Героини

— Ну а Кэтрин? Долго она собирается торчать здесь?

— Ты прости, что она тебе нагрубила.

— Меня не запугаешь.

— Лично мне хотелось бы, чтоб она ушла туда, откуда пришла. Если честно, прямо не знаю, что с ней делать. Надо бы как-то успокоить ее.

— Может, дать ей снотворное? Пускай побудет у себя в комнате.

— Это было бы отлично! — Ночью мама намеревалась вновь отправиться на поиски Хитклифа. Она подскочила к Грете и обняла ее за талию. — Спасибо!

Вечером мама пыталась успокоить Кэтрин, когда в спальню наконец вошла Грета со снадобьем для крепкого сна — горячим чаем, сдобренным виски. Кэтрин, по-прежнему в ночной рубашке, мрачно и неодобрительно смотрела на служанку. Весь день ее лихорадило — она стонала, металась по комнате, то присаживалась на краешек кресла-качалки, то обессиленно валилась на постель. Никогда прежде мама не видела такого бледного лица, как у нее, — оно приобрело какой-то голубоватый оттенок, и на этом фоне красные губы казались почти черными.

— У меня нет времени на чай! — воскликнула Кэтрин. — Мы должны найти его!

— Да, но прежде надо выпить горячего чаю. Это придаст тебе сил.

Не произнося ни слова, Грета поставила поднос на тумбочку, вышла из комнаты и плотно притворила за собой дверь. Мама налила чай в чашку, подала его Кэтрин.

Та отпила глоток, затем с кислой миной протянула чашку назад.

— Это особый чай, на травах, — пояснила мама. Она не стала говорить, к какому именно рецепту для лечения нервных англичанок прибегнула Грета. — Он даст тебе силы выбраться из окна.

Кэтрин сделала еще глоток, затем быстро заговорила. То был поток обычных жалоб: нечестность Эдгара, невменяемость Нелли. Маме все это изрядно поднадоело, но приходилось терпеть. Она слушала, нежно расчесывала волосы Кэтрин, бормотала слова утешения. Наконец Кэтрин рухнула на постель. Мама даже не стала укрывать ее одеялом. Ей хотелось как можно быстрее и дальше убраться от этой сумасшедшей.

В начале двенадцатого мама спустила с балкона веревку из простыней. На сердце было тяжело. Казалось, что лес страшно далеко, в нескольких милях отсюда. Сегодня она чувствовала себя другим человеком: девушкой, чье будущее туманно, девушкой, которая больше не хочет ставить свои интересы превыше других. Она устала от матери и Кэтрин — обе обращались с ней, как со служанкой. Матери удалось посеять в ее душе сомнение: неужели отец отказался от нее? Нет, так не годится, надо не думать о плохом. Она взглянула на серебристую половинку луны. Неужели Кэтрин собирается торчать у них до конца дней? В конце концов, она, Анна-Мария, не несет ответственности за выдуманные кем-то сюжеты. Ей хотелось начать собственную историю, сценарий которой будет отличаться от того, что написала для дочери Эдит. Уже входя в лес, она обернулась и увидела слабый золотистый свет в окне своей спальни. Странно… Она готова была поклясться, что выключила его.

Вскоре глаза привыкли к темноте, и небо стало казаться светлее. На его фоне темными контрастными тенями вырисовывались листья и ветви. Она двинулась по знакомой тропе, время от времени окликая Хитклифа. Собственный голос показался ей излишне мелодраматичным. А что, если сбежать вместе с ним?.. Всю жизнь маму учили жертвовать собой, но теперь она превратилась в охотника. Она найдет человека, который заставит ее почувствовать себя другой. От пруда доносилось непрерывное кваканье лягушек. Вдалеке прогрохотал трактор. Где-то там была другая жизнь — по дорогам проносились машины, в машинах ехали люди, и каждый из них имел свою цель, каждый двигался в нужном направлении. Что же она делает здесь, в лесу? Разыскивает героя старого романа? Просто смешно!..

— Ты одна?

Анна-Мария вздрогнула при звуке этого голоса. Вытянула вперед руки, боязливо огляделась по сторонам, словно не желая видеть того, кого искала. И вдруг поняла: все ее страхи были продиктованы опасением никогда не найти, не увидеть его больше.

— Где ты?

— Здесь. — Он вышел из-за дерева. — А где Кэтрин?

— Больна. Ей опять стало хуже.

— Я не желаю ее больше видеть. Вчера я нарочно спрятался. Все бесполезно! Пусть себе выходит за Эдгара, за это ничтожество! Только такого мужа она и заслуживает!

Анна-Мария утратила дар речи. Она была вне себя от счастья, что наконец-то нашла его. Все ее тело, каждую жилку, казалось, пронизывал электрический ток — такое она испытывала возбуждение. Хитклиф сам, по собственной воле отказывается от Кэтрин? Такого просто не может быть! Она дрожала от волнения и страха. Всю усталость будто рукой сняло.

— И что ты теперь собираешься делать?

— Искать свой путь.

— Мне бы хотелось, чтобы ты остался, — услышала она свой голос.

Даже лягушки вдруг смолкли, настала мертвая тишина. Потом раздался скрип сапог, он направлялся к ней.

— Зачем?

— Хочу… получше узнать тебя.

Он рассмеялся, протянул руку, зажал в пальцах прядь ее волос.

— Ты уверена?

— Совсем не уверена.

Она подняла руки, чтобы откинуть назад волосы, и заметила, что пальцы дрожат. Хитклиф приблизился и взял ее руки в свои. Послышался паровозный гудок. Хитклиф начал целовать ее пальцы. Анна-Мария прижалась к нему всем телом. До чего же он высокий!.. Хитклиф наклонился и поцеловал ее в губы. Щеки его были колючие, небритые. Под ногами у девушки поплыла земля, и она почувствовала, что лежит спиной на ветках. Поцелуй сам собой перешел в проникновение. Анна-Мария и опомниться не успела, как Хитклиф вошел в нее.

Когда все кончилось, он содрогнулся всем телом и обессиленно распростерся сверху. Анна-Мария открыла глаза. На тропинке стояла Кэтрин, одетая в белую ночную рубашку. Ее рот был открыт в безмолвном крике. Встретившись глазами с мамой, Кэтрин дико вскрикнула и бросилась бежать. Хитклиф тут же вскочил и побежал вслед за ней. Больше мама их никогда не видела.

Семь недель спустя оказалось, что мама беременна. Были слезы и долгие споры с Эдит, Вассар отпал сам собой. Мама отказывалась назвать имя отца будущего ребенка, с той же твердостью отказалась впоследствии отдать меня на удочерение. Я росла внутри ее, и вместе со мной росла и крепла решимость мамы. Я появилась на свет ненастной мартовской ночью, в пятницу. Младенец весом в девять фунтов, зачатый в лесу.

Часть IV

КОНЕЦ

Глава 30

Тринадцать лет спустя я пряталась с другим героем, кельтским королем, в том самом лесу, где была зачата. Близился вечер, мы с нетерпением ждали, когда вернется из «Усадьбы» Элби и какие принесет новости. Мы послали его подбросить моей маме записку, где было написано, что я сбежала. За это время Конор успел сходить в наш первый лагерь и притащить оттуда остатки оленьей туши; я же торчала под навесом в состоянии некоего ступора, время от времени затягиваясь косячком, оставленным мне Элби. Паранойя моя усиливалась. Элби говорил, что Никсон в любой момент может подать в отставку и уйти из Белого дома, и мне казалось, что в этом случае наступит конец света. Всего лишь сутки прошли со времени моего побега из отделения, но ощущение было такое, будто прошло не меньше недели. При мыслях о докторе Келлере я ощущала дикую злость, направленную против мамы. Как она могла отдать меня в отделение? Правда, в глубине души я надеялась, что она сделала это под давлением или из страха. Еще душа ныла от боли, когда я вспоминала слова Элби. Он считал, что маме, как и любой героине, просто нужно было отдохнуть от собственной истории.

Я почувствовала запах дыма и выползла из шалаша. Конор сидел у костра и жарил оленину. В голове немного прояснилось, травка Элби стимулировала аппетит, и теперь мне казалось странным, что я отказывалась от угощения Конора. Теперь же я просто умирала от голода. Выживание в отделении и жизнь в лесу закалили меня; от свежего воздуха и сигареты с травкой проснулся зверский аппетит. Мы с Конором уселись у костра на ствол поваленного дерева, и я начала жадно вгрызаться в жирные куски мяса, которые он передавал мне. В отделении я привыкла обходиться без ножа. Проглотив большой кусок, я облизала пальцы. Было здорово сидеть у огня и жевать пахнущее дымком мясо. Голова больше не кружилась, дурнота прошла, и я вновь почувствовала себя сильной.