Слой 3

– Продолжайте, Иван Алексеевич, – сказал Слесаренко. – Я вас внимательно слушаю.

– Старая номенклатура, которая сегодня как бы ушла в тень, на вторые и третьи роли, на самом деле по-прежнему у власти и гораздо более многочисленна, чем новая. Это профессиональные управленцы, в большинстве своем добросовестные и ответственные, а по меркам «новых русских» – даже бескорыстные. Это патриоты, государственники, тяжело переживающие разрушение великой некогда страны. Я искренне надеюсь, что вы не обидитесь, когда я скажу, что отношу лично вас именно к этой, второй категории.

– Я не обижусь.

– Спасибо. Продолжим. Алексей Бонифатьевич, вы бы поменьше дымили, сударь...

– А вы не насилуйте русскую душу! – с веселым вызовом сказал Луньков и подвинул пачку сигарет к Виктору Александровичу. – Народ надо любить таким, какой он есть, со всеми его недостатками.

– Это вы – народ? – изумленно спросил Геннадий Аркадьевич.

– Да, я – народ, – гордо молвил Луньков.

– Продолжим, – ровным голосом произнес Иван Алексеевич. – Следует признать, что даже лучшие представители старой номенклатуры перестали понимать саму суть возникшей в обществе ситуации. Они не могут наладить диалог с народом, потому что не в состоянии понять: народ стал другим. Та часть электората, к которой они взывают и которая их слышит и слушает, резко сходит со сцены. К тому же она деморализована поражением коммунистов на прошлых президентских выборах. Сегодня наиболее активная и дееспособная часть населения – это тридцати-сорокалетние, и они в свою очередь не понимают стариков и никогда за ними не пойдут, тем более назад, в «золотые семидесятые». Таким образом, мы можем утверждать, что наиболее сознательная часть народа отвергла, упрощенно говоря, исчерпавшее себя старое и не приняла и не примет уже опозорившее себя новое.

– Снова «третий путь»? – сказал Виктор Александрович, глядя на сигаретную пачку. Берестов отхлебнул водички из стакана и вытер губы тыльной стороной ладони.

– Вы абсолютно правы. Положение во всех сферах государственной жизни продолжает ухудшаться. И проблема вовсе не в коррупции, не в безразличии властей к нуждам народа и даже не в зловредном влиянии Запада. Проблема в том, что все эти бесконечно меняющиеся у властных рычагов «команды» не понимают происходящих в обществе процессов, а потому и не знают, где же спасительный выход.

– А вы знаете, – сказал Слесаренко. Луньков усмехнулся загадочно, и Берестов продолжил после некоторой паузы.

В этот раз на новых выборах партии власти придется иметь дело не с имиджмейкерами, журналистами и партийными функционерами, а непосредственно с народом. С народом, многократно обманутым и униженным, обворованным и озлобленным. С народом, который уже не купится на телевизионные и газетные шоу и не поверит никаким обещаниям. С народом, которому нечего терять!

Берестов поймал очками ускользающий слесаренковский взгляд и удержал его с почти гипнотической силой; Виктор Александрович почувствовал легкий холодок между лопатками.

– И этот народ потребует чуда – на меньшее он не согласится. И будет абсолютно прав.

– Молочные реки, кисельные берега? – Виктор Александрович со вздохом потянулся за сигаретой. «А я-то слушал...». Когда он дотянулся до пачки, то непроизвольно сделал кистью полувращательное движение, чтобы стал виден циферблат наручных часов.

– Вы торопитесь с выводами, – сожалеюще произнес Берестов. – Мы говорим о чуде духовном, способном заполнить гибельный вакуум, образовавшийся в душах миллионов русских людей.

– Россиян, -поправил его Слесаренко.

– Нет такой нации – россияне! – возвысил голос Берестов. – Есть русские люди.

– А как же насчет расхожей фразы: «поскреби любого русака – найдешь татарина»?

– Возьму на себя смелость утверждать, что эти рассуждения, мягко говоря, надуманны и злоумышленны. Подумайте сами, как могла действовавшая молниеносными набегами татаро-монгольская армия, пусть даже численностью в сто, двести тысяч воинов, ассимилировать многомиллионный народ? И вообще любопытно, почему в национальной чистоте и полноценности отказывают именно нам, русским? Есть истинные немцы, коренные итальянцы, стопроцентные французы, а нас нет? Между тем именно европейские нации, сравнительно небольшие по численности, на протяжении многих веков постоянно воевали друг с другом, оккупируя соседние территории вместе с женским населением. Русские же, напротив, не одну тысячу лет вели уединенный образ жизни, и к тому историческому моменту, когда они вступили в контакт с иными цивилизациями – и западными, и восточными, – русские уже генетически прочно сложились как нация. Таким образом, мы беремся утверждать (Слесаренко отметил это уверенное «мы»), что русский народ не только генетически один из самых чистых, но и один из самых породистых на планете. Минуточку, я уже знаю, какое слово вы намерены сейчас произнести: фашизм.

– Шовинизм, – снова поправил Берестова Виктор Александрович, и Луньков одарил его поощряющим взглядом.

– Давайте признаем для начала, что уже сама постановка вопроса вызывает почти рефлекторные обвинения в расизме, шовинизме, фашизме и так далее. Но мы спросим себя: почему? Почему забота о генетическом, а, значит, душевном, физическом и умственном здоровье нации вызывает столь негативную реакцию? И у кого именно? Ведь такая забота абсолютно естественна для любого полноценного человека, рассматривающего свой народ как продолжение самого себя, а не как некое «население», которое можно использовать в тех или иных целях. Так кто же обвиняет нас в шовинизме. Особенно сейчас, в ситуации повальной и всемирной русофобии! Простите, но человек, над головой которого все время размахивают дубиной, не просто имеет право – он обязан защищаться, бороться за свое выживание, несмотря на обвинения в великодержавном шовинизме. Разве не удивительно, что один из самых талантливых народов на планете, внесший неоспоримый вклад в мировую науку и культуру, живущий на самой богатой территории планеты, сегодня голодает, вымирает и подвергается непрерывному моральному и национальному унижению. Наконец, нас просто лишили имени собственного в своей родной стране, оставив лишь некое собирательное прозвище: россияне – ленивые и нелюбопытные, завистливые, бездарные, глупые, спившиеся...

– А разве мы другие? – пропел Луньков с издевательским недоумением.

– Нас хотели сделать такими, – сказал Берестов. – Но мы другие. И мы еще докажем миру, как он жестоко ошибался в нас.

– Изволите кофе? – возник за спиною Евсеев, и на сей раз Виктор Александрович был весьма недоволен этим лакейским вмешательством.

– Ну хорошо, – сказал он, тут же забыв про Евсеева. – А что дальше? Где же тот путь, тот спасительный выход, о котором вы ранее обмолвились?

Берестов потер двумя пальцами переносицу, отчего очки слегка запрыгали на его длинном унылом носу.

– Русский человек, – сказал он, – от природы доверчив, романтичен и религиозен. Религиозен не в плане исправного соблюдения церковных уложений и догм, здесь к нему масса претензий, а в категории духовной потребности некоего высшего судии, высшего смысла существования. Он задыхается в грязно-болтливой атмосфере чуждого ему парламентаризма, он не приемлет сердцем волчьи законы рыночной экономики. Русские хотят жить в некой волшебной державе, во главе которой стоит мудрый и добрый властитель, ниспосланный свыше, а вокруг него – лучшие люди страны: герои, творцы и мыслители, для коих превыше всего честь и служенье народу.

– Да ладно вам, Иван Алексеевич! – сказал Слесаренко. – Это же старая сказка, старая добрая формула: «православие–самодержавие–народность». И где вы возьмете царя? Поменяете лужковскую кепку на шапку Мономаха? Или призовете кого-то из заграничных третьесортных Романовых? Вас же просто засмеют. И господин Луньков один из первых.

– Но вы же знаете, сударь мой, – без улыбки произнес Берестов, – кто у нас всегда смеется хорошо.

Виденье было мне, – гуслярским тоном загудел Луньков, – явилися вдруг Минин и Пожарский...