Визит

— Возьми эту палку, — сказал он, подавая палку Марако, — она из грушевого дерева с металлическим заостренным наконечником. Будет тебе обо что опереться. Ну, смотри, не потеряй. Она у меня уже больше двадцати лет. И шапку возьми, чтобы сено в голову не набилось…

Марако взял старую, тяжелую, засаленную шапку, пахнущую коровником, нахлобучил ее на голову и стал рассматривать палку. Это была прекрасная палка, отшлифованная временем, легкая и крепкая. Она прямо сама в руку просилась. А на набалдашнике Марако заметил инициалы: В. Ф.

— Говоришь, она у тебя больше двадцати лет? — спросил он.

— Конечно.

— А что, тебе ее кто-нибудь подарил?

— Ну, зачем же? — спросил отец.

— А вот тут, — показал Марако, — буквы В. Ф. Ведь это не твои инициалы.

Отец засмеялся.

— Твоя правда, — сказал он. — Это не моя палка, хотя она у меня и давно… Когда я еще работал на железной дороге, я нашел ее на станции… Она там валялась полдня, наверное, ее кто-нибудь забыл… — Он еще хотел что-то добавить, но тут уже появились в дверях шурин с кумом. Во дворе, у них за спиной, подвывали в унисон их собаки, словацкие гончие.

— Ну, готов? — спросил шурин и, когда оглядел как следует Марако, не удержался от усмешки.

— Ну да, — сказал Марако.

Еще раньше, чем выйти, и он оглядел этих двоих. Охотничий костюм на них сидел неуклюже, на шее висели патронташи и полевые бинокли.

— Ну, пошли.

И они двинулись. Уже стемнело. Ночью, стоит только потерять дорогу, идти плохо, и нет никакой уверенности в том, что идешь куда надо. Не видать ни травы, по которой шагаешь, ни муравейника, на который натыкаешься, ни рыжиков и шампиньонов, на которые наступаешь; и понятия не имеешь о рытвинах и ямах, которые подстерегают тебя, и очень плохие помощники твои пять чувств. Приглушенные звуки издалека чаще, чем всегда, нарушают тишину.

Внезапно показалась луна. Они едва не испугались. Лес перед ними еще больше потемнел. Кто, кроме зверя, может привыкнуть к лунному свету? Но они трое через некоторое время приноровились, и свет стал помогать им, и они пошли быстрее.

Впереди черным провалом простирался лес.

Они к нему приближались.

Нужно было ступать осторожно и стараться затаить дыхание, а главное — слушать. Первые деревья протянули свою хвою над их головами.

Они не прошли еще и полкилометра, как услышали трубный звук. Это трубил олень-самец, и их точно приморозило к месту. Собаки тихонько заскулили и в страхе прижались к их ногам. В лесу бесновался гон.

Шурин достал рожок и затрубил. Собаки стали кусать поводки, но сразу же замолчали. Олень ответил. Скоро в зарослях послышался топот копыт, который затих в ельнике. Это олениха.

— А, черт! — облегчил душу шурин.

Лесная тропинка встретилась им метров через сто. Они все трое долго шли по ней; они ступали осторожно, точно кошки, по росистой земле, в которую столетиями впитывался пот преследуемых зверей. Неожиданно открылась небольшая полянка, в центре ее чернела сторожка. Они открыли ее и вошли. Шурин зажег три свечки, достал из рюкзака хлеб и сало, рядом поставил поллитровку джина.

— Ну, дай нам бог удачи, — сказал он, налив стаканчики.

Они съели жареную колбасу, стали нарезать уже сало, когда услышали, как собаки, которые остались снаружи, бешено залаяли. Еще раньше, чем они успели открыть двери и выбежать, лай сменился воем. На поляне, освещенной светом луны, они увидели грызущихся собак; распознать, кто кого грызет, было невозможно, потому что собаки катались по траве. В тот момент, когда более слабый пес умолк, сильный перестал кусать его за горло, отпустил и с ворчанием вцепился ему под хвост. И рванул.. Несчастный пес взвизгнул, завертелся волчком и бессильно вытянулся на траве. Трое мужчин подбежали к нему. Еще минуту он щелкал зубами, подергивал задними ногами и хватал воздух, но скоро умолк. Он уже кончался…

— Господи, это же мой! — крикнул кум. Он стал рядом с псом на колени и гладил и гладил его, а, когда поднялся, руки его были в крови.

— Похороним утром, — сказал шурин и подошел к своему псу, который сидел в отдалении, все его тело била крупная дрожь.

— Жалко собаку, — жаловался кум.

— Вам бы их привязать, — сказал Марако.

— Конечно. Теперь чего уж, — ответил шурин, и в его голосе Марако услышал злость и стыд за свою собаку.

— Тут уж нам нет смысла оставаться, — сказал кум, — этой собачьей драки звери на километр вокруг разбежались.

— Поднимемся выше, на Стрмо, — сказал шурин, — там есть сенной сарай, и в нем мы переночуем.

— Да ты что, — удивился кум, — там появляется Ма́линец…

— Малинец? — удивился на этот раз Марако.

— А ты что, не знаешь?

— Первый раз слышу.

— Ну, конечно, ты ж ведь в городе живешь, ничего не знаешь, что тут у нас случилось.

— И что ж, он правда появляется? И именно там, на Стрмо? — продолжал удивляться Марако.

— Именно там. Так и старики говорят, — отвечал кум. — Когда он взбесился от самогона, он взбежал на Стрмо и там убил себя… Нашли его лесорубы, он уже мертвый лежал на траве. Они прикрыли его ветками, чтобы птицы не выклевали глаза, и спустились в деревню за подводой. А когда вернулись на Стрмо, чтобы везти его вниз, его там уже не было. Точно сквозь землю провалился. И до сих пор его не нашли…

— Болтовня, — засомневался Марако.

— Наверное, — присоединился к нему шурин. — Пошли туда, и все.

— Да мне чего, — согласился и кум, — мне только очень жалко собаку…

— Что поделаешь, — стал успокаивать его шурин, — ведь не воротишь… Достану я тебе пса, еще лучше, сильнее!

Снова вошли они в сторожку. Кум свистнул, задул одну свечу и грустно провозгласил:

— Мучит меня жажда — напился бы, мучит меня голод — наелся бы…

Он схватил литровую бутылку чистой воды и чуть не опрокинул ее всю себе в глотку. Казалось, он выпьет ее одним махом. Однако шурин бутылку у него отнял.

— Стой, а то все вылакаешь, — накинулся он на кума. — Утром помрем от жажды.

— Смотри-ка на него, — обратился кум к Марако. — Водой не разживешься…

Но они уже собрались: рюкзаки за спины, ружья на плечи и загасили две остававшиеся свечи. Вышли на полянку, закрыли за собой сторожку и направились вместе с собакой туда, где, они предполагали, был Стрмо.

Перед тем как войти в темный лес, Марако оглянулся… На полянке за их спиной в темной траве чернела остывшая собака. Марако передернуло. Он едва не вскрикнул, но сдержался и прибавил шагу, потому что и так отстал от остальных.

Дорога была трудная; она круто поднималась между редких деревьев. Кое-где попадались большие валуны, на которых росли молодые сосны. Они поднимали к небу свои голые ветки и раздирали камень корнями. После пятнадцати минут быстрой ходьбы они дошли до перевала и там остановились, очень удивленные. Со всех сторон: и снизу, и сверху, и с боков — трубили олени. Они прямо онемели, будто напуганные ревом оленей-самцов.

— Утром мы тут устроим засаду, — решил кум.

Они пошли дальше рядом. Поднимались почти полчаса, пока, задыхаясь, забрались на Стрмо. Это была полянка прямоугольной формы длиной метров двести. Внизу стояла сторожка, сложенная из корья, с очагом, а повыше был большой крытый сенной сарай.

Сначала они остановились у сторожки.

— Холодно, надо бы огонь развести, — сказал кум и вошел внутрь.

— Ой, мужики, там кто-то лежит! — воскликнул он.

Марако с шурином побежали к дверям и стали глядеть из-за широкой спины кума. Под косой кровлей при слабом свете лампы они увидели, что на полатях лежит человек.

— Ну, входи, посмотрим, — подтолкнул Марако кума. Они подошли к полатям и при свете фонарика стали смотреть на того, кто лежал перед ними.

— Да ведь это деревянная фигура, — сказал Марако. — Кто-то вырезал человека из бревна и оставил его здесь.

— Ну и дела, — облегченно вздохнул шурин.

Кум наклонился над фигурой и почти в упор стал рассматривать лицо. Потом он выпрямился, затем опять нагнулся и вновь выпрямился.