Воды слонам!

– Сиделка! – кричу я, вырываясь. – Эй, сиделка!

Миг спустя кто-то избавляет меня от Ипфи, вбившей себе в голову, что я ее покойный муж. Хуже того, она убеждена, что я ее больше не люблю. Она перегибается через подлокотник, рыдает и машет руками, пытаясь до меня дотянуться. Сиделка с лошадиным лицом отвозит меня подальше и ставит между нами мои ходунки.

– О, Морти, Морти! Зачем ты так со мной? – причитает Ипфи. – Как ты только мог такое подумать? Это просто ошибка, ужасная ошибка. О, Морти! Неужели ты меня больше не любишь?

Я сердито потираю запястье. Почему бы не держать таких, как Ипфи, отдельно? Ведь она явно спятила. Могла бы меня поранить. Впрочем, если бы их держали отдельно, возможно, я бы вскоре тоже к ним присоединился, особенно если припомнить утреннее происшествие. Ошарашенный этой мыслью, я сижу, словно аршин проглотил. А может, это из-за нового лекарства? Надо будет спросить Розмари. А может, и нет. Но сама эта мысль меня радует – надеюсь, в ней есть хоть доля правды. Я не готов так просто расстаться с тем немногим, что у меня осталось.

Время бежит, кресел вокруг меня становится все меньше, и вот наконец их ряд начинает напоминать беззубую улыбку тыквенной головы. Появляются все новые и новые семейства, выискивают в общем гуле приветствий своих одряхлевших предков, сильные и молодые тела склоняются над старыми и немощными, запечатлевая на щеках поцелуи. Кресла-каталки снимаются с тормозов, и старики в окружении родственников один за другим исчезают в дверях.

Родные Ипфи устраивают целое представление, показывая, как они рады ее видеть. Распахнув пошире глаза и разинув рот, она вглядывается в их лица. Чувствуется, что она сбита с толку, но довольна.

И вот нас уже шестеро. Мы с подозрением глядим друг на друга, а каждый раз, когда стеклянная дверь открывается, все лица тут же обращаются в ее сторону, и одно из них светлеет. Так продолжается, пока я не остаюсь один.

Я смотрю на стенные часы. Без четверти три. Вот черт! Если они не появятся сейчас же, я могу и не успеть на парад-алле. Я ерзаю в кресле и чувствую себя раздражительным стариком. Господи, да ведь я на самом деле раздражительный старик, но когда они явятся, придется взять себя в руки. Просто потороплю их – мол, миловаться будем потом. Ничего, расскажут мне о своем продвижении по службе и об отпусках после представления.

В дверях появляется Розмари. Она оглядывается по сторонам и замечает, что в вестибюле, кроме меня, никого. Оставив на посту медкарты, она подходит ко мне и садится рядом.

– Что, ваших все нет, мистер Янковский?

– Нет! – выкрикиваю я. – И если они сейчас же не появятся, толку от них не будет. Наверняка все лучшие места уже расхватали, да и вообще я рискую никуда не попасть! – Я жалобно оглядываюсь на часы. – И где они только застряли? Обычно они в это время уже здесь.

Розмари смотрит на наручные часы – золотые, с эластичным ремешком, который как будто впивается ей в руку. Когда у меня еще были часы, я всегда носил их свободно.

– А вы знаете, кто должен был прийти?

– Нет. Я никогда не знаю заранее. Да и какая разница, лишь бы пришли вовремя.

– Ладно, давайте-ка я попробую хоть что-нибудь разузнать.

Она заходит за стойку на послу.

Я пристально разглядываю прохожих, мелькающих за стеклянными дверями: а вдруг появится наконец знакомое лицо? Но они проплывают мимо один за другим, как в тумане. Перевожу взгляд на Розмари – она разговаривает с кем-то по телефону, переводит взгляд на меня, вешает трубку и снова набирает номер.

Между тем на часах без семи три. Представление начнется всего через семь минут! Давление у меня настолько подскакивает, что все тело гудит, подобно флуоресцентным лампам над моей головой.

Я уже распрощался с идеей взять себя в руки. Кто бы ни пришел, они у меня узнают, почем фунт лиха. Все здешнее старичье увидит представление целиком, включая парад-алле, только я не увижу – и где, спрашивается, справедливость? Если кто-то и должен был туда попасть, то это я. Ох, пусть только появятся! Если это будет кто-то из моих детей, уж я им задам по первое число. Если нет, то подождем, пока…

– Увы и ах, мистер Янковский.

– А? – тут же поднимаю глаза я. Розмари уже сидит рядом со мной, а я настолько потерял голову, что и не заметил.

– Они сбились со счета, чья сегодня очередь.

– И что, они выяснили, чья? Сколько им нужно времени, чтобы приехать?

Розмари умолкает. Она сжимает губы и берет меня за руку. Так обычно поступают, готовясь сообщить дурные известия, и меня заранее начинает трясти.

– У них не получится приехать, – говорит она. – Сегодня очередь вашего сына Саймона. Когда я ему позвонила, он вспомнил, но у него на сегодня уже другие планы. По остальным номерам никто не отвечает.

– Другие планы? – хриплю я.

– Да, сэр. Он очень сокрушался, но перестроиться уже не сможет.

Мое лицо искажается, и прежде чем я успеваю хоть что-то с собой поделать, я уже распускаю нюни как младенец.

– Мне очень жаль, мистер Янковский. Moгy представить, как важно вам было туда попасть. Я бы отвезла вас сама, но сегодня моя смена.

Я подношу руки к лицу, пытаясь спрятать свои стариковские слезы. И тут же передо мной появляется бумажный платок.

– Вы славная девушка, Розмари, – я беру платок и сморкаюсь. – Вы ведь и сами знаете. Не представляю, что бы я без вас делал.

Она смотрит на меня долгим взглядом. Слишком долгим. И наконец произносит:

– Мистер Янковский, я не говорила вам, что завтра уезжаю?

Я аж подпрыгиваю:

– А? Надолго?

Вот черт. Только этого мне и не хватало. Если она в отпуск, то за это время с меня станется забыть, как ее зовут.

– Мы переезжаем в Ричмонд, поближе к свекрови. Она сильно сдала.

Вот это да! У меня отвисает челюсть, я не могу подобрать слов.

– Вы замужем?

– Мы с мужем вместе уже двадцать шесть лет, мистер Янковский.

– Двадцать шесть? Нет. Не может быть. Вы же совсем девочка!

– Бабушка, мистер Янковский, – смеется она. – Мне сорок семь.

Некоторое время мы молчим. Она вытаскивает из бледно-розового кармашка новый бумажный платок вместо моего промокшего, и я вновь подношу его к своим запавшим глазницам.

– Повезло же вашему мужу, – всхлипываю я.

– Нам обоим повезло. Господь благословил.

– И свекрови вашей повезло, – продолжаю я. – А из моих детей никто не пожелал взять меня к себе.

– Что ж… порой это не так просто.

– А я и не говорю, что просто.

Она берет меня за руку.

– Знаю, мистер Янковский. Я все знаю.

Несправедливость происходящего подавляет меня. Я закрываю глаза и представляю себе старую дряхлую Ипфи Бейли в шапито. Да она и не заметит, куда ее привезли, и тем более ничего не запомнит.

Проходит несколько минут, и Розмари спрашивает:

– Я могу вам как-нибудь помочь, мистер Янковский?

– Нет, – отвечаю я, да и как мне поможешь: ведь она не может ни отвести меня в цирк, ни привести цирк ко мне. Ни даже взять меня с собой в Ричмонд. – Я лучше побуду один, – добавляю я.

– Да-да, я понимаю, – мягко говорит она. – Отвезти вас в комнату?

– Нет, я посижу тут.

Она встает, целует меня в лоб и исчезает в коридоре. Я слышу лишь, как скрипят по паркету ее резиновые тапочки.