Дайте стройбату оружие. глава Канютинский рубеж(СИ)

Утро на нашем участке прошло спокойно. Только в полдень немцы предприняли атаку, однако, встреченные дружным огнем, остановились, залегли. Потом атаки повторялись, но менее настойчиво, чем вчера. Предположение, что противник где-то обошел нас, стало еще более очевидным

Пока мы обдумывали сложившуюся обстановку, противник с фронта предпринял очередную атаку. Его танки ворвались на станцию Канютино. В этом бою был тяжело ранен последний из прибывших со мной командиров - капитан Орлов. Командование отрядом принял капитан Смирнов.

Примерно в полдень на подходе к станции Канютино показался железнодорожный эшелон с пополнением. Встреченный огнем противника, он остановился в полукилометре от станции. Прибывшие в нем красноармейцы не имели оружия. Они в беспорядке выпрыгивали из вагонов и бежали в укрытия. Я поручил старшему лейтенанту Кузьмину собрать людей, отвести в ближайший лес, чтобы с наступлением темноты они могли отойти к Днепру и влиться в состав первой же части, которую встретят на своем пути. Мы тоже не могли принять пополнение, поскольку не имели возможности вооружить его.

С наступлением темноты, при отходе из Канютино, я был ранен в голову. В горячке рана показалась совсем незначительной, на фронте такую называли царапиной.

Часов в десять вечера к нам присоединилась разведывательная рота 101-й мотострелковой дивизии и с ходу вступила в бой с немцами, которые на этот раз, вопреки установившимся у них правилам, продолжали свои атаки и в темноте. Появление разведывательной роты ободрило всех. Если здесь разведрота, значит, где-то недалеко и вся мотодивизия, находившаяся до этого в резерве фронта, а может быть, и вся группа генерала И. В. Болдина. Но время шло, а никаких сведений о 101-й не поступало. Нас осталось не более двухсот человек. Продолжать обороняться в районе станции Канютино больше не имело смысла. Ночью отошли к Холм-Жирковскому. Передав в подчинение 101-й мотострелковой дивизии выведенные из-под Канютино стрелковые и зенитные подразделения, попросил ее командира познакомить меня с имевшимися у него, хотя и далеко не точными, сведениями об изменениях в положении войск Западного фронта за последние 3-4 дня."]

Воспоминания генерала о том, как он в течение четырех суток возглавлял оборону и держал немецкие танки на канютинском направлении, мягко говоря, не соответствовали действительности.

В детские годы, Витька Александров частенько гостил в каникулы на станции Канютино.

От местных жителей слышал только то, что третьего октября 1941 года, в середине дня немецкие танки, оттеснив немногочисленных пехотинцев, успевших уничтожить запасы горючего, практически беспрепятственно покатили в сторону Холм-Жирковского.

Никаких тяжелых боев, в первые дни октября, на станции не было. Нет на станции и в её окрестностях могил красноармейцев и командиров, погибших от пуль, снарядов и бомб, в четырехдневных боях, рожденных фантазией генерала.

Генерал-майор Калинин не выполнил поручение командующего Западным фронтом по прикрытию канютинского направления. Увидев немецкие танки и сотни безоружных красноармейцев, разбегающихся из вагонов обстрелянного эшелона, он оставил рубеж обороны, спешно вскочив в свой автомобиль.

Когда генеральская "Эмка" обогнала грузовик с диверсантами, одетыми в красноармейскую форму, прогремело несколько выстрелов и одна из пуль, слегка коснулась генеральской головы, оцарапав кожу. Позднее, не раз и не два, генерал Калинин будет упоминать в своих рапортах о том, что "ранен в голову, на вылет, но череп не поврежден".

Курсант Стёпка Черевко видел, как политрук, сидевший в кабине грузовика, отшвырнул красное знамя и несколько раз выстрелил из нагана в удаляющуюся генеральскую машину.

Стёпа пришел к капитану Иванову, держа в руке брошенное пионерское знамя и матерясь польско-украинскими словами, самыми понятными из которых были "пся кревь", что означало собачья кровь или, по-русски - сукины дети.

А потом заплакал.

- Товарищ капитан, да что же такое творится? Они же, вражины, с красным флагом ехали...

За происходящим на станции, наблюдали в бинокли командиры немецких - танкового и пехотного батальонов.

"Начинаем?" - спросил пехотный капитан.

"Начинаем!" - кивнул головой капитан танкист. Радист, передайте команду: "Атаковать железнодорожную станцию...".

По команде, взревели три десятка танковых двигателей. По мере их приближения, всё сильнее дрожала дорожная насыпь под тяжестью бронированных машин. Горячее марево солярочного дыма поднималось над танковой колонной, которая, переехав мостик через овраг, веером расползлась по полю, перестроилась повзводно - в три атакующих группы и устремилась к русским позициям.

Неожиданно, с южной стороны, появился эшелон из вагонов-теплушек, который тянул бодренько-прогудевший паровоз. Пары танковых выстрелов фугасными снарядами, разорвавшимися невдалеке от паровоза, вид колонны танков, выползающей из-за леса, а так же огромный столб черного дыма над горящим складом нефтепродуктов и пылающий пакгауз оказалось достаточными для того, чтобы паровозная бригада поняла, что на станции ей делать нечего и то, что немецкие танкисты не позволят безнаказанно проехать последние полкилометра до пункта назначения.

Из резко-остановившихся вагонов начали выпрыгивать и разбегаться красноармейцы. Командир немецкого пехотного батальона, смотревший в бинокль на атаку своих подчиненных и на бегущих русских солдат, с удовольствием отметил, что русские не имеют оружия.

Лишь в трех местах, из-под вагонов, неприятно замелькали огоньки пульсирующего пламени.

Пулемёты!

Впрочем, капиташу Штайнкнабе даже не пришлось вмешиваться в ход боя. Снайперы, прекрасно-знающие свои задачи, за пару минут, точными выстрелами, устранили опасность флангового огня русских пулемётов.

Штурм станции продолжался. По мере приближения к невысокой гравийной насыпи, пехотная цепь "разорвалась" в двух местах и превратилась в три атакующих группы, инстинктивно прячущиеся за корпусами танков и за телами самых отважных или тупоголовых камрадов.

Когда до станции оставалось не больше трехсот метров, оттуда громыхнул дружный прицельный залп и сразу же, многократно - громче, ответили ему танковые орудия.

Когда капитан Иванов, по редеющим винтовочным выстрелам, понял что его войско, беззащитное перед бронемашинами, израсходовало последний имевшийся боезапас, он скомандовал: "Отходим. Под прикрытием насыпи. Бегом !!!".

Следом за курсантами бежало несколько красноармейцев, прибившихся из обстрелянного эшелона.

Курсанты и приставшие красноармейцы, неся на руках раненных товарищей, сначала бежали по канаве вдоль полотна железнодорожного тупика, а потом, скрывшись в черном дыму горящих нефтепродуктов, перескочили через рельсы. Забежали в густой вековой ельник, отдышались, пересчитались. Не хватает троих!

Толи к немцам попали, толи убиты, толи кровью где-то истекают?

Плохо дело. Каждый боец должен знать, что никогда не будет брошен товарищами.

Надо искать.

Когда немцы прошли через станцию, капитан отправил десяток курсантов к оставленному рубежу обороны. Вернулись они через час. Принесли на шинели мертвого курсанта Балицкого.

Привели лейтенанта да двух красноармейцев из обстрелянного эшелона. Один из прибившихся бойцов, Ваня - ранен. Поэтому его не столько привели, сколько - на руках притащили. При них пулемёт и три ленты мосинских патронов.

Пулемёт и патроны это хорошо. Одну ленту сразу раздёргали и разделили между курсантами.

Балицкого похоронили, на скорую руку. Без речей. На краю лесной полянки. Наскоро, выкопав неглубокую могилку.

Уложили молоденького пулемётчика Ваню-Ванятку на шинельку Балицкого и лесом, обходя станцию, пошли на север, туда где, по словам генерала Калинина, должен был находиться Запасной стрелковый полк 30-й Армии.