Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Надо входить в дом, а там отец.

Божена медленно плетется по бетонированной дорожке вдоль завалинки, поднимается на веранду. Тихо, как в могиле. Отворяет дверь на кухню и задерживает дыхание, ожидая толчка, удара резких слов в лицо.

Кухня пуста.

В комнатах отца тоже нет.

Машина с Берешами удаляется — Божена видит ее через занавеску на окне большей комнаты. Что их отсюда гонит, зачем они это делают? Должно быть, уезжают все, кто может. А кому некуда податься, кто ни к чему не пригоден — те остаются. Хотя, пожалуй, это не совсем так, на самом деле все иначе… Но хуже всех тому, кто не знает, что с собой делать. Такие не уезжают и не остаются, только мотаются у всех под ногами.

Уткнувшись лицом в занавеску, Божена не заметила, как в комнату вошел отец. Она вздрогнула и едва не прикусила легкий тюль, застигнутая врасплох укоризненным вопросом:

— Так и собираешься слоняться по дому, словно лунатик?

— Я… — горло перехватывает, Божена не может подыскать нужного слова. — Я маму жду. Она говорила, будем стирать… когда придет.

В правой руке отца книга, указательный палец между страницами. Теперь он много читает.

— Она будет стирать, а ты глядеть на нее, так, что ли?

— Нет… да ведь я сегодня убрала в комнатах, вытерла пыль…

— Тоже мне дело — пыль вытирать! Пойдешь кормить телят, чтобы знала! Скажу матери, пускай раза два сходит с тобой, а там и одна начнешь. Работа для тебя в самый раз!

— Зачем ты кричишь, отец? Разве я сказала, что не пойду?

— Кричу?! — еще пуще загорается гневом отец. — Радуйся, что за свои штучки не получила хороших тумаков. — Переложив книгу в левую руку, он грозит Божене указательным пальцем правой. — Утречком, как положено, встанешь в полпятого и марш в коровник! Поучись зарабатывать на хлеб!

— Что у вас за крик? — в дверях показывается мать.

— Слава богу, пришла! — обернулся к ней отец. — Тут барышня скучает, так я подыскал ей работу. Будет вместо тебя кормить телят!

— Не болтай ерунды! Это не для нее. Там надо бидоны носить да подымать, когда ставишь греть молоко.

— Ну и что? — На лице Михала Земко мелькает слабая усмешка. — Или она у нас хрустальная? Силушки хватит, могла бы уже двоих детей выкормить. Дома я и один справлюсь. К чему ей тут ошиваться?

«Силушки хватит… могла бы уже двоих детей выкормить… — стучит у Божены в мозгу. — Он словно задирает мне юбку и показывает: гляньте-ка, экие ляжки, экие ножищи, что для нее полный бидон?»

— Помочь мне может, когда захочет, но одну ее я там не оставлю, — начинает мать подыскивать более приемлемое решение. — Что люди скажут…

— Не когда захочет, а каждый день! — взрывается отец. — Кому не нравится в институте, пускай работает, как другие! Не хочет быть агрономом? Пускай кормит телят! Иной работы для нее не припасли. Если телята будут хорошо прибавлять в весе, заработки неплохие. А люди могут говорить что угодно!

Мать смотрит на отца исподлобья. Будь ее воля — уложила бы его этим взглядом в постель, отправила бы лечиться, пусть хоть в Прагу…

— И что это тебе взбрело? Опомнись…

Божена резко оборачивается к матери. Лицо ее пылает.

— Оставь, мама! Я буду кормить телят! Напрасно отец думает, что не справлюсь. Сегодня же после обеда пойду с тобой.

— Обижаться нечего, — уже спокойно выговаривает ей отец. — Не доросла еще, чтобы лезть в бутылку.

— Я и не обижаюсь, — сверкнула в его сторону глазами дочь. — Но если ты хочешь мне что-нибудь сказать, говори спокойно, я пойму и без крика.

— Хочешь поступить с ней так, как твой братец с сыном? — напустилась на мужа мать. — Парень получил за полугодие две двойки — и уж готово: взял его из техникума — иди, мол, повкалывай полгода в кооперативе.

— И что случилось? Потом выучился, женился, квартира есть — чего еще надо?

— Тогда не удивляйся, если собственные дети от тебя отвернутся.

— Разве Владо на меня в обиде? Да и Имро тоже не на что серчать! Я ему сказал, что следовало, и еще скажу, если будет вешать нос…

— Серчает — не серчает… а со своими детьми можно быть и пообходительней. Кто тебя поддержит в старости, когда вся силушка уйдет?

— Ну и что? — Михал Земко резко взмахивает рукой. — Думаешь, сяду перед домом и стану просить милостыню? На худой конец — Владо тут, под боком. Кто ничего из себя не строит, тот больше уважает родителей. От Имро мне никогда не дождаться того, что сделает Владо. У этих интеллигентов слишком много своих проблем да претензий. Для них отец — пятая спица в колеснице. Что ты на меня глядишь? — вдруг напустился он на жену. — Правду говорю. Пока у меня с ними больше хлопот, чем у них со мной. И неизвестно, когда еще будет наоборот. Да и вообще, доживу ли до этого…

Раздраженный, он выходит из комнаты. От щек Божены отливает кровь, она задумчиво смотрит вслед отцу. Когда дверь за ним захлопывается, мать, вздохнув, говорит:

— Легче мертвого лечить, чем глупого учить! Опять на него нашло.

— Отец не глупый! — решительно, даже с упреком возражает Божена.

— В том-то и дело! Я и сама знаю… Но разве можно сразу этак-то?

— Если бы хоть с Имро было в порядке… Отец переживает.

— Поди, не так все страшно. Отец ему сказал, что думал, вот они и поцапались… Два петуха! Хуже всего, что вы с Имро оба враз, точно сговорились, каждый со своей бедой!

Божене нечего ответить. Она смотрит в угол и кусает губы.

— И выкинь из головы, что будешь одна кормить телят! — набрасывается на нее мать, тоже повышая голос. — Думаешь, это мед?

— А вот и буду! — Божена поднимает голову и распрямляется, точно хочет показать матери, насколько она выше ее ростом. — Не хочу, чтобы отец считал, будто я собираюсь повиснуть на его шее!

— Ого, да и ты такая же упрямая башка, как он! Только бы он поскорее поправился! Когда не работает — сладу с ним нет. Поразмысли лучше, куда пойдешь учиться. Надо будет, и знакомых сыщем. Сама знаешь, как оно нынче…

Мать тоже уходит, Божена остается одна. Снова подходит к окну. Невесело смотрит на улицу, словно кого поджидает.

Чувствует, как стучит сердце. Отбивает секунды, минуты, часы, где бы она ни была, что бы ни делала. И сразу становится тоскливо — нет у нее близкого человека… Кто о ней вспомнит, кто напишет? Дорогая Божена, думаю о тебе и о времени, которое мы провели вместе… Напиши, что ты делаешь, как поживаешь. Не бойся, я тебя никогда не оставлю. Без тебя мне так пусто и безрадостно… До чего хочется снова тебя увидеть! Откликнись, не заставляй меня долго ждать ответа. Обнимаю тебя и целую… Твой…

С невольной усмешкой она выдыхает какое-то неопределенное, носовое «гм». Твой… Где он, этот мой! Нет никого, кто бы мог так сказать или написать. Хоть бы дознаться, что делает Анна. Как ее встретили дома и вообще… Кажется, она из городка, где живет мамина сестра, тетя Мария. Оттуда или откуда-то поблизости.

По дороге проехал автобус, за ним трактор. Люди ездят, работают. Божена ощущает, как все несется мимо, а у нее только сердце в неустанном, вечном движении, но это — бег на месте, отчаянное крученье вхолостую, словно она заперта в клетке, как несчастная птичка-невеличка.

5

Ночь тянется, и нет ей конца-краю.

Самая длинная из долгих, томительных ночей Михала Земко. Все отдыхает, все погружено в сон: жена на соседней кровати, дочь в комнате рядом, широкие поля вокруг деревни, тихо сбирающие силы, чтобы вновь зеленеть и пестреть цветами. Он прикрывает глаза — ничего не видеть, обо всем забыть, — но и сквозь смеженные веки его не перестает волновать тихий, отдыхающий мир, бесконечный в своей материальности и мощи. Михал Земко чувствует себя пожизненным ночным сторожем, которому велено бдеть, чтобы все живое спокойно спало и накапливало силы для нового дня. Тревожный спутник его ночей, скорее ощутимый, чем видимый, — слабое отражение уличного фонаря, которое какими-то окольными путями проникает в комнату и вычерчивает находящиеся в ней предметы. Большие и сумрачные, они разрастаются и давят на него.