Новые крылья

Обедали у наших. Belle-mère меня больше не изводила. Мама учится у Бенниты плести кружева. Беляночки тоже пожелали, но у них не выходит.

Вечером Пьетро с ужином не приходил. Решили, что он у своей «бэллы». Поели хлеба и сыра, поиграли в карты и рано легли.

13 ноября 1910 года (пятница)

Я проснулся часа в три. Нет, не сам проснулся, он меня разбудил. Не знаю чем и как, ведь он сначала не говорил ничего, просто смотрел. Я во все глаза смотрел на него, а он на меня. Темноволосый, темноглазый, совсем не похожий на Анну … вдруг что-то изнутри как ударило: Анна! Взглянул ей в лицо – спит. Ничего не знает, ничего не чувствует. А он сидит на ней верхом, обхватив ручками и ножками, на том самом месте, где был живот и смотрит. Я шепчу ему, чтобы Анну не потревожить: «Разве ты уже родился?» А он говорит: «Ты мой отец?» Я отвечаю: «Да». Он мне: «Не ври, я знаю, что мой отец другой». Я испугался, запаниковал. Что ж это такое? Был порыв, все же, разбудить Анну – удержался. Побежал, разбудил Мишу, объяснил сбивчиво:

– Там, у нас в спальне ребенок, наш младенец, сидит на Анне, на месте живота. Я говорил с ним!

Миша спросонья не понял ничего толком, думал что-то с А., побежал смотреть. Вошли с ним вместе. Младенец говорит:

– Кто это? Это он мой отец?

Я, было, стал объяснять, просил и Демианова сказать ему что-нибудь. М. увел меня за руку, посадил в гостиной, стал успокаивать, поить водой. Выясняется: младенца он не видит, а только я. Так, стало быть, колдовство на меня одного действует. Сделал вид, что все прошло, отправил Мишу спать и вернулся. Ребенок никуда не делся – сидит, смотрит. Я говорю ему:

– Твой отец – я. И ты должен слушать меня. Закрой глаза и спи, и я тоже лягу.

А сам думаю: «засну, проснусь – может быть, его уже и не будет»,– но чувствую: пока он смотрит, я глаз не сомкну. Он говорит:

– Спать не хочу. Хочу знать.

– Что ж ты хочешь знать?

– О грехе.

– Зачем тебе?

– Я сын греха, хочу знать, кто мой отец.

– Ты глуп и не можешь понимать и судить.

Я ждал на это сопротивления, капризов аффектации, но он почему-то вдруг сделался покорным.

– Ладно. Она красивая, – кивая на Анну, – да?

– Да! И предобрая. Ты будешь очень счастлив.

– Ты тоже.

– Я?! Ты, что же, знаешь наше будущее? Расскажи! – качает головкой:

– Нельзя.

Теперь уж я, как младенец, заклянчил:

– Расскажи, расскажи, умоляю! Мне так неспокойно, тревожно в последнее время. Что со мной будет? Как придется жить дальше?

Он сказал только:

– Не бойся. Спи. – И закрыл глаза. Я вздохнул облегченно и сразу же заснул.

Проснувшись утром, Анны рядом не обнаружил – уже встала. Услышал их разговор и смех в гостиной. С ней там Демианов, и Пьетро объявился. О младенце я не забыл, но значения ночному происшествию не придавал, уверенный, что это был только сон. Теперь ясный день, я хорошо выспался, и, ничуть не беспокоясь, вышел пожелать всем доброго утра. Что же я увидел? Он, мой ночной собеседник, преспокойно сидит на Анне вместо живота, так же обхватив ее ручками и ножками. Увидев, что я вошел, все меня поприветствовали, и ребенок тоже сказал по-фр. «доброе утро». Я изо всех сил заставлял себя на него не таращиться и вообще делать вид, что ничего особенного не происходит. М. подошел, поцеловал меня, спросил о здоровье. Я, разумеется, ответил, что здоров. Все снова увлеклись болтовней о любовных похождениях Пьетро, а мы с младенцем, как давеча, уставились друг на друга. Я прикрыл рот рукой и шепотом спросил: «Ты почему еще здесь?» – Рассуждал я так: раз вижу его только я, и он, возможно, не более чем плод моего воображения, то прекрасно меня расслышит, как бы тихо я не говорил. Куда там! Маленький негодник заорал что есть мочи: «Quoi? Quoi donc?!» [27] – Я вздрогнул и отвернулся, но его уж было не унять:

– Что ты сказал? Повтори громче, я не расслышал!

Тут я не выдержал и, утратив осторожность, тоже заорал:

– Тебя не должно здесь быть! Ты еще не родился! Полезай обратно к себе в живот и сиди там до поры. Я твой отец, я приказываю тебе!

Разумеется, все перепугались, засуетились. Напрасно я уверял, что со мной все в порядке. Распахнули окна, заставили меня лечь. Я упирался, чем только ухудшил о себе их мнение. Давали нюхать соли и послали Пьетро за врачом. Меня досада взяла, я говорю ему:

– Видишь, что ты наделал? – он смеется.

– Из-за тебя меня в желтый дом свезут! Слова тебе не скажу больше!

Он отвечает:

– Не говори. Я сам все знаю.

И стал рассказывать обо мне такое и в таких выражениях, что я глаза только вытаращил и холодным потом покрылся. Миша и Анна еще больше переполошились, забегали вокруг меня. Я держался, сколько мог, терпя его провокационную болтовню, в конце концов, не выдержал, закричал: «Замолчи! Замолчи!» А тут и доктор пожаловал. Осмотрел меня, отвел Демианова в сторонку. А Анна уселась со мною рядом, положив руку мне на лоб. Получилось, что демонический младенец прямо мне на живот уселся. Я погладил его по спинке, дитя ведь, говорю:

– Все будет хорошо.

Анна подтвердила:

– Кончено, конечно, ты поправишься.

Я продолжал его гладить.

– Ты хороший, не злой, славный.

Он улыбнулся:

– Я обещал тебе сказать, что будет. Я расскажу.

– Не нужно. Я не хочу.

Анна все твердила свои утешения, но я ее не слушал – только его. Так ясно и просто он разрешал все мои сомнения, давал советы, подсказывал решенья. Но тут вошел Демианов и увел Анну, а она унесла на себе ребенка, не дала дослушать. Потом Миша уже один вернулся, повел меня гулять.

Купались в море. Вода холодная, но терпимо. Демианов был со мной ласков и заботлив. Доктор дал для меня порошки, велел много пить, только не вино, и есть сладкое, поэтому мы до вечера ходили из одного кафе в другое. Я старался слушать Мишины рассказы, вникать, но все же, не мог до конца отвлечься от мыслей о младенце и его пророчествах. Ведь что-то он мне важное толковал. Жаль, я не дослушал. Так хотелось скорее дождаться ночи. Пусть все заснут, и никто уж не помешает нашим разговорам. Вернувшись домой, я узнал, что Анна ушла еще днем к матерям и останется там ночевать. Они так перед нашим с Мишей уходом договорились. Вроде бы, для того, чтобы меня не тревожить, пока я болен. А разве я болен! Нет. Разъяснять бессмысленно. Как назло, Демианов долго не ложился. Караулил меня что ли? Далеко за полночь, все же, заснул. Я накинул плащ и отправился на ту квартиру. Беннита меня впустила. По ее поведению я понял, что, слава богу, она не посвящена в наши перипетии и не думает обо мне как о безумце. Я заверил ее, что мой ночной визит вызван только желанием быть с Анной.

– Но она спит.

– И очень хорошо. Я пройду к ней.

Ни на минуту я не верил в порошки, холодное купание и сладкое питье, прописанные доктором. И даже застав в комнате только спящую Анну, не поверил. На месте младенца снова живот. Я приподнял одеяло, нелепо конечно, но очень уж надеялся, что он не оставит меня. Разочарованный, подавленный, уставший примостился рядышком с женой, обнял ее, она очнулась на мгновенье, поняв, что это я, прижалась покрепче, снова заснула. Долго и тщетно я таращился в темноту, ждал. Наверное, заснул, потому, что не лежал уже в темной комнате возле Анны, а шагал по солнечному морскому берегу, и рядом шел ребенок, держа меня за руку. Только это был не младенец, а большой, лет семи, мальчик, ужасно похожий на Анну и на московского Алешу, и чем-то на Демианова, вероятно, глазами – темными, слегка на выкат. Он сказал:

– Я так рад, что ты мой папа. А ты рад?

– Конечно.

– Ты помнишь, как я был совсем еще маленьким и спрятался, а ты не мог меня найти?

Мне как будто припомнилось, что-то такое, наш дом и сад в Лионе и пропавший малыш, и встревоженная Анна, и благополучный исход. Я сказал: «Помню».

– Ты очень тогда испугался?

– Очень.