Нинка

Парочка на ломаном языке высказалась, что плохо понимает русский.

- О! Иностранцы?.. - обрадовался Кеша. - Дайте тридцать долларов на пиво...

Наконец Кеше удалось выклянчить какие-то деньги. У самого института ему подала сердечная старушка целую горсть мелочи. Пересчитать ее Кеша не мог по причине близорукости и метафизичности состояния. Он долго сидел около аудитории, а затем в порыве нервозности выбросил всю эту мелочь на лестницу. Думаю, у Кеши и без того были деньги. Просто он играл какую-то неведомую роль.

Я напросился на семинар к Рейну. Нинка читала свои стихи. Большинство из них было посвящено дочери. Потом остальные семинаристы объясняли Нинке, почему все, ею прочитанное, является откровенным дерьмом. Мэтр все это время молчал, а потом и вовсе задремал.

Стихи Нинкины мне понравились. Понравились именно своей простотой и искренностью. Искренностью, не переходящей в пошлость. Думаю, именно таких стихов очень не хватает современной поэзии.

Нинка была расстроена критикой. Мои утешения на нее не действовали. Было понятно, что сегодня она напьется.

К концу творческого семинара кто-то спросил у Рейна, кого он на сегодняшний день считает лучшим молодым поэтом России. Евгений Борисыч назвал несколько фамилий. Первыми по счету шли мои земляки Саша Леонтьев и Леня Шевченко. Помнится, я, Леня и Саша выпивали в Волгоградском Доме литераторов... Стоп! Это уже совсем другая история...

На третьем курсе я занимал в общаге 317-ую комнату. По словам Нинки, в этой комнате некогда жил Николай Рубцов.

Уже с неделю я отдыхал от спиртного. Вовсю работал над своим историческим трудом. Как раз мне удалось разыскать фотокопии оригиналов кодекса Безы и рукописей Вади-Кумрана. Я сидел над переводом.

Большинство однокурсников, напротив, предпочитало расслабляться. Хотя Вавилов справедливо утверждал, что пить водку - тяжелый труд.

В 316-ой гуляла мужская группа. В 318-ой - женская. Точнее, женская не гуляла, а справляла проводы. В этот день отчислили Ольгу. Отчислили, невзирая на отличные оценки чуть ли не по всем предметам. С позорной формулировкой - "Творческая несостоятельность". Более позорным было только отчисление за плагиат. Как раз незадолго до этого случая выгнали Маринку, умудрившуюся представить на творческий зачет стихи Василия Копылова. Уж лучше бы она вообще ничего не представляла. Творческий застой прощали, творческое воровство - никогда.

Ольга была на семинаре у Анашенкова. Борис Алексеич бился с ней два с лишним года и наконец поднял вопрос об отчислении. "Это без толку, говорил он. - Она не прозаик, а журналист. Я ей уже по-всякому объяснял, что такое художественная проза, а она не понимает. Последний срок дал этим летом написать что-нибудь путное. А она такое написала, что вообще ни в какие ворота. Совершенно не чувствует слово. Вот что значит - любить фантастику. (Ольга не скрывала свою любовь к Стругацким.) Из таких писателей не получится".

Деканат хлопотал за Ольгу, особый упор делался на успеваемости. "Ну и что, что она хорошо учится? - реагировал Анашенков. - Мне нужно, чтобы она умела писать. А если хорошо учится, то пусть переводится в университет на филфак. Или на журналистику. А в Литинституте ей делать нечего. Уж лучше бы она училась плохо, а писала хорошо. Тогда бы я сам за нее хлопотал. А раз писать не умеет и даже не понимает, о чем ей говорят, то и не научится".

Вообще, отчисления за творческую несостоятельность случались редко. Ведь в некоторой степени это было признанием мэтра собственной ошибки. (Как ни крути, именно Анашенков набирал семинар и именно он усмотрел в Ольге какие-то задатки.) А признавать свои ошибки умели далеко не все, так что и бездари могли получить диплом.

Ольге в этом отношении не повезло. Борис Алексеич был категоричен. Видимо, особенно его расстраивала Ольгина любовь к Стругацким.

Кстати, фантастику в Литинституте жаловали ну разве что чуть лучше детективов. Упоминание тех же Стругацких в качестве литературы считалось плохим тоном и даже невежеством. Этот снобизм передавался и большинству студентов. А потому подозрительность к фантастике остается у меня и поныне.

Но если кто-то спросит, откуда у меня этот снобизм, причем отнюдь не подкрепленный явной гениальностью, позволяющей быть снисходительно-пренебрежительным, то я вряд ли смогу сразу ответить. Скажу больше, я сам же себе задам вопрос: "Роковые яйца", "Собачье сердце" или, наконец, "Мастер и Маргарита" - разве не фантастика? И разве - одновременно - не литература? Дальше - еще интересней. Куда отнести "Вия" и "Нос" незабвенного Николая Васильевича? И кто тогда писатель, если не Гоголь? И давайте без дрожи помолчим пред "Медным всадником", который и по сей день манит меня своей апокрифичностью. Мало русской классики - копнем и Запад. И не будем расстраиваться, что наша лопата наткнулась на остов Рабле и Свифта. Да чего уж там, давайте с начала "нового времени" - с Алигьери Данте... Или уж в самую античность: мифы - это фантастика аль нет? Да и куда, в конце концов, отнести Апокалипсис, ежели он описывает такие страсти, что это страшно думать, но отнюдь не соглашается со своей сказочностью, а претендует на реальность в будущем, то есть на, прости Господи, научную фантастику?..

Так что фантастика и литература - отнюдь не антиподы. Но откуда тогда этот снобизм? Быть может, причина - в зависти, а? Ведь, положа руку, есть чему завидовать. Фантасты организованны, их романы раскупаются. А мы, внефантасто-, внедетективо- и внемыльнооперники, - кому нужны мы? Нас не публикуют (вай-вай!). А коль публикуют, то выше миллениума тиража не жди. У нас нет агентов и банковских счетов. Мы нищи, злы и воинственны, как чертополох. Наши книги не продаются с лотков, и даже вон тот в очках не знает наших имен. Мы не можем, ударив себя в межсисие, закричать в вытрезвителе: "Да вы кого, бля, забрали?!. Я - великий писатель, моя фамилия - Яичница!.."

Мы ущербны и гордимся этим. (А что еще остается?) Непризнанность проявляется в нервозности, и мы, унимая пугающий собеседника тик, вещаем с придыханием на недосказанностях, какими бы мы были известными, если бы скатились до фантастики или детективов. (Да-да, я частенько рассказываю, как Аршак Тер-Маркарьян предлагал писать мне детективы и даже рассказывал всю технологию столь простого способа хорошего заработка.) Ну только объясните мне, кто отделил литературу от фантастики или фантастику от литературы? Писатели-нефантасты или писатели-фантасты? Или издательства, ориентируясь на спрос? Кто построил эту стену и кто внутри гетто, а кто снаружи? И есть ли зависть при взгляде на эту стену?

Может быть, и есть. Лично я не буду вставать в позу по макушку обиженного подобным уличением: ну пусть, завидую. А еще у меня первый разряд по шахматам, хотя к делу это не относится. Как не относится мое отношение к фантастике к самому явлению подобной литературы как таковой. Просто я против самой стенки. Против деления писателей на фантастов и не-фантастов. На детективщиков и не-детективщиков. На сатириков и не-сатириков. Я - за деление на литературу и не-литературу. И всё. Но если какой-нибудь Пупик Васин опубликует свой роман "Галактика не сдается", начинающийся словами "Командир астролета Билл Рассел расчехлил свой лазерострел..." и заканчивающийся в том же духе, - опубликует только на том основании, что это - фантастика, то я снова встану в позу сноба, как бы смехотворно это ни казалось для окружающих, и буду шагать по хорошо изведанным мне граблям. Ладно...

Короче, я не пил уже неделю. Нинка, напротив, все это время была на взводе. Иногда заходила ко мне с бутылкой - я твердо отказывался.

- Выпей, - предлагала Нинка. - Ну хотя бы остограммься.

- Нет, - говорю. - Ибо если я остограммлюсь, то потом опоросюсь. Сказал - не буду...

Но я знал - долго это продолжаться не может...

Проснулся я от настойчивого стука в дверь. Открываю и вижу Нинку в взбаламученном состоянии и с неприкуренной сигаретой в руке: