Дом на улице Гоголя (СИ)

Наташа облегчила ей задачу, первой заговорив о своих любовных проблемах. Юле оставалось только ответить в том духе, что Сергей женат, и женат, как это ни оскорбительно для Наташи, не на детях, а на женщине, что три года в статусе любовницы — вполне достаточный срок для того, чтобы осознать: он не собирается ничего менять в своей жизни, он чужой муж.

— Да-да, я подумываю о том, чтобы остаться только сотрудницей в Серёжкином кооперативе, — смущённо сказала Наташа. — Без меня ему с работой не справиться, — добавила она почти извиняющимся тоном.

— А вот это зря, — отрезала Юлия. — Слухи о добросердечности Окваны сильно преувеличены, и она оскорблена. Вывод: эта дама способна на коварство. Уж кого-кого, а бухгалтера кооператива подставить несложно. Полагаю, тебе не раз приходилось идти на определённые финансовые нарушения — ясное дело, что без них малому бизнесу в наших условиях не выжить — так что при желании тебе всегда можно крупно насолить. Мой совет: уходи от Сергея совсем, и из его объятий, и из его фирмы. И сделать это нужно до возвращения Оксаны, а то как бы тебе, Наташа, не попасть под ушат ледяных помоев. Ты давно уже могла понять, что Сергей дорожит семьёй, поэтому не факт, что он кинется самоотверженно защищать тебя от нападок законной супруги. Вполне может случиться так, что он, поджав хвост, поплетётся за женой, и не станет вникать, как в это время приходится любимой женщине. А тебе может прийтись так несладко, что все твои прежние беды покажутся мелкими неприятностями. Ты ведь не хочешь натерпеться позора, и это в лучшем случае, а в худшем — ознакомиться с прелестями нашей тюремной системы? Повторить ещё раз, что Оксана опасна?

— Советуешь бросить Серёжку совсем? Не поддерживать даже его предприятие? Да он без меня за неделю скиснет.

— Пусть учится жить и работать самостоятельно. Слабый мужчина ненадёжен, Наташа.

Часть третья

Невыносимо лёгкое дыхание

Глава двадцать четвёртая

Рядом с Наташей не было надёжного мужчины. Сергея дед в расчёт не принимал, он не сомневался, что, коли уж случиться беде, так нынешний Наташин друг, прежде всего, будет озабочен тем, чтобы это никак не отразилось на спокойствии его собственной семьи. «Клюнет жареный петух, тут же про любовь забудет. Хорошо ещё, если, не рискуя Наташей, примется жену и детей выручать», — размышлял дед, знавший жизнь и людей. Про беду Иван Антонович думал не для того, чтобы намеренно сгустить краски, всё чаще в последнее время его стали посещать тревожные предчувствия.

Внучка совершенно одинока, сокрушался Иван Антонович — и как прикажете в таком случае спокойно готовиться в последний путь? У неё не было не только мужа, не было даже друзей и подруг. Вот разве что Юля Астахова, известная в городе журналистка. В пятницу она неожиданно позвонила им на домашний номер. Неожиданность заключалась в том, что за все двадцать лет знакомства, начиная с внучкиной учёбы ещё в первом, загряжском, институте, это был первый и пока единственный звонок от Юлии. Она хотела переговорить с Наташей, но та находилась на работе. Перезванивать по служебному номеру Юля не захотела, попросила Ивана Антоновича передать внучке несколько слов, из которых выходило, что Наташа бывала весьма откровенной со своей давнишней приятельницей. Это обстоятельство ещё сильней растревожило деда — две самых закрытых женщины из всех, с кем он пересекался за свою долгую жизнь, каким-то образом сумели сблизиться, а жизненный опыт подсказывал ему, что, когда два подранка делают попытки помочь друг другу, из этого редко выходит нечто путное.

О раненности внучки Ивану Антоновичу было известно лучше, чем кому-либо, а про Юлины беды он лишь догадывался — по привычно сдерживаемому напряжению и одновременно тягучей печали в тёмно-карих глазах тоненькой девочки, двадцать лет назад бывавшей на улице Гоголя. Приходила она всегда в сопровождении своего верного Германа. С первых появлений Юли в их доме Иван Антонович заметил, что внучка относится к ней с особенной симпатией, и однажды заговорил об этой девушке.

— Юля очень хорошо умеет слушать, — охотно отозвалась внучка. — Болтовню она с непроницаемым лицом пропускает мимо ушей, а в важных местах так смотрит, что я начинаю по-настоящему понимать, что, собственно, хотела сказать. Сама она говорит мало. Юля вообще очень сдержана, и это ещё мягко сказано. Но, говорят, такой она была не всегда.

Наташа рассказала деду то немногое, что знала о прошлом Гериной подруги. В школе Юлю жёстко прессовала классная руководительница. Однажды она перестаралась, довела десятиклассницу до того, что та прямо в школе потеряла сознание, и Юлю в буквальном смысле вернули с того света.

— Гера сказал, что после того случая её будто подменили. В это трудно поверить, но, оказывается, раньше Юля была заводной девчонкой, Гера её звал своей шалуньей. Юлька-шалунья! — не могу представить, — изумлялась Наташа. — Вообще-то, я не до конца верю в эту историю — учительница привязалась, и, считай, уже взрослую девушку так пробило, что она стала на себя не похожа. Что-то тут не так. Или Герка о чём-то не договаривает, или ему не всё известно. Что ты об этом думаешь, дед?

Об этом Иван Антонович думал следующим образом: с девочкой, кажется, произошла очень серьёзная история, одна из тех, о которых его внучке до поры лучше не знать, а ещё лучше не узнать никогда. За долгую и сложную жизнь ему встречалось и такое, когда в короткое время происходила необъяснимая логикой метаморфоза, изменявшая человека до неузнаваемости. Тонкий деликатный умница делался беспардонным хамом, к тому же явно терял в интеллектуальных способностях, а примерный семьянин, всегда ставивший на первое место благополучие близких, превращался в скрягу, обирающего собственных детей. Разумеется, старый доктор понимал, что такие перемены вдруг произойти не могут, у всего есть свои причины, пусковые моменты, своя точка отсчёта, своё развитие, а внезапной подменой личности это представляется только со стороны, и всё же эти странные разрушительные процессы протекают как-то уж слишком быстро, и что самое неприятное, неостановимо. Однажды Иван Антонович пытался достучаться до здравого смысла давнишнего приятеля, планомерно рвущего свои жизненные связи, оскорблявшего и обижающего всех, кто раньше был ему дорог, и в конце концов вынужден был признать, что стучит он в глухую стену.

Никто не знает, чем живы люди — порвётся невидимая нить, и застывает что-то внутри. Вот Юля: молоденькая девушка, беда случилась сравнительно недавно, казалось бы, всё ещё можно поправить — а как? Не подойдёшь ведь, не воскликнешь: «Отомри»! Невооружённым глазом видно, как трудно ей жить, что она и так держится изо всех своих силёнок, что на большее её всё равно не хватит. Тут одна надежда, что сильный мужчина соединит с ней свою жизнь, мужчина, а не трогательный мальчик, находившийся рядом с Юлей. Когда эта юная парочка появлялась на улице Гоголя, Иван Антонович почти воочию видел, как Гера своими длинными руками как крыльями со всех сторон огораживает хрупкую подружку — чтобы никто не задел и не сломал невзначай. «Не удержишь эдак-то, — думал Иван Антонович, тут, брат, не руки, а голову нужно напрягать». Дед решил, что всё, чем он может помочь в этой ситуации, так это попытаться поговорить с Германом.

— Ваша толчковая нога стоит возле Юли — чтобы в любой момент сразу же кинуться на её защиту, — говорил он тогда Герману, — а вам должно перенести центр тяжести на собственную стезю. Напрягите все силы, а, если потребуется, прыгните выше головы, но сделайтесь для вашей раненой подружки настоящей опорой. Занимайтесь, прежде всего, своей жизнью, выстраивайте её планомерно и последовательно, и Юля пойдёт вслед за вами, там, глядишь, и выправится девочка.