Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

— А мне мешает! — задиристо произносит девушка и на шаг отступает.

— Мы могли бы встретиться и в другом месте…

— Где же? — спрашивает она насмешливо и вместе с тем снисходительно.

Парень в нерешительности, но старается это скрыть.

— Что-нибудь сообразим… Когда очень хочешь, всегда найдешь выход.

— Да, но тут — дело нелегкое… — Божена надувает губы, словно и она раздумывает. — Кафе нет, кино тоже… — Она одаривает Петера короткой улыбкой, тонкой, как лезвие ножа. — Придется нам встречаться здесь, около телят. Так оно вернее.

— Ты меня не понимаешь…

— Понимаю, еще как понимаю! — с готовностью кивает она. — Не маленькая!

— Слушай, чего ты хочешь?

В голосе Петера смесь недовольства, укоризны и скрытой обиды. Его плотно сжатые губы говорят: ну, погоди ж ты у меня, пройдет неделя-другая… покрутишься тут возле телят — перестанешь сбрасывать с плеча мою руку. Тогда с тобой будет иной разговор, принцесса…

— Пора кормить, — бросает Божена коротко и однозначно, кружка у нее уже в руке.

Когда она наливала последнее ведерко, в проходе появился брат Владо.

Не выказывая спешки или нетерпения, дождался, пока телята допьют. Спокойный, уравновешенный Владо, раз и навсегда отдавшийся на волю естественного течения дней и работы, которой всегда хватает. Стоит только довериться привычке и опыту — и все пойдет само собой, а ты в этом — будто капля воды в реке.

Просто ли так жить?

Тяжело ли?

Он помогает сестре снять большие резиновые соски со шлангами. Оба стоят в «предбаннике», Владо — в комбинезоне, самый высокий и сильный в их семье.

— Я говорил с шурином, — без обиняков начинает он, и его полное, гладкое лицо становится серьезным.

Божена настораживается.

— Обещал устроить тебе подходящее место. У него всюду знакомства…

Ага, вот и оно… Первое предложение, которого следовало ожидать. Божена чувствовала — без этого не обойдется. Из города я сбежала, но родные думают, что и тут я не приживусь, и тут окажусь не на своем месте. Надо обо мне позаботиться, что-то для меня подыскать, куда-то меня сунуть… Советовался Владо с родителями или нет, ей это знать не положено. Скорее всего, посоветовался только с женой, и вдвоем они решили помочь ей по-настоящему.

Она это предчувствовала… и все же предложение настолько застало ее врасплох, что шея и щеки запылали, а грудь сдавила тоска, ставшая за последние недели привычной.

— И что же это за место? — медленно, неуверенно спрашивает Божена.

— Шурин говорил — где-то в потребительской кооперации.

— А точнее не сказал?

— Вроде бы служащей… — Владо помогает себе жестами. — В общем, что-то в этом роде. Я не больно-то разбираюсь… Когда освоишься, тебе там будет хорошо.

Божена раздумывает, лицо ее окаменело. Служащая — чего лучше! Наверное, положено поблагодарить, выказать радость, но какое-то тупое равнодушие сковывает ее. Она представляет свое будущее, у нее такое ощущение, словно кто-то силой усаживает ее на стул и говорит: «Будешь сидеть здесь! Вот твое место на веки вечные!»

— И нам бы помогла, — бодро продолжает Владо, совершенно не понимая, отчего сестра упрямо молчит. — Разве плохо иметь в таком учреждении своего человека?

— Отец с матерью знают? — нетерпеливо перебивает Божена.

— Нет, пока я им ничего не говорил. Только мы с Терезкой…

— И не говори!

— Почему? — удивляется Владо. Ох уж эта Божена, и чего она, собственно, хочет? Чего ей надо? Остаться при телятах, что ли?

— Знаешь, Владо, я должна подумать. Сама не знаю… Это так неожиданно… Отвечу попозже, а пока, прошу тебя, никому ни слова.

Владо ни о чем не допытывается, не хочет быть назойливым. Уходит от сестры, как от таинственного, не совсем понятного человека. Рассказать бы лучше матери, та бы сумела с ней поговорить. Но поведение Божены обязывает его молчать в большей мере, чем ее просьба. И притом он боится, как бы все не испортить. Упустят случай… А родители в конце концов и так узнают. Что поделаешь?

«Надо было подослать к Божене жену или пригласить ее к нам, — думает он по дороге к ремонтной мастерской. — Женщина к женщине всегда найдет подход. А главное — узнает больше. Прикинет, что к чему, доберется до сути… Мужчине и не докопаться.

Да, пусть лучше попробует Терезка…»

После ухода брата Божена стоит, опустив руки, и никак не может собраться с мыслями. Ей бы прыгать от радости — ура, нашлось место, прощайте, телятки! Да только — нет, радости она не испытывает. Как же быть? Что-то ведь надо делать! Она чувствует, что еще ни к чему не готова. Не знаю, не сумею, не уверена. Опять получается, что ей должны помогать, потому как сама ока не в силах решиться, привязалась к дому и телятам. Так это? Неужели так и есть? Божена не хочет себе признаться, гонит от себя эту мысль. И все же… Что я такое? Что умею?

Снова вспоминает Анну. Это было на одном из семинарских занятий, уже в конце семестра. Молодой ассистент был в ударе. И он решил поразить их вопросом: ест ли корова бумагу?

— Конечно, ест! — с готовностью, без размышлений ответила Анна.

— Превосходно! — воскликнул ассистент. — Не объясните ли вы нам, почему?

— Потому что ей так хочется! — решительно объявила девушка.

— Ну… все несколько сложнее, — улыбнулся ассистент. И стал объяснять: — Сравним корову или осла, которому тоже нравится жевать бумагу и старое тряпье, с человеком… Нам бумага не по вкусу, потому что для ее усвоения мы не вырабатываем соответствующих ферментов. Для нас питателен крахмал, который содержится в картофеле, рисе, мучных изделиях и тому подобных продуктах, — это главный источник нашей энергии. Человек вырабатывает энзимы, с помощью которых из крахмала выделяется глюкоза, именно в ней наш организм и нуждается. Корова или осел имеют в пищеварительном тракте, кроме веществ, растворяющих крахмал, еще и вещества, растворяющие целлюлозу. Как известно, в бумаге много целлюлозы, и при расщеплении в желудке коровы она дает глюкозу, из которой корова черпает энергию. Поэтому бумага для коровы все равно что для человека кнедлики или картофельное шоре…

Он объяснял, глядя на Анну, а потом еще раз спросил:

— Теперь вам ясно?

Анна смотрела на него, внимательно слушала, но повторила снова:

— А я думаю, корова ест бумагу потому, что ей так хочется! Не захотела бы — не стала!

В этом была вся Анна: делаю, что мне вздумается; что захочу, то и сделаю. Да, но в том-то и загвоздка: прежде всего надо захотеть. Анна хотела подразнить ассистента, поиграть на его нервах… А я? Чего хочу я? Сама не знаю. Сейчас еще не знаю, а когда буду знать? Пожалуй, я знаю, чего не хочу, да и то не совсем отчетливо. Остальное тонет в тумане… Нет, лучше не думать — не то весь свет закружится и закачается, как деревянный волчок.

Живее за работу!

Перемыть бидоны, ведерки и шланги с сосками. Вот это точно, ясно и не требует размышлений.

В каморке около коровника стоит большой «титан». Доярки держат там бидоны, доильные установки, непромокаемые фартуки и прочие вещи…

В резиновых сапогах, в синем подпоясанном халате, в платке, склоняется она над ведерками, трет их мочалкой, обмакивая ее в бидон с водой. Доярку, которая наблюдает за ней, замечает, лишь когда та ее окликнула. Женщина заговорила как-то елейно, растягивая слова.

— Ты уже кончила, Боженка?

Божена поднимает голову, она немного растерянна. Что такое сегодня со всеми, почему не оставят ее в покое?

— Да…

— Вот и я говорю бабам: эта девушка себя не жалеет! Нынче бы уж ни одна в твои-то года не взялась за такую работу.

— Ничего, справиться можно, — цедит сквозь зубы Божена, продолжая мыть ведерко.

Но женщина с длинным лицом и короткой талией не собирается уходить. Сразу видно, ей хочется поточить лясы с Боженой.

— В институт не вернешься?

— Нет…

— Поди, профессора больше придираются к девчатам, чем к парням. У нашего Пишты все идет гладко. В июне, даст бог, и диплом защитит.