах ее пугал. Но противостоять этому зову она почти не могла. Она кокетничала вовсю на переменах, она бросала искрометные взгляды и дерзкие реплики, но стоило кому-нибудь из парней попытаться ее обнять, как она выскальзывала прочь. Ей хотелось совсем другого. Мужчину. Могучего мужчину, огромного, чтобы заслонил половину неба...

Она осторожно отпустила козелок уха. Все, что ли? Да. Генри снова захрапел, теперь можно повернуться на спину и закинуть за голову руку.

Повернувшись, она почувствовала саднящую боль в промежности. Вздохнула: ничто не дается даром. Такова цена мужчины. Могучего мужчины, огромного, заслонившего половину неба.

Андре. Так она его называла, хотя на самом деле это — фамилия. Но звать его Бертилем — только не это... такое имя идет лишь зубрилам и директорам банков, а для любовника совершенно не подходит.

А он — ее любовник. В ее неполные семнадцать у нее уже есть настоящий любовник.

Она сама не понимала, стесняться ей или гордиться. Когда она сидела и сплетничала с подружками в какой-нибудь забегаловке, от мысли о нем на глазах выступали слезы унижения — он старик! Господи, она спуталась со стариком! — но, встречая его в коридоре, она чувствовала, как кровь приливает к щекам, и не знала, как спрятать свое торжество. Вот идет мой любовник! Об этом знаем только я и он и больше никто на всем белом свете.

И все-таки хорошо, что он не преподает в их классе. Лишь однажды — она только-только переехала в Норчёпинг — он у них заменял другого учителя. Тогда-то все и началось, в тот самый момент, когда он бросил свой старый потертый портфель на кафедру и сказал:

— Привет, паршивцы. Сели и замолчали!

Стулья задвигались по полу, «паршивцы» замерли в веселом ожидании. Андре. С ним не соскучишься, это точно.

— Новенькая? — Он разглядывал список класса. — Маргарета Юханссон. Где ты там?

Она чуть помахала рукой, он поднялся и медленно пошел между рядами, глубоко засунув руки в карманы фланелевых брюк, — высокий и сильный, с густыми темными волосами и орлиным носом. Он чем-то напоминал этого американского актера, как его... Дин Мартин. Точно. Хубертссон, кстати, тоже немножко смахивал на Дина Мартина.

— Из Муталы? А в Мутале географию изучают?

Класс захихикал. Маргарете это понравилось — хихиканье было дружелюбное и заинтересованное.

— Конечно, — улыбнулась она. — Еще как.

Он уселся на краешек ее парты, его бедро было всего в нескольких сантиметрах от ее руки.

— Да что ты говоришь. В таком случае, может, перечислишь реки Халланда?

Класс засмеялся. Маргарета, загибая пальцы, затараторила, припоминая старый школьный стишок-подсказку:

— Лаган, Вискан, Этран, Нискан... [17]

Класс грохнул. Маргарета растерянно заморгала. Неужели это так смешно? Андре, улыбаясь, все сидел на ее парте, пока не смолк последний смешок.

— Очень хорошо, — сказал он, поднимаясь. — Особенно Нискан.

— Ой. — Маргарета зажала себе рот ладонью.

С того дня он всегда улыбался, стоило ей наткнуться на него в коридоре. А Маргарета улыбалась в ответ, но с каждым днем все более поспешно и робко. Этот блеск в его глазах... Прижав книги к груди, она спешила поскорее исчезнуть из виду.

— Что это ты покраснела? — спросила Маргарету соседка по парте, когда та вошла в класс.

— Покраснела? Я?

— Э, не притворяйся...

Все летние каникулы она предавалась фантазиям о нем, причем фантазировала с таким упоением, что в конце концов он стал ей сниться. Но сны были странные. Ночь за ночью они боролись на школьном дворе, пыхтя и тяжело дыша, с сопением и стонами.

Но ей вовсе не хотелось бороться с Андре. Она хотела только, чтобы он ее поцеловал.

Он дежурил на первом осеннем школьном вечере. А ее выбрали в совет школы. И то, что они несколько раз заговаривали в течение вечера, выглядело вполне естественно, как, впрочем, и то, что он протянул руку и схватил ее за запястье, когда она хотела отойти. А когда он пригласил ее, это можно было понять как любезный жест в сторону совета школы — танец с одной из хозяек. Если только это не шутка, не очередной прикол из репертуара Андре. Потому что когда он обнял ее за талию, то вся публика в спортзале заулыбалась: глядите! Андре танцует с Маргаретой!

Он держал ее чуточку на расстоянии, не тискал и не прижимал, как мальчишки, но твердой рукой вел ее по танцевальной площадке и смотрел ей в глаза не отрываясь. Его глаза сузились, когда она нечаянно коснулась его животом, он раздвинул губы, сверкнув зубами. Маргарете нравилось, как он на нее смотрит, как удерживает ее взглядом, но куда больше ее занимали его руки — пальцы левой сплелись с ее пальцами правой, широко расставленные, обхватили ее спину. Они и в самом деле огромны: казалось, она вся умещается в его ладони, — можно свернуться там калачиком и заснуть. Ей хотелось, чтобы он поднял ее и понес на своих больших руках, крепко прижал к себе и закружил.