Сделай ставку - и беги, Москва бьет с носка

* Ближе к вечеру, после соблюдения необходимых мер предосторожности, высокие договаривающиеся стороны: Вадим Кириллович Непомнящий и Иван Андреевич Листопад, - встретились в пустынном в этот субботний день райкоме комсомола, всё в том же кабинете первого секретаря. И с подобающими этикету заверениями обменялись вверительными грамотами, то бишь украденными документами. Последнее, что выложил Листопад, было смятое райкомовское знамя.

- Можем считать официальную часть законченной? - убрав поглубже партбилет и паспорт, любезно поинтересовался Иван.

- Можем, - с ненавистью подтвердил мертвенно-серый Вадим.

- А как же насчет поставить восклицательный знак?

- Какой еще?..

Но понять, что имел ввиду Листопад, Вадиму было суждено несколько позже. Потому что в ту секунду, когда поднял он голову, огромный кулачище с хрустом врезался в его сочные, по негритянски вывернутые губы.

Когда Непомнящий пришел в себя, Листопада в кабинете не было. А был лишь он, сидящий на полу с разбитым лицом. И на столе - два выбитых зуба, пятидесятирублевая купюра и начертанный рукой Листопада телефон стоматолога с припиской - "За всё всегда плачу".

На трибуне съезда

- Ванюшка! - через открывшуюся дверь на Ивана смотрела двоюродная сестричка Таечка. Таечка и в восемнадцать оставалась все такой же хуенькой-хуенькой, какой была подростком, хотя очертания обрели характер миниатюрной женственности, и жесты, прежде обрывистые, торопливые, словно натыкавшиеся один на другой, теперь, хоть и не утратили живости, но обрели законченность. - А папу срочно вызвали. Там какая-то комиссия. Сказал, что надолго. Но тебе велел обязательно дождаться. Я уж постелила. Ой, да ты ж пьяней вина! - весело вскрикнула она, заметив, что братец придерживается за косяк.

- Я не могу быть пьяным по статусу, - Иван прицелился, не без усилия выпустил косяк и рывком шагнул в прихожую, где тотчас ухватился за вешалку. - Как делегат съезда комсомола - не могу. - Ой, Ваня, не смеши мои коленки. Как делегат не можешь, но как Ванька - пьян вдрызг, - Таечка залилась беззаботным смехом не битой жизнью девочки. Иван вспомнил, что забыл поцеловать сестренку, подхватил ее, как обычно, подмышки, приподнял над полом. Таечка, легкая и звонкая, как обечайка, послушно затихла в его руках. Глаза ее тревожно заволокло. Ивана чуть повело, и соскользнувшие вниз пальцы ощутили маленькие грудки - упругие, словно теннисные мячики. - Выросла, - с несколько смущенным смехом констатировал Иван, поспешно опуская ее на пол. - Мог бы и раньше заметить, - Таечка покраснела. - Ужинать будешь? Я приготовила. И выпить есть - для некоторых трезвенников.

- Увы, - с сожалением отказался Иван. - Нас целый день по заводам да министерствам таскали, шоб народ поглазел на своих избранников. И подносили, как ручным обезьянкам. Только им орехи, а нам - коньяку. Так что ноги не держат. Мне б поспать.

- Ну и проваливай! Надеюсь, не заблудишься.

Иван мотнул головой, пытаясь понять причину внезапной сухости. Но тяжесть навалилась и на голову.

Лишь шеей мотнул, будто боднулся, и - нетвердым шагом устремился по коридору.

- Алкаш, - послышалось сзади.

* Иван проснулся среди ночи от лунного луча, продравшегося сквозь шторы, и от едва различимого дыхания рядом. Он протянул руку к краю кровати и наткнулся на подрагивающее поверх одеяла тельце. - Это я, - шепнул слабый Таечкин голос. - Меня что-то знобит. И потом страшно одной. Пусти, а?

Не дав ему пробудиться, Таечка пробралась под одеяло, пролезла подмышку, прижалась комочком.

Все еще полупьяный Иван приобнял ее. Через тонкую ночную рубашку ощутил трепещущую девичью фигурку. И - в свою очередь - задрожал от приступа возбуждения. Не контролируя себя, притянул. Рука забегала по ее бедру.

- Я только приласкаю, чтоб согреть, - бессмысленно забормотал он, наваливаясь.

- Не смей же! Ты не так понял... Это вовсе не то, что ты подумал, - бормотала Таечка, уворачиваясь от беспорядочных поцелуев.. - Ванька, я дура-дура! Но не надо... Ну, Ваня же! Папа придет. Я же еще... ты не думай. Я ни с кем! Боже ж мой, как хорошо! Ванечка мой! Я всегда только тебя. Только тебя!

* Петр Иванович Листопад добрался до дома лишь под утро, мокрый от ночного апрельского дождя. Включил свет в прихожей, успев с удовлетворением отметить огромные туфли, - стало быть, племянник ночует у него. В то же мгновение по сердцу Петра Ивановича что-то, пока неясно, скребнуло, - из гостевой комнаты донеслось шебуршение, сдавленные голоса. Как был в плаще, он шагнул, с силой толкнул дверь, - перепуганная Таечка сидела на кровати, прижав к груди скомканную простынку.

- Почему здесь? Кто еще есть?! А ну выходи, - требовательно, фальцетом выкрикнул Петр Иванович.

Из-за кровати, совершенно голый, единственно - прикрытый подушкой, поднялся под потолок племянник Иван.

- Ничего в темноте не найдешь, - бессмысленно объяснился он, поглядел в потрясенные дядькины глаза, отчетливо понял, что через секунду-другую произойдет непоправимое, и - единым духом выпалил. - В общем, дядя Петь, обижайся-не обижайся: от Таечки я не откажусь. Станешь препятствовать, - без родительского благословения выкраду и - под венец. Даже если при этом любимого дядьку потеряю.

- Папа, я согласна, - пискнула Таечка. - Я же его с детства...Ты знаешь. А за других - что хочешь делай, не пойду! - с внезапной стальной ноткой закончила она

- Да вы ж вроде брат и сестра, - взмокший теперь еще и изнутри Петр Иванович беспомощно осел на край кровати.

- Кузены, - с прежней, насмешливой интонацией подправил Иван. Все так же прикрываясь подушкой, принялся озираться в поисках одежды.

Петр Иванович пригнулся, поднял с пола то, что безуспешно пытался отыскать племянник, - полотнища трусов, приподнял свесившийся край простыни с пятнышками крови. Глухо простонав, он с неожиданной силой разодрал трусы надвое.

- Это ты зря, дядя Петь, - Иван расстроился. - Вот сотру без трусов там всё. А что если некачественные внуки пойдут?

- Пошел вон! Иван готовно выбрался в коридор.

- Папочка! Но что же теперь? - Таечка хотела приласкаться к отцу, но от движения обнажилась грудь, и она поспешно ухватилась за простыню.

Петр Иванович тяжело поднялся, оставив на кровати влажный след.

- Папочка, так что? - жалобно пискнула дочка.

- Скажи своему, пусть придет в гостиную, - бросил отец.

* В половине седьмого утра дядька и племянник сидели за столом напротив друг друга и угрюмо глушили коньяк. Дрожащая от страха Таечка подслушивала под дверью и - пугалась тишины.

- Так и будешь отмалчиваться? - хмуро поинтересовался Петр Иванович.

- А что тут скажешь, дядя Петь? Знаю, как тебе больно. Но...

- Любишь ее? - вхлест спросил Петр Иванович.

- Люблю, конечно, - моментально отреагировал Иван. К вопросу этому он готовился.

- Твое счастье. Ладно, что уж поделаешь? Что случилось, то случилось. Будешь у меня в одном лице и племяшом, и сыном, а - теперь и зятем. Дверь распахнулась, и Таечка, как была, в халатике бросилась к отцу.

- Папка! Папочка дорогой! - она запрыгнула на колени и принялась целовать его.

- Ну, будет тебе, - умиленный Петр Иванович с усилием ссадил дочь с колен. - Неизвестно, стоит ли радоваться. Охламон тот еще!.. Потом ей всего восемнадцать. Едва на второй курс перешла. А закончить обязана. Как жить-то станете? Она здесь, ты там.

- Любовь не знает расстояний, - вяло отреагировал Иван, думая о своем. Увидел, что странная отстраненность его замечена. Встряхнулся. - Да и какое расстояние - сто пятьдесят километров. Еще надоем.

- Слышал, папа? Еще и надоест, - засмеялась Таечка. Фантастическое предположение, что любимый Иван может надоесть, ее искренне развеселило.