Избранное

— Мало сказать — рад,— отвечает Дэйв. Оборачивается и видит то, что замечал и раньше: три из четырех передовых овец уже не ведут отару, они отстали, исчезли в сплошной шерстистой массе, которая сбивается все плотнее, замедляя ход в нависшем удушливом облаке пыли. Но последняя из четверки, поджарая и притом немолодая, по-прежнему идет впереди. Одни выдерживают, другие сдаются — значит, и у овец это от природы, думает Дэйв. И дает себе слово проследить, дойдет ли она первой на рынок.

— Красивый городок, как по-твоему? — спросил между тем Джонни.

И правда, сверху город выглядит славно. Много деревьев, крыши, в большинстве красные или зеленые, пестреют под солнцем, напоминая площадку, выложенную разноцветными изразцами, между которыми пробилась трава. И все это широкой дугой окаймляет вереница ив, выдавая, где течет река. Наверно, внизу, на улицах, жара еще нестерпимей, чем в горах, но благодаря деревьям кажется, будто там прохладно.

— Да, Джонни,— говорит Дэйв,— но подожди, каково-то будет внизу.

— Все равно там красиво,— говорит Джонни.

Их нагоняет еще одна машина, нетерпеливо сигналит. Но дорога тут слишком узкая, беспокоиться незачем. Ради собственной безопасности автомобиль поневоле притормаживает, а овцы жмутся к сторонке, пропуская его; похоже, эта большая машина — та самая, что раньше прокатила им навстречу; но, поглощенные овцами, Дэйв и Джонни сперва не замечают, что им кто-то машет. Рядом с шофером, держа на коленях дочурку, сидит Рэнджи в темных очках; его жена в красном шелковом платье с Джерри и двумя меньшими мальчуганами уместились на заднем сиденье.

— Очень вы быстрые, насилу мы вас догнали! — окликает миссис Поруа; машина, набирая скорость, ринулась под гору, но она успела выглянуть и бросила им по яблоку.— Спорим, у вас уже ноги болят! — кричит она на прощанье.

И тотчас следом проносится еще машина, это едет жена Джека. Вуаль откинула с лица и приколола к тулье шляпы, согнулась за рулем на высоком сиденье старого «форда» и не глянет ни вправо, ни влево, похоже, слишком ей страшно вести машину. Рядом с нею старшая дочь с младенцем на руках, позади другая дочь держит на коленях ребенка чуть побольше, проезжая мимо, подняла его повыше — пускай поглядит на отару и пастухов. Тут же на заднем сиденье скорчил гримасу Бобби и кричит:

— А мой папа вас перегнал!

Они прокатили мимо, и Дэйв говорит — обратно никто нас не подвезет, безнадежно, вон сколько там народу — и Джек, и Уолли.

— Мы вернемся домой поездом, Дэйв,— успокаивает Джонни.

Дэйв оглянулся проверить, идет ли еще впереди та поджарая овца, оказалось, идет, и отара опять выровнялась,— и говорит, придется еще шагать от станции, разве что попадем на Рэнджи и он подкинет нас на своем тарантасе.

— Так ведь эти раньше чем за полночь домой не двинутся,— говорит Джонни.

— И нам раньше незачем,— возражает Дэйв.

Если уж больше нечем будет заняться, купим бутылку виски, посидим на берегу при лунном свете и разопьем ее.

— В этом городе сухой закон,— говорит Джонни.

Ну и что?

Дэйв готов биться об заклад, Джонни знает, где добыть сколько угодно спиртного, были бы деньги.

Джонни, помолчав, говорит — верно, Дэйв, я знаю такое место, но я ж тебе говорил — неохота мне к зелью прикасаться.

— Ладно, Джонни, ничего. После обсудим. Я еще про другое хотел спросить. Если уж приезжаешь в город, хорошо бы как следует поразвлечься, так вот…

Он замолчал, с сомнением смотрит на Джонни — лучше, пожалуй, придержать язык.

— Что «вот», Дэйв? — спрашивает Джонни.— Ты сказал «так вот».

Да нет, ничего, свои дела Дэйв сам устроит. Он постарался, чтоб в голосе его не прозвучало презрение, и в душе пожалел Джонни.

Может, про это после поговорим, повторяет он.

Спустились к мосту, овцы идут за ними по мосту послушно, не доставляя хлопот. И вот главная улица, по одну сторону выстроились в ряд магазины, на другой железнодорожная станция; и множество машин стоят и снуют взад-вперед. Деревья вдоль рельсов почернели от дыма и сажи, в их тени прямо на траве спят маори, другие сидят, едят что-то из бумажных пакетов и разговаривают. А на солнце такое пекло, что поневоле чудится пламя и запах серы. Жаркие лучи льются на голову, на плечи, пересекая дорогу, бьют тебя в лицо. Ноги тонут в плавящемся, полужидком, асфальте.

— Славная улочка, правда, Дэйв? — говорит Джонни.— По-настоящему ты ее увидишь после, с овцами разрешается идти только дорогой для скота.

Круто свернули, сзади хозяин с собаками держится теперь гораздо ближе, сбивает овец в плотную кучу; после раскаленного асфальта ступать по пыли проулка облегчение. Это самая старая часть города, поясняет Джонни; одноэтажные домики стоят чуть не у самого тротуара и отделены друг от друга лишь узкими проходами; много лет назад, пока не сведен был весь хороший лес, тут жили рабочие с лесопилки.

Опять повернули, пошли позади магазинов главной улицы, здесь дома, палисадники, деревья серы под слоем пыли, все ветхо и убого. Только в одном месте поднялся старый двухэтажный дом, навес веранды выдается вперед и затеняет тротуар. Наверно, тут был когда-то магазин, думает Дэйв, но теперь это больше похоже на меблированные комнаты. Это дом Дорри, говорит Джонни. Неужто Дэйв не слыхал про миссис Дори Фицджеральд?  ^{1} Поглядеть на нее — подумаешь, что она из здешних старожилов, но, по слухам, она приехала из Англии, была там замужем за каким-то важным барином.

Она поставляет, что надо для банкетов, свадеб и прочего. И так приторговывает потихоньку. Сам понимаешь чем… запрещенным пойлом.

Было дело, нагрянула к ней полиция, а у нее как раз стирка. Они думали — на этот раз поймали ее, потому как узнали, что незадолго ночью проезжал со своим грузовиком один контрабандист. И рассчитали — уж наверно, она запаслась. А у ней полные лохани белья, и она говорит, никто ее не заставит бросить работу на полдороге. Пускай фараоны сами рыщут по всем углам. Хоть в комоде глядите, говорит, хоть в платяных шкафах, хоть под кроватями. Мол, что вы наверняка отыщете под кроватями, я знаю, а насчет чего другого сильно сомневаюсь.

И ровным счетом ничего они не нашли, Дэйв. А только полицейские за дверь, она зовет на подмогу одного своего постояльца — и что потом?

Из-под белья, из мыльной пены, вытаскивает бутылки.

— Что же она продает? — спрашивает Дэйв.

— Продает… да, говорят, всего понемножку. Но только знакомым. Говорят, ей надо знать покупателя.

— Так ты меня с ней познакомь, Джонни.

— Кто богатый, безо всяких хлопот достает, что хочет,— говорит Джонни.— В клубе, где собираются благородные господа, напитков сколько угодно, это не полагается, но полиция смотрит сквозь пальцы.

Строгости только для бедняков, говорит Джонни.

Дэйв говорит — ладно, а где он, этот клуб? Один приятель Эндерсонов, с которым он познакомился у них на вечере, наверняка член клуба.

А Джонни призадумался, потом говорит — неужели так будет всегда: богатым одно, а беднякам другое. Внезапно откуда-то у них перед носом вывернулся автомобиль, и старик сзади заорал, чтоб они оба не зевали.

— Мы уже почти на месте,— говорит Джонни.— Вон, видишь, Дэйв? Ох и рад же я. Устал до смерти.

Опять повернули, оставляя еще дальше позади главную улицу, и в конце короткой ровной дороги вот она, ярмарочная площадь, а за нею встают на речном берегу ивы. Над площадью висит пыль, полно народу и машин. У коновязей отмахиваются хвостами от мух лошади, блеют овцы, лают собаки. Дэйв оглянулся — та поджарая овца, задрав нос, по-прежнему храбро шагает впереди отары.

— Видишь карусель? — спрашивает Джонни.

Карусель стоит на открытом месте с края площади. Тут же балаганы с увеселениями и длинные дощатые столы на козлах, под парусиновыми навесами. Сбоку на пылающих кострах что-то кипит в медных котлах. В солнечных лучах карусель и разноцветные палатки празднично ярки, все так красочно, весело.