Караван в горах. Рассказы афганских писателей

Почерк у учителя был на редкость красивый, прямо залюбуешься. Он старался, чтобы и мы не писали как курица лапой, и задавал нам на дом побольше. У нас даже пальцы болели, и мы, как только могли, отлынивали от домашних заданий.

На уроках чистописания он обычно выводил мелом на доске: «Каждый человек достоин любви», «Человек должен быть человеком».

Я не понимал смысла этих двух фраз и не знал, зачем учитель их пишет.

Все знали их наизусть, хотя, как и я, смысла не понимали. Неизвестно, в какой книге учитель их вычитал, и почему они запали ему в душу. А может быть, он их не вычитал, а сам выдумал? Глядя, как мы старательно выписываем эти две фразы на своих маленьких дощечках, учитель гладил каждого по голове, приговаривая:

— Не забывайте этого никогда.

И мы не забыли. Я вспоминаю их до сих пор, стоит мне прочесть или услышать слово «человек».

А тогда, в детстве, эти фразы так крепко засели у нас в голове, что мы писали их даже на земле, пальцем или прутиком.

Ученики третьего класса твердили их по дороге.

— Что это они бормочут? — удивлялись крестьяне.

Кое-кто замечал:

— Это их Саттар-устад научил.

Школу посещали только мальчики. Но учитель, бывало, приводил с собой свою маленькую дочь. Односельчане его за это всячески порицали. А учитель молчал, лишь слегка улыбался, понимая, что их не переспоришь, и обращался к нам:

— Ну-ка, напишите еще разок те две фразы.

И мы послушно брались за мел.

Учитель очень любил детей. Ни одного малыша не пропускал, обязательно приласкает. С односельчанами он делил и радость и горе. И лишь с Надиром-маликом, как я уже говорил, не ладил.

Надир приходился учителю родственником, но это ему не помешало несколько лет назад отнять у учителя кусок земли. Поэтому при встрече они даже не здоровались. Староста водил дружбу со сборщиком налогов, судьей и другими.

Даже хаким[Хаким — начальник уезда.] бывал у него дома, поэтому староста пользовался неограниченной властью. Сколько раз староста грозил учителю:

— Смотри, не выводи меня из терпения. Не то пожалеешь! И нечего тебе гордиться, ничтожный учителишка! Слова сам не можешь сказать. Все из книг вычитал!

Сыновей старосты, учившихся в школе, учитель любил, как и всех остальных. Дети не виноваты.

Старшая дочь учителя уже была на выданье. Но всем женихам отказывали, хотя многие сватались. Почему — одному богу известно. Я ни разу ее не видел, но говорили, будто она — красавица. Посватался к ней и староста, но учитель мало того, что отказал, так еще и обругал самого старосту и всех его домочадцев. С тем и отослал сватов. После этого вражда между старостой и учителем разгорелась с новой силой. В последнее время учитель стал сильно кашлять, говорить ему было трудно, и он больше писал. Все те же две фразы.

Староста не сходил у учителя с языка, и он так и кипел ненавистью.

Мы уже перешли в третий класс и вскоре должны были получить свидетельство об окончании школы. С учениками младших классов мы разговаривали свысока, как победители с побежденными. И вот, последний экзамен. С самого утра мы примчались в школу, радостные и возбужденные. Уселись — кто прямо на землю, кто на цадар — и с нетерпением ждали учителя. Но через несколько минут нам сообщили, что накануне ночью учитель ушел из дому и до сих пор не вернулся. Его не нашли ни живого, ни мертвого.

Прошел слух, будто люди старосты его убили, а тело закопали далеко отсюда. Все до единого ученики оплакивали несчастного учителя, в том числе и сыновья старосты. Кто-то вместо учителя принял у нас последний экзамен. Его гибель звучала в наших сердцах печальной мелодией. И не только в наших сердцах, во всем селе и его окрестностях. Мы не верили, что его нет в живых.

После окончания школы я уехал и много лет не возвращался домой. Но мысль о смерти учителя меня долго преследовала, где бы я ни был. Я так и не узнал, что с ним случилось, какова судьба его детей. Особенно мучила меня мысль о его старшей дочери: не выдали ли ее замуж насильно?

Стоило мне встретить кого-нибудь из учителей, как я вспоминал своего первого учителя. Печальная история его жизни вызывала в памяти печальные воспоминания, и я невольно чувствовал всю горечь жизни. И снова в памяти вставали две фразы:

«Каждый человек достоин любви».

«Человек должен быть человеком».

Как-то, спустя долгое время, мне пришлось побывать в родной деревне. Сгорая от нетерпения, я доехал в стареньком автобусе до деревни и первого же встречного спросил об учителе. Своим рассказом он разбередил мне душу.

Оказалось, что Саттар-устад умер не тогда, а гораздо позже. В то время по наущению Надира-малика его увезли куда-то на джипе начальника округа и бросили в тюрьму. Школа долго оставалась без учителя. Старшую дочь учителя Надир-малик насильно взял в жены, а его семью разорил. Один сын учителя умер, второй сын и младшая дочь жили у кого-то из родственников. В семье учителя чахотка была наследственной, в тюрьме болезнь обострилась, и, вернувшись из заключения, учитель слег, а спустя несколько дней умер.

Мне не хотелось никого видеть, ни с кем говорить. Узнав, где похоронен учитель, я поспешил прямо на кладбище.

Кладбище было большое, но ноги сами привели меня к могиле Саттара-устада. В изголовье и в ногах лежало два больших надгробных камня. Я неподвижно стоял у могилы. Кладбище было недалеко от деревни, и сама деревня, покинутая людьми, опустевшая, где бегали одни ребятишки, показалась мне кладбищем. Глядя на надгробия, я невольно вспомнил классную доску и мне почудилось будто на них высечены все те же две строки, две фразы:

«Каждый человек достоин любви».

«Человек должен быть человеком».

И не только на его надгробиях, но и на всех остальных:

«Каждый человек достоин любви».

«Человек должен быть человеком».

Перевод с пушту Л. Яцевич

Старик-рубабист

Старый рубаб был свидетелем многих событий в разные времена его жизни, и в каждой струне звенела своя история. Он, как и его хозяин-старик, прошедший через многие испытания, всякое повидал на своем веку. Рубаб был единственным другом старика.

— Рубаб… Он мой друг. Смелый, верный и преданный. Мы неразлучны. И в горе и в радости…

Ничего дороже рубаба у него не было в жизни. Как же мог он его не любить? Благодаря рубабу в его памяти оживало прошлое. Чего только рубаб ему не рассказывал! Он хранил его песни. Вселял в душу покой. Старый рубаб тоже чувствовал себя в руках музыканта, как чувствуют себя после долгой разлуки в объятиях друга. Звуки рубаба походили на жалобу, слетавшую с нежных губ возлюбленной. И так они трогали душу старика! Будто к нему снова вернулась молодость и любовь.

Как-то в его хибарке собрались молодые односельчане. Пальцы старика ласково касались струн, будто он играл волосами любимой.

В звуках рубаба были все его мечты, все надежды. Он склонился над самыми струнами, будто жаждал услышать, о чем они говорят. Никогда еще струны рубаба так не звучали, казалось, пальцы музыканта творят волшебство. Все слушали, затаив дыхание, наслаждаясь мелодией. Струны словно оплакивали судьбу старика, и даже сам музыкант не мог понять, что сегодня с его рубабом.

Обычно во время игры парни перебрасывались шутками, смеялись, но сегодня они слушали, не шелохнувшись. Да и старик, как это было раньше, не пел. Никто не прикоснулся к мангаю[Мангай — род музыкального инструмента — большой кувшин с натянутой сверху кожей, как у бубна.], не обмотал его горлышко цадаром, не запел, не заиграл. Все слушали рубаб, который уже не плакал, а рыдал. Вдруг рубабист резко изменил мелодию и посмотрел на нас так, словно только сейчас заметил. Наигранно улыбнулся, но звуки рубаба тут же смахнули улыбку, и старик громко запел: