Шепот стрекоз (сборник) (СИ)

– Не так быстро, уважаемый. Через месяц, максимум, полтора, ваши ожидания с лихвой оправдаются.

Безлицый пребывал в крайнем недоумении, хотя его отсутствующее лицо никак этого не выражало.

– Это чо и вся любовь?

– На данном этапе вся. Никаких аномалий мой аппарат не выявил. Ваш «деторг» обещает исправиться. Желаю удачи!

– Ну, гляди, профессор, – безлицый дал амбалам отмашку, угрюмо процедив напоследок: – Если чо, готовь гроб. Положу рядом с Коротышом.

После этого удовлетворённая троица, покачивая каменными торсами, гордо удалилась.

Месяц прошёл в напряжённом ожидании для всех участников эксперимента. Альберт без особой надобности снимал ботинок, чтобы полюбоваться на отрастающий мизинец. Безлицый, находясь где-то на черноморском побережье, на отдыхе, который он сам себе обеспечил, беспрерывно ощупывал свой неполноценный деторг, каждый раз с удовлетворением ощущая в руке всё большее наполнение. А профессор решил отдохнуть от учёных забот и отдался дворницкому труду с особым энтузиазмом. Своему молодому ассистенту, а теперь и пациенту, он наказал месяц и даже больше не показываться на глаза, так что пришлось вкалывать в одиночку. А вечерами обдумывал, как ему себя повести в случае безусловной удачи – обнародовать ли своё изобретение или пока сохранять его в строжайшей тайне, до лучших, как говорится, времён, когда его аппаратом смогут воспользоваться все истинно страждущие и, что немаловажно, именно на родине, а не где-нибудь за океаном, и на вполне законных основаниях. Только вот с безлицым может быть проблема…

Размышления профессора прервал условный стук. Альберт ворвался в лабораторию ураганом, тут же скинул ботинок с правой ноги и, исполнив ритуальный танец немыслимого восторга, кинулся обнимать профессора.

– Вы гений, док! Гений всех времён и народов! Вы не Ангел Серафимович, вы – Архангел Серафимович! Вы Бог! Я буду молиться на вас до конца своей жизни! Он вырос! Вырос!!!

Альберт упал на колени и принялся целовать профессору руки.

– Что, что… ты с ума сошёл! Прекрати сейчас же! – протестовал профессор, и в то же время на его страшно побледневшем лице неумолимо проклёвывалась улыбка торжества.

– Стало быть интуиция меня не подвела, – на глазах профессора навернулись слёзы. – Мы это сделали, Алик, дорогой друг!

Теперь следовало подумать, как поступить с аппаратом. Оставлять его здесь ни в коем случае нельзя. Он обязательно попадёт в руки безлицего и его команды. И тогда все благие намерения, которые послужили профессору отправной точкой в его изобретении, пойдут прахом. Потому что хозяином аппарата наверняка захочет стать безлицый, а профессор, в лучшем случае, будет при нём рабом на галере. Надо что-то предпринимать. И тут профессор вспомнил о своём давнем институтском соратнике, Иване Сабурове. Он был тогда единственным, кто поддерживал идею Ангела Горбина и негласно помогал ему проводить запрещённые руководством института опыты. По сведениям профессора, Иван Сабуров занимал ныне важную должность в какой-то организации при Академии Наук. И теперь, когда результаты налицо, он, несомненно, мог бы способствовать обнародованию важного открытия профессора Горбина и – как закономерное продолжение – аттестации его изобретения и возвращению учёного в лоно официальной науки.

Эта мысль настолько воодушевила профессора, что он немедленно принялся готовиться к «эвакуации». Ибо ситуация была им квалифицирована, как чрезвычайная. Первая удача поставила профессора на уши. Если ранее у него и были кое-какие сомнения по поводу успешности эксперимента, и он пребывал в относительном спокойствии, то теперь они исчезли окончательно. И это не могло не вызывать тревогу.

Прежде всего он скопировал на сканере все свои записи, затем тщательно перевязал листы подлинника, положил в полиэтиленовый пакет и сунул в портфель. Демонтаж аппарата назначили на завтрашнее утро. Надо было для начала приискать подходящую тару, чтобы, не дай бог, чего-то не повредить, и составить тщательную опись, чтобы любая мелочь была под контролем и ничего не пропало. И главное, надо было дозвониться до Ивана Сабурова. И это оставили до утра.

Во время скромной, но торжественной трапезы, Альберт заметно нервничал.

– Ангел Серафимович, профессор… вы не будете ругаться?

– Смотря, что ты натворил, – весело сказал профессор, он уже изрядно опьянел, и не столько от «шампанского», сколько от постигшей его эпохальной удачи.

– Ничего… Просто моя девушка…

– У тебя появилась девушка?

– Да… а разве я не говорил?

– Скрывал, милый друг, скрывал. Так вот почему ты перестал высыпаться по ночам. И что твоя девушка? Хочет со мной познакомиться, так? Не возражаю. Давно не знакомился с девушками. С тех самых пор, как мной завладела идея регенерации. Пора! Надеюсь, ты не ревнив?

– Нет… то есть, и познакомиться, да… её звать Марина…

– Только не в этом затхлом подвале. При всём том, что я провёл здесь свои самые счастливые годы, он мне смертельно надоел. Хочу на свежий воздух, на простор! Как только обделаем все дела, и я уволюсь из дворников… Пойдём в какой-нибудь открытый ресторанчик…

– Док… то есть…

– Да зови, «доком», если тебе так сподручней.

– Сейчас зима, док.

– Да? Ну тогда в закрытый. Тыщу лет не был в ресторане! А если быть точным – вообще никогда. И знаешь, хорошо бы без людей, – с этими словами профессор достал из тумбочки пять пачек зелёных, подброшенных безлицым. – У меня и припасено на это случай. Закажем отдельный столик за перегородкой… Сейчас есть такие?

– Кабинет? Наверное…

– Кутнём на славу! И там ты меня познакомишь со своей… как её зовут, говоришь? Маруся?

– Марина.

– В школе в меня была влюблена одна Марина… по фамилии Рябова… с конопушками, курносая такая… Но жутко заводная! И чертовски обаятельная! Она меня обзывала «киндер-вундер»… эх! Как давно это было… и где она сейчас?..

– Кутнём обязательно… но главное, не это… Она… грудь…

– Что? Что грудь?

Альберт основательно стушевался, но всё же решился, выдохнул фразу целиком:

– Она хочет себе грудь увеличить.

Профессор шутовски сдвинул глаза к переносице, фыркнул насмешливо.

– Она хочет? Или ты?

– Она. И я.

– Ну и дураки. У неё что, совсем плохо с этим? Найди другую.

Альберт обиженно двинул носом.

– Извини, что-то я не то сказал… – профессор неожиданно загрустил. – Что ж, сейчас многое возможно. И есть неплохие специалисты. И всё же я бы не советовал.

– Почему?

– Ну, как почему… насильственное внедрение в организм всякого рода имплантата… по сути чужеродного… И опять же, резать придётся… Я не сторонник операционного метода. Могут быть неожиданные последствия в дальнейшем. Нельзя безнаказанно вмешиваться в природу.

– Вот и я так думаю! – подхватил Альберт. – А наш аппарат сделает это совершенно безболезненно!

Он намеренно сказал «наш», чтобы подчеркнуть своё причастие к изобретению профессора и, следовательно, благодаря этому, имеет законное право претендовать на его использование в личных целях.

– А что… Поспит полчасика, а через месяц… пожалуйста! Покупай новый бюстгальтер!

Профессор нахмурился.

– Алик… ты злоупотребляешь моей добротой. Создавая свой аппарат, я думал о пострадавших при несчастных случая, в катастрофах… а не о потакании глупым прихотям! – профессор понизил голос: – И посвящать сейчас в наши эксперименты женщину я не намерен.

– Но…

– Нет, нет, не уговаривай! Повременим с этим. Мало ли чего. Вот как стану легальным…

– Она всё знает, док. Она видела, как отрос мой палец. Не было и вдруг… И я не стерпел… И она загорелась. Вы же для этого… безлицего… сделали исключение. А тут близкий мне человек…

Профессор с печалью смотрел на Альберта.

– Вживлять всякие силиконы и ботоксы я ей запретил, – продолжал Алберт свои уговоры, не глядя на профессора. – А ваш метод тем и хорош, что не вмешивается в природу, а даёт ей шанс проявить себя в полной мере.