Вечное невозвращение

— Привет, подруга! — обрадовалась ей Тоня. — Ты, я слышала, замуж выходишь?

— Не, распишемся после срочной службы! — Женщина тоже была навеселе. — А пока буду ждать моего сокола.

Она звучно поцеловала новобранца, а тот в ответ громко икнул.

— Зачем тебе этот младенец, дура старая?

— У тебя вон два каких мужика, а мне хоть бы что-нибудь. Сердце истомилось без любви.

— Поехали с нами, я тебе одного уступлю.

— Какого? — с любопытством уставилась на нас Тонина подруга.

— Любого. Один генерал, а другой адмирал. Тебе какого?

— Мне бы генерала, если можно.

— Я, грубо говоря, занят, — услышал я собственный голос.

— Да, этот занят. Бери адмирала.

— Потрясающе! — подруга отпустила паренька и схватила под руку Сашу. — Куда поедем?

— К тебе, в деревню.

— Потрясающе! Это дело надо обмыть! — она достала из сумки огромную бутылку коньяка, посмотрела на свет. — Тут еще больше половины. Толик, быстро закуску из чемодана!

Мы выпили за успешную службу Толика. Саша сначала отказывался, но Антонина заверила, что сама поведет машину. Потом выпили за знакомство, потом за будущую счастливую жизнь всех нас. Мы очень скоро дошли до той кондиции, в которой пребывала толпа, и всем стало хорошо и уютно. Подруга Рита два раза куда-то исчезала и приносила новую выпивку, а Толик безропотно доставал из чемодана то колбасу, то хлеб.

Тут к нам подошли двое прапорщиков.

— Скажите, кто из вас адмирал? — спросил один из них.

— Я адмирал, — с вызовом откликнулся Саша, — только в отставке.

— Будьте добры, скажите ребятам несколько напутственных слов, это будет очень кстати. У нас мегафон есть.

Саша согласился и, слегка покачиваясь, поддерживаемый под локоть Ритой, пошел с ними.

— Откуда они узнали про адмирала?

— Да Ритка уже нахвасталась.

— Дорогие призывники! — донеслось до нас. — Сейчас перед вами выступит с напутственным словом адмирал в отставке Александр Васильевич Суворов.

— Ребята! Дорогие мальчики! Вам предстоит нелегкая служба… — по голосу чувствовалось, что Саша уже прилично принял.

Вокруг все засвистели, закричали:

— Не надо речей! Песню давай, адмирал! Песню про море хотим!

И тут я услышал, что Саша поет — сначала тихо, а потом все громче и громче. Потом песню подхватила все площадь, и скоро толпа пела, а, лучше сказать — орала пьяными голосами «Раскинулось море широко».

Но допеть до конца не дали, многие стали требовать, чтоб им спели «Яблоки на снегу».

— «Яблоки» давай! Адмирал, давай «Яблоки»!

— Про яблоки не знаю, — ответил на всю площадь Саша, — могу спеть Хабанеру.

— Хабанеру, Хабанеру давай!

— У любви, как у пташки крылья, ее нельзя никак поймать… — запел Саша неожиданно тонким голосом под хохот площади. Потом песня прервалась. Я встал на цыпочки и увидел, как возмущенные прапорщики сталкивают Сашу с трибуны, а он, ухватив мегафон, пытается петь дальше.

Вся площадь в едином порыве стала скандировать:

— Ха-ба-аа-не-ру! Ха-ба-аа-не-ру!

Мы с Антониной хохотали так, что у меня заболел живот.

Наконец из толпы вынырнули Саша с Ритой.

— Все! Поехали! Ты, Толик, иди к своим. Служи верой и правдой! Пиши мне письма, я тебе фотокарточку пришлю к Новому году.

— Рита! Ну, как же так, Рита? — Паренек еще долго тащился за нами с тяжелым чемоданом, но потом отстал.

В машине Рита села сзади, рядом с Сашей. Сначала она долго, радостно смеялась, потом всплакнула о Толике, а потом заснула.

Мы ехали, и справа от нас все время висела огромная, желто-багровая луна. Иногда она оказывалась прямо перед нами, и мы неслись на нее, потом опять откатывалась вбок и все это время почти не отрывалась от горизонта. Когда мы подъехали к дому Риты, луна поднялась достаточно высоко и залила все вокруг ярким, призрачным светом. Залаяла выскочившая к нам собака, но, узнав Антонину, замолчала, приветливо завиляв хвостом. Дверь была открыта. Мы затащили так и не проснувшуюся хозяйку на кровать. В доме сильно пахло сыростью и одиночеством. Я вернулся на крыльцо и сел там, в свете луны и в невообразимой тишине.

Дом стоял на косогоре. Я сидел и смотрел на дальний темнеющий во мраке лес, на светлую полосу дороги, ведущей к нему через поле, и чувствовал, что вечность касается меня, что этот лес, и поле, и дорога были такими же и тысячу лет назад, и сто тысяч, точно так же неисчислимое количество раз они были освещены полной луной и так же были глухи, немы и безразличны к ней, к летнему звездному небу, к людям и животным. Все окружающее было так убедительно в своем постоянстве и незыблемости, что я показался себе крохотной трепетной былинкой, существующей одно мгновение в этой вечной тишине и покое. Я испугался: вдруг сию минуту я перестану существовать, растворюсь и исчезну во мраке? Ощущение было таким пронзительным, что я даже схватился руками за доски крыльца.

Тоня позвала меня спать, но я отказался.

— Скоро утро, лучше здесь посижу.

— Тогда я с тобой.

— Садись. Мне так нравится сидеть на самом краю.

— Каком краю?

— На самом краю земли. Сзади что-то есть, во всяком случае, было. А впереди только это поле и лес, которые тянутся до бесконечности. Там уже ничего нет из нашего прошлого.

Тоня положила мне голову на плечо, и мы замерли. Я еще некоторое время всматривался в мерцающий свет, потом, услышав ровное дыхание Тони, закрыл глаза.

Когда проснулся, было светло. Затекла рука, на которой лежала Тоня, но я старался не шевелиться. Все окружающее — и поле, и дальний лес, и дорога к нему — выглядели обычно и банально, утратив свою ночную таинственность, но я понимал, что это притворство, только дневная маска, под которой прячется первозданная жуть.

Сзади скрипнула дверь. Вышел маленький мальчик в длинной нижней рубахе. Он спустился с крыльца и побежал за дом. Я не успел удивиться, как, кряхтя, выползла старуха, буркнула: «Доброе утро!» и поковыляла к сараю.

— Послушай! — прошептал я Тоне в ухо. — Там, в доме какие-то люди.

— Да, — пролепетала она сквозь сон, — Рита дом еще месяц назад продала, а вчера, сильно выпив, забыла и повезла нас сюда.

Я засмеялся и окончательно разбудил ее.

Распахнулось окно, и выглянула заспанная, помятая физиономия Риты.

— Где мой адмирал?

— Ушел в плавание. Будил, будил тебя и ушел.

— Жалко, так хотелось подружиться с адмиралом. Но если ушел, то я еще посплю.

Потом вышли хозяева, довольно молодые люди интеллигентного вида и очень растерянные. Антонина извинилась за ночное вторжение и объяснила им причину. Они слегка расслабились и даже стали улыбаться. С чердака сарая спустился Саша — оказывается, он к утру сбежал туда из душного дома и спал на свежем сене, которое нашел ночью по запаху. Нас пригласили к столу. Хозяева оказались москвичами, дачниками; дом себе они искали два месяца, пока случайно не заехали сюда. Им сразу понравился, рассказывал хозяин Анатолий, прекрасный вид, открывающийся от дома, и они долго уговаривали Риту, которая поначалу вовсе не собиралась его продавать, хотя сама там почти не жила. Считала, что продавать дом родителей — плохая примета.

Мы обсудили достоинства и недостатки этой местности, здешнего климата, Саша, походив с какой-то палочкой по двору, показал им, где надо рыть новый колодец, а я рассказал мальчику о том, как отличить летучую мышь от ангела, поскольку ночью и те, и другие — серые.

— Не забивай голову ребенку, — сказала Антонина, — ангелы по ночам не летают!

— Но я вчера видел, и даже двух: один сидел на крыше и тихонько играл на каком-то инструменте, а другой летал вокруг дома.

— Это тебе приснилось, когда ты заснул на крыльце.

— Но я действительно, — возразил мальчик, — слышал ночью, как кто-то играет во дворе. Только я думал, что это ветер в проводах.

— Нет, то была музыка. Иначе и не может быть в таком месте. Оно по-настоящему живое.

— Что значит живое? — спросил мальчик.