Воды слонам!

Он смотрит на нее сверху вниз, подергивая носом. И вдруг толкает с такой силой, что она падает прямо на разбросанные тарелки. Шагнув вперед, он нагибается и пытается сорвать с ее шеи колье. Но замочек не расстегивается, и все заканчивается тем, что он тащит ее за шею, а она пронзительно кричит.

Рози трубит, а я скорее устремляюсь к ним и перехватываю Августа. Мы падаем прямо на осколки тарелок, в разлитую по траве подливку. Сперва сверху оказываюсь я и луплю его по лицу. Но вот сверху уже он, заезжает мне кулаком в глаз. Я сбрасываю его и рывком поднимаю на ноги.

– Агги, Якоб! – кричит Марлена. – Перестаньте!

Я отшвыриваю его назад, но он хватает меня за лацканы, и мы вдвоем обрушиваемся на туалетный столик. До меня доносится звон, и на нас дождем сыплются осколки зеркала. Август швыряет меня на землю, и мы, схватившись, выкатываемся на середину шатра.

Мы пыхтим, прижавшись друг к другу так тесно, что я чувствую на своем лице его дыхание. И вот уже я снова сверху, луплю его кулаками. А вот сверху он, бьет меня головой об землю. Марлена кружит над нами и требует, чтобы мы остановились, но мы не можем. По крайней мере, я уж точно не могу: мои кулаки наливаются яростью, болью и отчаянием последних нескольких месяцев.

Вот прямо перед моим носом перевернутый стол. Вот Рози – она трубит, и пытается выдернуть из земли кол. А вот мы снова на ногах, вцепились друг другу в лацканы и в воротнички, наносим удары и отбиваемся. В конце концов мы выкатываемся из шатра и попадаем в самую гущу собравшейся снаружи толпы.

Меня тут же оттаскивают и крепко хватают за руки Грейди и Билл. В какой-то миг кажется, что Август вот-вот вновь на меня набросится, но вдруг выражение его разбитой физиономии меняется. Он поднимается на ноги и спокойно отряхивается.

– Да вы же сумасшедший! Сумасшедший! – ору я.

Он окидывает меня хладнокровным взглядом, поправляет рукава и возвращается в шатер.

– Пустите, – умоляю я, поворачиваясь сперва к Грейди, а потом к Биллу. – Христа ради, пустите! Он же чокнутый! Он ее убьет!

Я вырываюсь с такой силой, что мне удается протащить их на несколько футов вперед. Из шатра доносится звон бьющейся посуды и вскрик Марлены.

Грейди и Билл, пыхтя, зажимают меня ногами, не давая высвободиться.

– Не убьет, – цедит Грейди. – Ты уж не беспокойся.

Откуда ни возьмись появляется Граф и ныряет в шатер.

Погром прекращается. Раздаются два глухих удара, затем один погромче – и, наконец, говорящая сама за себя тишина.

Я замираю, таращась на бледный свод шатра.

– Ну, вот и все. Понял? – говорит Гейди, все еще крепко держа меня за руку. – Ты как, остыл? Можно тебя отпустить?

Я киваю, не отводя взгляда от шатра.

Грейди с Биллом хотя и решаются меня выпустить, но не сразу. Сперва ослабляют хватку Потом дают сделать шаг-другой, но сами держатся рядом и не перестают за мной следить.

Кто-то берет меня за запястье. Это Уолтер.

– Давай, Якоб, – говорит он, – уходи отсюда.

– Не могу, – отвечаю я.

– Можешь. Уходи. И поскорее.

Я продолжаю смотреть на затихший шатер. Но потом, оторвавшись наконец от вздымаемого ветром входного крыла, все-таки ухожу.

Мы с Уолтером забираемся в наш вагон.

Из-за сундуков, где похрапывает Верблюд, выскакивает Дамка. Поприветствовав нас обрубком хвоста, она замирает и принюхивается.

– Сидеть, – командует Уолтер, указывая на раскладушку.

Но Дамка садится прямо на пол, а на край раскладушки присаживаюсь я. Адреналиновый дурман проходит, и я начинаю ощущать, как же у меня все болит. Руки покалечены, дышу я как в противогазе, а на мир взираю через щелочку правого глаза, веко на котором распухло дальше некуда. Когда я дотрагиваюсь до лица, на руке остается кровь.

Уолтер склоняется над открытым сундуком и поворачивается ко мне с бутылочкой самогона и чистым носовым платком в руках. И, стоя прямо передо мной, вытаскивает пробку.

– Эй, это ты, Уолтер? – слышится из-за сундуков. Ну конечно, Верблюд был бы не Верблюд, если бы не проснулся от звука вытаскиваемой пробки.

– Да ты просто весь в кровище, – не обращает на него внимания Уолтер. Прижав платок к горлышку бутылки, он переворачивает ее кверху дном, а потом подносит мокрую тряпицу к моему лицу. – Не дергайся. Будет щипать.

Но это просто неслыханное преуменьшение. Едва самогон касается моего лица, я вскрикиваю и откидываюсь назад.

Уолтер выжидает с платком наготове.

– Может, дать тебе что-нибудь прикусить? – он нагибается и поднимает пробку. – Вот, возьми.

– Не надо, – отвечаю я, стиснув зубы, – я сейчас. – Обхватив себя руками, я принимаюсь раскачиваться туда-сюда.

– Ага, я придумал кое-что получше, – говорит Уолтер, протягивая мне бутылку. – На, отхлебни. Горло дерет со страшной силой, но зато глоток-другой – и уже ничего не почувствуешь. Из-за чего весь сыр-бор, черт возьми?

Я беру бутылку и, ухватившись за нее обеими израненными руками, подношу ко рту. У меня получается неуклюже, как у боксера в перчатках. Уолтеру приходится мне помочь. Самогон жжет окровавленные губы, ножом проходит через горло и буквально взрывается в желудке. Я сглатываю и отодвигаю бутылку в сторону настолько резко, что часть содержимого выплескивается из горлышка.

– Да, крепкая штучка, – замечает Уолтер.

– Эй, парни, выньте-ка меня отсюда и поделитесь! – кричит Верблюд.

– Заткнись, Верблюд, – отвечает Уолтер.

– Ты чего? Разве можно так говорить со старым и больным…

– Я сказал, заткнись! У нас тут проблема. Давай, – возвращает он мне бутылку, – хлебни еще.

– Это какая же? – спрашивает Верблюд.

– Якоба побили.

– Что? Как? Лохобойка была?

– Нет, – мрачно отвечает Уолтер, – хуже.

– А что такое лохобойка? – спрашиваю я, едва шевеля распухшими губами.

– Пей, – он снова пытается впихнуть мне бутылку. – Это когда у нас выходит потасовка с ними. Ну, у цирковых с лохами. Готов?

Я отхлебываю еще глоточек самогона, который, несмотря на уверения Уолтера, все равно жжет ничуть не хуже горчичного газа.

– Вроде готов.

Придерживая меня одной рукой за подбородок, Уолтер поворачивает мою голову то вправо, то влево, чтобы дотянуться до ран.

– Мать честная, Якоб! Да что у вас там вышло, в конце-то концов? – вновь спрашивает он, раздвигая волосы у меня на затылке. Должно быть, нашел еще какую-нибудь гадость.

– Он толкнул Марлену.

– Что, вот так взял и толкнул?

– Ну да.

– Чего это?

– А просто спятил. Не знаю, как еще сказать.

– У тебя в волосах куча стекла. Не шевелись, – он водит пальцами у меня по голове, раздвигая и отделяя пряди волос. – А с чего это он вдруг спятил? – интересуется он, складывая осколки на ближайшую книжку.

– Да если б я знал…

– Врешь ведь! Ты за ней часом не волочился?

– Нет. Вовсе нет, – отвечаю я, ничуть не сомневаясь, что если бы лицо у меня не напоминало мясной фарш, я бы непременно покраснел.

– Хорошо бы так, – говорит Уолтер. – Ох, хорошо бы.

Справа от меня что-то шуршит и случит. Я пытаюсь оглянуться, но Уолтер крепко держит меня за подбородок.

– Верблюд, куда ты, черт тебя дери, лезешь? – сердится он, горячо дыша прямо мне в лицо.

– Хочу посмотреть, как там Якоб.

– Христа ради, сиди на месте, а? Сдается мне, вот-вот у нас будут гости. Скорее всего, придут за Якобом, но не думай, что не прихватят заодно и тебя.

Когда Уолтер заканчивает обрабатывать мои раны и выбирать из волос стекло; я переползаю на постель и пытаюсь устроиться так, чтобы голова, разбитая и спереди, и сзади, болела поменьше. Правый глаз заплыл окончательно. Ко мне тут же подбегает Дамка и осторожно принюхивается, а потом укладывается в нескольких футах, внимательно за мной наблюдая.

Уолтер прячет бутылку обратно в сундук и, не разгибаясь, принимается там рыться, пока не вытаскивает наконец большой нож.

Закрыв дверь комнатушки, он закрепляет ее куском дерева. А потом садится, прислонившись спиной к стене, и кладет нож рядом с собой.