Шея жирафа

Ну, хватит.

– Медузы обитают в соленых водоемах, кувшинки – в пресноводных. Доброго дня, госпожа Шваннеке.

Бессмысленно спорить с человеком, у которого отсутствует какое бы то ни было чувство прекрасного, понимание истинно великого.

На большой перемене младшие собрались во дворе. Старшие с недавних пор пользовались привилегией не покидать классных комнат. Инга Ломарк была против этого нововведения. Свежий воздух и солнечный свет полезны организму в любом возрасте. Хотя бы из-за преобразования энергии. Так что во дворе у стены с обветшалой мозаикой – кран, ракета и радиоприемник – толпились вокруг урны одни десятиклассники. Они так трогательно-неловко попытались спрятать сигареты, что у нее пропало всякое желание вмешиваться. Да и поздоровались они вполне пристойно. Сегодня по школе все равно дежурит Бернбург, которая и сама дымит как паровоз; ее, правда, нигде не видно. Наверное, опять с самого начала учебного года ушла на больничный. На всякий случай.

Главное здание школы – двухэтажное строение семидесятых годов. Если смотреть сверху, выглядит как хромое, недописанное «Н», это хорошо видно на аэрофотоснимке, который с недавних пор висел в приемной у секретарши. Рядом – здание для преподавания специальных предметов в форме большой буквы «I», такой сдвинутый вбок аппендикс. Две гудронно-серых буквы на песочном фоне. Не лучшего качества. За водосточной трубой вовсю идет коррозия бетона. Сторона, обращенная в сторону вала, вечно сырая. Пара дорожек, выложенных плиткой, ведут узкими мостиками к покрытому красной черепицей прямоугольнику спортивного зала. На стене главного здания рядом со входом красной краской напылена надпись: «Дарвиновка вымирает!»

Теперь здесь больше ничто не напоминает о Лизелотте Герман. Тогда, после объединения, реформаторы хотели все сделать на совесть и выбросили старое название вместе с плакатами на деревянных рамах. Так называемую Расширенную школу верхней ступени переименовали сразу же, даже прежде площади Дружбы народов и улицы им. Вильгельма Пика. Лизелотта Герман была мертва и окончательно забыта. Еще четыре года, и здесь все закончится. И для нее тоже. Инга Ломарк не питала иллюзий. Начать все сначала в другом месте? Это не для нее. Старое дерево не пересаживают. А она – женщина, не дерево, и даже не мужчина. Каттнер родил еще одного ребенка. По крайней мере, так говорят. С бывшей ученицей, вскоре после того как она окончила школу. Ничего противозаконного. Может, это только слухи. Да, впрочем, все равно. Мужчина в полном расцвете сил. Ее одногодка. Старый пень. В принципе, она может дожить до восьмидесяти, до девяноста лет. Если верить статистике, это очень даже вероятно. Она – часть розового пузыря на возрастной пирамиде в ежегодных демографических отчетах, которая демонстрирует падение рождаемости и тревожный избыток пожилых. Пирамида меняет форму: сначала она напоминала елку, потом улей, а теперь стала похожа на урну. Все карабкаются наверх к могиле. Рост и размножение. Был спад в войну, а потом: еще раз, когда придумали противозачаточные. Дайте-ка мы вас пересчитаем. Ожидаемая продолжительность жизни составляет от восьмидесяти до девяноста лет. По крайней мере, этого ждешь от жизни. А в конце остается еще так много ожиданий. И что прикажете делать все это время? Ждать и пить чай? А почему бы и нет? Ждать и пить чай. Скучно ей не будет. Ей никогда не бывает скучно. Но заняться чем-то новым? Чем же? Чем новым-то? Значит, все-таки старое дерево. Стара, как дерево. Пятьдесят пять колец разной ширины. Ранняя древесина и поздняя древесина. Меняющиеся условия роста. Морщины, как линии древесной текстуры. Годы были совершенно разными. Но все они прошли. О переезде, во всяком случае, нечего и думать. С Вольфгангом и его страусами это невозможно. Только не теперь, когда они наконец-то высиживают птенцов. Пусть лучше Клаудия возвращается. Она уже и так долго отсутствует, набирается опыта за границей, двенадцать лет, целую вечность. Да и не девочка уже. Могла бы и о настоящей жизни подумать. Построить дом, например. Рядом с загонами еще достаточно места, приличный участок с видом на польдерные луга. А Инга бы каждый день к ней в гости заходила, и они бы пили кофе на террасе и смотрели на луг. Интересно, а Клаудия вообще пьет кофе? Самое время ей вернуться.

В учительской Тиле и Майнхард склонились над принесенными из дома бутербродами. Поздоровались с набитыми ртами. Рядом с графиком замен все еще висит фотография женщины в очках. Лизелотта Герман. Смелая женщина, химик, коммунист, мученица за то, что раньше считалось правым делом. Рядом – вырезанная из газеты статья с фотографией глупо ухмыляющегося ребенка, пишущего на доске название этого итальянского городка. Дальше – расписание курсов местного народного университета, забравшегося в чужое гнездо: основание собственного бизнеса, валяние тапочек, изготовление бумаги, философия для пенсионеров. Трудотерапия для обреченных на смерть.

Каттнер вошел в учительскую, поздоровался со всеми и принялся изучать расписание замен. Цветные вымпелы на деревянной доске с крючочками. Запутанная система, за контроль над которой он еженедельно приписывает себе два часа нагрузки.

– Ну, Инга, а ты что предложишь? Может, биологию для домашнего использования? – Изменил что-то в расписании замен. – Курсы о собирании грибов? Или о борьбе с садовыми вредителями?

– Здравствуй, Каттнер.Пусть себе шутит про народный университет. Ему не удастся вывести ее из себя. В принципе, она может остаться. Народный университет заберет здание. На первом этаже уже идут занятия. Но это не для нее. Пусть другие этим занимаются. Хобби из естественных наук никакое. Никто не хочет изучать строение клетки или цикл лимонной кислоты. Куда лучше искать известных предков, толковать движения планет и учить иностранные языки. Делать доклады о Дальнем Востоке и показывать слайды. Это же так здорово – увидеть мир! А ведь мир здесь лес, поле, река, болото. Все это – среда обитания разнообразных видов животных. Многих из них Министерство окружающей среды занесло в Красную книгу. Есть и такие, у которых переписали отдельных особей, так мало их осталось. Время от времени появляются и новые виды, непрошеные гости, нелегальные иммигранты. Енотовидная, собака из Сибири. Всеядна. Не брезгует и падалью. Внешне напоминает енота, забирает норы у барсуков и лисиц. Притащила с собой болезни, вытеснила местные виды из их экологических ниш. Этот вид размножается с невероятной быстротой, потому что оба родителя заботятся о потомстве.

Все вокруг активно размножаются. Кроме представителей ее вида. Вместо этого люди ведут себя так, будто здесь нечего больше ловить, будто будущее ждет их где-нибудь в другом месте, где-то там далеко, на другом берегу Эльбы, за границей, на другом континенте. Все стараются ухватиться за какую-то там действительность, которую здесь они никак не хотят замечать. Как будто в этом городе нет жизни. А жизнь есть везде. Даже в стоялой дождевой воде.

В итоге во всем оказывается виновата погода. Даже в том, что ее дочь осталась жить за океаном. Как она там сказала: « Если привыкнешь к солнцу, то в Центральную Европу уже не вернешься». Центральная Европа. Как это прозвучало. Перемена мест, изменение воздуха. Климат переоценивают. Мы же не туберкулезные больные.

Бегут все. Ничего-то они не понимают. Хочешь узнать мир – начни со своего дома. С родины. Нашей родины. Раскинувшейся от мыса Аркона до горы Фихтельберг. Тоже мне достижение – сбежать. Это не для нее. Она думала об этом. Но давно. И не всерьез. Она осталась. Свободу переоценивают. Мир уже давно открыт, большинство видов описаны. Можно спокойно оставаться дома.

– Хотя нет, Ломарк уедет к дочери в Америку. Будет сидеть на веранде в кресле-качалке и смотреть, как играют внуки. – Каттнер, все еще колдуя над расписанием замен.

Пусть себе забавляется.

По крайней мере, Майнхард и Тиле подвинулись, когда она к ним подсела. Удивительно, как быстро Майнхард освоился. Молодой мужчина с телом женщины. Математик-практикант. Ремень сидит на ладонь выше, чем надо. Неповоротливый краснощекий сангвиник, пушок над верхней губой, намек на бороду Под светлой, до самого ворота застегнутой рубашкой выдаются два острых соска. Интересный случай для андролога. Есть в Майехарде какая-то незаконченность и всегда будет.