Караван в горах. Рассказы афганских писателей

«Сумасшедшие опасны, — предостерегали нас взрослые. — Они не соображают, что делают». Некоторые нас уговаривали: «Сумасшедших не надо бить, среди них много святых».

Мать тоже предостерегала меня. Она очень боялась сумасшедших, и в то же время перед ними благоговела. Она знала много удивительных историй о сумасшедших и по вечерам их рассказывала. А закончив рассказ, говорила:

— Сумасшедшие — особые люди, сынок. Нам они непонятны, а сами они понимают друг друга.

Слушая мать, мы невольно вспоминали всех сумасшедших, которых нам когда-либо приходилось видеть.

Была своя история и у дурачка Кью. Точнее, не одна, а много историй. И все совершенно разные. Для нас же это была живая игрушка… Дурачок Кью.

Как-то мы все собрались и стали играть. «Кью», — выкрикнул я вдруг, и ребята моментально выскочили на дорогу. Долго ждали, Но Кью не появлялся. Нетерпение наше росло. Наконец мы не выдержали и, разделившись на две группы, отправились на поиски. Мы напрасно обегали все вокруг. Стали спрашивать у людей, но никто его не встречал. Не было его ни на базаре, ни в курильне. Потом мы узнали, что ночью его куда-то увезли в грузовике. Как будто родственники, долго его искавшие. Так мы больше и не видели Кью. Мы долго скучали по нашей живой игрушке. По его неизменному «кью-кью». Нам не за кем было бегать, не в кого швырять камни. Но постепенно воспоминания о нем потускнели: время сделало свое дело, стеной отделив от нас Кью.

И все же стоило появиться в селе новому сумасшедшему, как в памяти на какой-то миг оживал неизвестно куда исчезнувший Кью.

Мы пошли в начальную школу, и на игры оставалось совсем мало времени — лишь на переменах и вечером после занятий.

Однажды мы, мальчишки, играли в худжре[Худжра — помещение для гостей в деревне: своего рода сельский клуб.], хотя обычно бежали в степь или на гумно. Почему в последние дни мы предпочли худжру — не знаю, там было полно народу. Смеркалось. Мы играли в хусай[Хусай — игра, в которой игроки, стоя на одной ноге, пытаются свалить друг друга.]. Шум стоял невообразимый. Никто не учил нас этой игре, но мы, левой рукой держа ногу, чтобы не потерять равновесия, правой ловко хватали за поясницу соперника.

Странник, который в тот день пришел в худжру, наблюдал за нами с таким любопытством, что даже привстал со стула, и глаза его покраснели от напряжения. Он менялся в лице по мере того, как мы все больше входили в раж.

— Смотрите, что это с дяденькой?! — крикнул кто-то из нас.

И все замерли на месте.

— Что вы делаете? Кто научил вас этому? — крикнул вдруг странник.

Мы молчали.

— В эту игру играл один сумасшедший. Кто же все-таки вас научил?

Мы окружили незнакомца и в свою очередь забросали вопросами. Вот что он рассказал нам.

«Был в нашей деревне парень, звали его Сарап. Ровесник мой и сосед. Во всей деревне не было ему равного по красоте. Учился он в городе, в школе. Его невесту звали Фиришта[Фиришта — букв.: ангел.]. Она и впрямь была хороша, как ангел, вызывая всеобщее восхищение.

Отец Сарапа, бедняк, на последние деньги учил сына.

В селе много было охотников взять в жены Фиришту, и Сарапу завидовали.

Сарап без памяти любил девушку и, едва приехав домой на каникулы, тотчас посылал ей весточку о себе.

В тот год он, как обычно, поехал после каникул в школу.

Вдруг как-то утром по деревне прошел слух, что Фиришта пропала. Пошла в гости к тетке, но не дошла. У зйарата куда-то бесследно исчезла, словно земля ее поглотила. Все село кинулось на поиски, но девушку не нашли.

Слух об этом дошел до Сарапа. Он вернулся домой, стал ходить из деревни в деревню, но Фиришта как в воду канула.

Говорят, долгое время парень жил в какой-то деревне, и там все время бродил вокруг зйаратов. И все время молчал, взглядом спрашивая у людей, у камней, у растений: «Где Фиришта?»

Он долго жил в той деревне. Наконец родственники нашли его и увезли силой. Трудно было узнать в этом взлохмаченном сумасшедшем прежнего красавца Сарапа.

Недолго он пробыл в родной деревне. Тайком убежал и опять стал бродить по дорогам.

Говорили, что кто-то украл Фиришту и увез далеко от дома. Родители ее постарели, ослепли от слез, а Сарап сошел с ума!

Ходит и бьет себя кулаком по спине, в наказание за то, что не смог отыскать любимую, и при этом кричит: «Кью… кью!» Хочет себя извести. Один бог знает, где он сейчас. Жив еще или умер?»

Незнакомец умолк, и мы вспомнили дурачка Кью, поняли наконец, что он искал у зйарата. Это была еще одна история о сумасшедшем, история без конца.

Перевод с пушту Л. Яцевич

Бабрак Арганд

Зеленая западня

Когда Джура переходил границу, было темно, дул холодный, колючий ветер. Усталый и бледный, он медленно, но упорно шел к лагерям. Иногда оборачивался, и сердце сжималось — да, примерно с полгода добраться туда будет невозможно. Он наделал там дел, взорвал два моста, как и было приказано. Он не знал, хорошо это или плохо. Но ему сказали, что выполнить приказ вождя партии, — значит сделать доброе дело, и аллах всемогущий и всемилостивый зачтет ему это. Если же он погибнет, перед ним распахнутся ворота рая, потому что он принял смерть за правое дело. Вспомнив это, Джура успокоился и зашагал быстрее, но через некоторое время его вновь одолели сомнения. Нет, все же это грех, ведь он взорвал два моста, по которым ходили люди, и сам он, и его брат. Люди не простят, значит, и боги не простят.

На душе у Джуры вновь стало муторно, и он пошел мед леннее.

Больше года он ничего не знал о своей семье. Часто думал о жене, представлял ее себе похорошевшей, располневшей, смеющейся. Когда они уходили за границу, ему сказали:

— О родных не беспокойся. Пусть сердце твое будет легким, как пух! Наш вождь обо всем позаботится. Твоя Мазари будет хранительницей святого Корана, когда вернешься, она тебя святой науке будет учить.

Джура подумал: «Я тоже мог бы хранить Коран… Даже совестно как-то, я — неграмотный, она — хранительница Корана! Вернусь, пойду к вождю, скажу: спасибо, вы позаботились о моей семье, кормили-поили, жена хранила Коран, а теперь сделайте меня хранителем Корана!»

Перед ним снова встал образ Мазари — еще привлекательной женщины. С большими глазами, длинными мягкими волосами и маленькой родинкой на подбородке.

Огни лагеря, казавшиеся издали тусклыми и редкими, по мере того, как Джура приближался, становились все ярче.

Похолодало. Джура поплотнее укутался в накидку, до самых глаз.

Вскоре его окликнули:

— Эй, брат! Куда ты в такую темень! Остановись!

Джура струсил было, но поняв, что стрелять в него не собираются, сказал едва слышно:

— Я устал, братья, сил нет… Домой иду, к жене и детишкам.

Караульный взял его под руку, улыбнулся:

— Сейчас забудешь про усталость. Лагерь близко, за этим холмом. Люди тут хорошие, отдохнешь на славу. Главное — не робей! Иди…

— Ладно, — сказал Джура, но ничего не понял.

Не успел он войти в лагерь, как откуда-то из темноты до него донесся хриплый женский голос.

— Эй, парень! Иди сюда!

Джура остановился. Ему показалось, что рядом с женщиной стоит мужчина.

— Он из моджахедов?[Моджахед — борец за веру.] — насмешливо спросила женщина.

— Из моджахедов… — ответил мужчина. — Ну-ка, возьмись за него, ублажи, как вождя, знаешь ведь, а?

И они расхохотались.

Джура все понял. Он пошел на голос, сжал локоть женщины.

— С тобой?! — сказал он. — Нет, не пойду! Грех это! И не стыдно?!

— Стыдно?! — рассмеялась женщина, пахнув на Джуру винным перегаром. — Какой же стыд, когда в брюхе пусто? Ничего в этом нет плохого, — сам предводитель так говорит, и все моджахеды — божье дело, понял? И нечего меня учить, — она вдруг всхлипнула. — Пошли, что зря время терять…