Новые крылья

26 ноября 1910 года (четверг)

Чуть свет вернулись домой и завалились все отсыпаться. Анна проснулась к обеду. Мы с Демиановым к ужину. Мальчик проспал до полуночи. Пьетро приходил нас кормить. Увидев спящего в гостиной Мышонка, поднял брови, воскликнул: «Мама мия! Он уже родился?! И сразу такой большой?» Посмеялись. О вчерашнем не говорили. Самочувствие у всех как с похмелья. Послонялись немного по квартире и снова легли спать.

27 ноября 1910 года (пятница)

Демианов хочет ехать из Сорренто как можно скорей, увезти Алешу. Боится Болотникова. Настоящая мания преследования. Никакие доводы не действуют. И Анна уговаривает его еще побыть и Пьетро. А я молчу. Чувствую – душой он уже не с нами, настроен на другую жизнь, стремится в иные места, к иным людям и событиям. Удерживать бесполезно. При нас они с Алешей говорят меж собой мало. Словно хранят от других какой-то секрет. Но видно, что понимают друг друга без слов. Улыбки и взгляды, и жесты – всё у них со значением. Их стрелы не ранят меня, вовсе нет. Но все-таки грустно.

Настоял Миша на своем, отправил меня за билетами в Милан на завтрашний поезд. На обратной дороге зашел в гостиницу, поинтересовался, не съехал ли господин Болотников. Нет. У себя.

– Его юный спутник, тот, действительно, съехал, а сам синьор Болотников здесь, второй день никуда не выходит из номера.

– Да точно ли он там? Если не выходит, может, номер-то пуст?

– Нет, нет! Хотите сами пройти удостовериться? Синьор постоянно требует водки, и ему приносят в номер.

Удостоверяться не стал. К чему? Да и для Миши нет теперь ни одной убедительной причины. Все равно уедет. Дело в самом Мышонке, а вовсе не в опасности ему грозящей. Я и не буду ничего никому рассказывать. А Болотников-то! Водку пьет. Видно, с ума не сошел. Анну, пожалуй, стоит посвятить, чтоб не мучилась, но не сейчас, пусть уедут. Вернувшись, застал у нас в гостях тетей Бланш и Клер, они тоже уговаривают М.А. не уезжать, черт возьми, как будто нарочно их подучили.

Не уезжайте! Прокатимся на острова.

Пройдемся. Вы с ним, я за вами следом.

Все вижу, новая любовь нова,

Но старый Ваш друг по-прежнему предан.

Все знаю, пришла Вам пора с другим

Смеяться и петь, ничего не скрывать,

Но самым любимым и дорогим

Я буду по-прежнему Вас называть.

Побудьте немного. Не вижу угроз

Ни вашему счастью, Ни Вашему другу.

Зачем вам в Россию! В России мороз.

Оставшись, окажете всем нам услугу.

Я этого вслух не сказал ничего.

Все вижу. Все знаю. Вы увлечены.

Ну что ж, увозите, спасайте его.

Вот что мне пророчили вещие сны.

28 ноября 1910 года (суббота)

Демианов вырядил Мышонка до неузнаваемости. Я и не думал его отговаривать. Пусть уж до конца разыгрывают свой спектакль. Мы теперь только зрители. Провожали я, Пьетро и Анна. Багажа почти никакого, что ж, так и нужно въезжать в новую жизнь.

Прощаясь, я крепко обнял Демианова и шепнул ему на ухо:

– Помню всё. И никогда не забуду.

Он поцеловал меня в лоб и в губы, и Анну так же, а потом мы поцеловались втроем.

Когда поезд отъехал, Анна взяла меня за руку, сделав скорбное лицо, но я улыбнулся ей, дав понять, что нет никакой трагедии. На обратном пути заехали к нашим. Мама страшно расстроилась, от того, что Миша уехал, и даже попрощаться не заглянул. Анна села плести, а я пошел с Пьетро, помочь ему разобрать снасти. Завтра плывем на острова. Так и хочется сказать: «одни».

29 ноября 1910 года (воскресенье)

Кто настоящая колдунья, так это наша Беннита. Анна очень боялась морской болезни, да что там Анна, и у меня, говоря откровенно, душа об этом болела, но у Бенниты и на такой случай нашлась тисана. Вместо завтрака мы пили ее волшебный настой и с собой взяли сухие травы. Я почему-то думал, что капитан, знакомый Пьетро – пожилой человек. Отнюдь! Совсем немного нас старше, смуглый, черноглазый, немногословный. С ветром нам повезло, и паруса было чем наполнить и качало не слишком. Наша яхта, в сравнении с остальными, малюсенькая, зато быстроходная. К тому же время на ней летит совершенно незаметно. Мы с Пьетро возились с парусом, выполняя приказания капитана. Анна смотрела на воду, не отрываясь. Пьетро специально для нее подцепил сачком немного мелкой рыбешки и показал, как нужно бросать чайкам. Когда у нее стало получаться, восторгу не было предела! От еды она отказалась, выпила еще Бенитиной тисаны, но в общем держалась молодцом. Мы же все трое с удовольствием закусили яичницей с мидиями и выпили кофе. Обедали уже на острове. Пьетро отвел нас в чудесное место, где горячие подъземные источники бьют из скалы прямо в море, их раскаленная вода смешивается с холодной морской и получается теплая, полупресная. А камни образуют нечто вроде большой ванны, в которой мы с Анной часа четыре просидели, не меньше. Несмотря на все развлечения, она нет-нет, да и заговорит о Д., о том, как жаль, что он не с нами. Я ничего не отвечу – она замолчит смущенно, переменит тему, но скоро снова забудется.

– А хочешь, мы тоже поедем в Милан? – И на это я не ответил. Как объяснить ей, (и стоит ли?) что Демианов остался со мной, в моем сердце, и вместе с тем, исчез вовсе. Нет теперь того Демианова, что был моим, а есть совсем другой, тот что с Мышонком и Вольтером в Милане или в Турине с графиней и каноником, или еще с кем-то и где-то.

Ночевали у нашего капитана в рыбацком домишке. Ужин готовили на костре, прямо на берегу. Какой-то особенный суп нам Пьетро сварил, там и помидоры и ракушки и бог знает что еще. Мы с А. уплетали за обе щеки. Как жаль, что нет с нами… ох, это я не то.

30 ноября 1910 года (понедельник)

Ночью очень замерзли. За завтраком мы с А. уже мечтали, как будем отогреваться весь день в горячей ванне, устроенной природой, но Пьетро завлек нас плыть с ними, рыбачить на глубине. Обещал показать необыкновенную красоту. Я думал отправиться с ними без Анны, но она не пожелала одна оставаться. На яхте она все время дрожала, бедняжка, на палубу не выходила, а я несмотря на резкий ветер, довольно быстро разогнал кровь работой. Мне было не скучно, но беспокоясь за Анну, я уж пожалел было, что не остались. Но увидев то, ради чего нас затащили далеко в море, перестал себя корить. Коралловый риф! Вот что Пьетро так страстно желал нам продемонстрировать. И бог свидетель, он был прав! У капитана оказалась специальная маска – что-то вроде ведра с прозрачным донышком. Я и представить себе не мог ничего подобного! Рыбы, окрашенные, словно райские птицы и как много! А сам коралл будто искусственно создан каким-то новым художником, смелым и слегка безумным. Пьетро что-то страстно старался объяснять. Я понял, что весной, когда вода потеплеет, можно будет нырнуть поглубже, и там увидеть нечто еще более удивительное. Мы втроем поддержали Анну и она тоже посмотрела. Ее происходящее под водой увлекло настолько, что стала уговаривать нас позволить ей нырнуть хоть на минутку. Разумеется, никто не согласился. Пьетро уговаривал ее: «Летом, сеньора Анна, летом мы будем здесь снова!» – Она посмотрела печально – маленькая девочка, расстроенное дитя, не получившее желанного подарка:

– Летом я уж, наверное, не смогу.

– О! Бамбино! Сестра и мать позаботятся о бамбино!

Но я подумал: «Анна, пожалуй, права. Она, вероятно, будет кормить и ей станет не до путешествий». Ну, ничего. Только бы все разрешилось благополучно. А там уж у нас вся жизнь впереди. Ночью помогал управляться с сетями и парусом. Рано утром причалили к Сорренто с горой свежей рыбы.

1 декабря 1910 года (вторник)

Отсыпались у наших. Вдруг шум, переполох. Вскочили. Что такое?! – Отец приехал!

Они уединились с Анной на несколько часов. Не знаю, о чем был у них разговор. Требовал он отчета о нашей новой жизни, или просто наслаждался обществом дочери после долгой разлуки, она не посвятила меня. Потом настала моя очередь. Я не без некоторого содрогания вошел к нему. Пожал мне руку, усадил, справился о здоровье. Я почему-то стал подробно отвечать об Аннином, как она ест, как спит и что сказал доктор. Он улыбнулся.