В середине дождя

Это случилось летом, сразу после того, как Аня уехала из Москвы к себе в Питер. Попрощавшись с ней на вокзале, я вернулся домой. Дома мама сообщила, что мне несколько раз звонили. Это была Таня.

За окном шел сильный ливень — я стоял с телефоном у окна и слушал длинные гудки. Таня долго не подходила к телефону. Наконец, я услышал ее голос.

— Привет, — сказал я. — Ты звонила?

— Мне очень плохо…

— Что случилось?

— Мне очень, очень плохо…

Я вслушивался в ее дыхание, словно оно могло что-то мне подсказать.

— Завтра я к тебе приеду, — сказал я.

— Спасибо… Буду ждать.

Я положил трубку и посмотрел в окно. Я глядел долго-долго — в фиолетовое небо, на деревья, которые трепал назойливый ветер, на водный канал, исходивший нервной рябью. Дождь продолжал лить — лить, не переставая. Словно пытаясь затопить все вокруг.

Таня не привыкла жаловаться. Я понял, что случилось что-то серьезное.

На следующий день тоже шел дождь. Он лил всю ночь, все утро, но этого ему было мало — и дождь продолжал лить и днем. По мостовым текли бурливые ручьи, из водосточных труб низвергались мощные потоки, во дворах натекали, увеличиваясь, огромные лужи. Намокало все вокруг — дома, деревья, автомобили, люди, бродячие собаки. Намокало, сырело и тяжелело. Небо было карандашно-серым — за день солнце не выглянуло ни разу. Такое небо обычно бывает поздней грязной осенью.

Я зашел в Танин подъезд и опустил зонт. Даже тут воздух был напитан влагой. Это была старая пятиэтажка в спальном районе, без лифта. Пройдя к лестнице, я начал подниматься на пятый, последний этаж.

Таня открыла не сразу: вчера она долго не подходила к телефону, сегодня она долго не подходила к двери. Когда дверь все-таки открылась, я не увидел своей подруги — передо мной возник лишь тревожный полумрак. Я вошел впотьмах, и Таня показалась. Не то Таня, не то ее тень.

— Почему не включишь свет? Совсем темно, — сказал я.

— Не хочу. И не надо включать.

Она подошла и обняла меня. Поцеловала в щеку. Она всегда так делала при встрече. Но теперь и объятие, и поцелуй были крепче обычного, дольше обычного.

Мы прошли на кухню. Здесь было чуть светлей, чем в прихожей. На окнах висели льняные занавески. По радио играли Animals — свою знаменитую композицию "The House Of The Rising Sun". Таня подошла и выключила радио. Стало совсем тихо.

Она была одета в махровый халат, на босых ногах — плюшевые тапочки. Волосы зачесаны кое-как. Налила мне чай. Пододвинула масло, хлеб, печенье. Села напротив и стала смотреть на меня усталым, тоскующим взглядом.

— Что случилось? — спросил я.

— Помнишь тот последний день в лагере, когда мы сидели на бревнышке? Тогда шел такой же дождь… В тот день я думала, что хуже мне уже не будет. И этой зимой я думала, что хуже, чем было в моей жизни, уже не будет.

Она замолчала. А потом сказала пустым голосом:

— Три дня назад я сделала аборт.

Я дотронулся до ее руки. И тут Таня заплакала, словно ждала этого прикосновения. Зарыдала вдруг, сразу, вцепившись в мою руку. Я взялся за ее вторую ладонь. Она тут же прижалась ко мне, уткнулась, задрожала. Ее затрясло всю, с головой.

— У меня теперь никогда не будет детей! Никогда, никогда! Никогда!..

Я был, как оглушенный.

— С чего ты взяла? Почему?

— Врачи. Врачи сказали… У меня там уже ничего нет. Вычистили. Я не смогу… никогда… не смогу…

Она рыдала, несдержанно, глубоко. Рыдала и пыталась говорить.

— Это несправедливо… Жестоко… Я люблю детей. Ты же знаешь, я люблю детей. Так нельзя… Я хочу детей! Хочу детей!

Она кричала. У нее было мокрое лицо. Я достал платок, вытер ее щеки, целовал их. Но слезы продолжали течь, не переставая.

За окном шел сильный дождь. Я не знал, что делать. Я ждал, когда Таня успокоится.

Мы сидели в сумрачной кухне. Я сидел рядом с Таней. Она продолжала держать меня за руку. Я никогда не видел ее такой. Казалось, она разом постарела на десять лет. Она и так выглядела старше своего возраста.

— Почему ты не говорила про свою беременность? — спросил я.

— Потому что он сказал ничего не говорить. Никто не знал, кроме нас двоих.

— Кто он?

— Я его всегда слушалась.

— Таня, кто он? Где он сейчас?

На улице застрекотала автомобильная сигнализация. Она гудела на разные лады — долго, заунывно. Я встал, налил Тане чай. Она сделала глоток.

— Помнишь тот день, когда мы встретились там? — спросила она. — Ты тогда пришел не один.

— И что?

— Это он.

Я не поверил. Этого не могло быть.

— Вадим? Это его ребенок? Ты с ним?..

— Он сказал, вы не друзья. Учитесь вместе и только.

— Я общаюсь с ним уже полтора года. Мы хорошо знакомы.

Неужели Вадим?.. Но зачем? Для чего? Я вдруг понял, что история в тетради о той девушке — правда.

— Таня, как так получилось?

Мне не верилось, что все это могло произойти.

— Я сама не знаю. Это был как гипноз, наваждение, мания.

Она взяла со стола пачку сигарет и вытащила одну. Сделала несколько затяжек, прежде чем начать рассказывать.

— Мы с ним виделись всего пять раз. Помнишь ту нашу встречу в кафе зимой? Он пришел на следующий день. Пришел один и выбрал меня. Для меня он был обычным клиентом. Но… Случилось что-то невероятное. Это не я его обслуживала, а он — меня. Словами объяснить трудно. Вообще, меня сложно в этом деле удивить. Но я плакала от счастья. Я не понимала, как двадцатилетний парень умеет так заниматься любовью. У него потрясающее чутье на то, что именно нужно женщине.

Таня посмотрела на меня. Сказала:

— Уходя, он оставил номер своего телефона. Я позвонила ему через два дня. Он приехал ко мне домой. И снова все было замечательно.

— Он оставил тебе свой телефон?

— Да.

— Он никому не оставляет его.

— Номер уже заблокирован. Я звонила недавно.

Сигаретный дым тек в воздухе. На кухню в окно просачивался летний вечер. Но свет мы не включали, продолжая сидеть в полумраке.

— Я соскучилась по нормальному обхождению. По настоящим чувствам. Я всегда привыкла быть сильной. А Вадим дал возможность почувствовать себя слабой и беззащитной. Он приезжал ко мне еще несколько раз. Позже. Всегда что-то дарил. Цветы, шоколад, сувениры. Был очень обходителен. Вел себя, как взрослый. Но о себе рассказывал мало.

— Он ничего о себе не рассказывает.

— В третий раз он приехал ко мне лишь весной. Я тогда вся извелась. К тому времени я запала на него, запала очень сильно. Звонила ему поначалу каждый день. Он сказал, что это его утомляет. Сказал, что позвонит сам. Но не говорил, когда. Я ждала полторы недели, а он не звонил. Я снова ему позвонила. Он сказал, в какой день приедет. Этого дня я ждала целую неделю. Даже отгул взяла — с большим трудом.

Таня смахнула пепел в блюдце и посмотрела в окно. Ливень стих, монотонная дробь капель перестала частить.

— Он пробыл у меня целый день. Я просила его остаться на ночь, но он отказался. Мы ели пиццу, пили чай. Я рассказывала ему о своей жизни. Он молча слушал. Спрашивал про тебя. Я ему рассказала про тебя. Мне было очень хорошо. Несмотря на всю свою холодность, Вадим умел создавать уют. Я не верю, не могу поверить, что он это делал специально, с каким-то расчетом…

Я взял свою чашку. На дне плавали чаинки. Я сжал ручку чашки так, словно хотел ее сломать. Таня продолжала:

— В тот день он предложил заняться любовью без презерватива. Даже не предлагал — он просто сделал то, что хотел сделать. А я… я позволяла ему все. Я ни о чем не думала. Ради него я была готова на все. Не знаю, как у него так получалось. Может, я сама неосознанно хотела от него ребенка.

Я встал и потрогал электрочайник. Вода уже остыла. Я включил электрочайник вновь. В темной кухне стал отчетливо виден его индикатор красного цвета.

— Я слышала про других его девушек. Он не рассказывал, но и не скрывал. Хозяйка, которая знала его давно, как-то сказала, что Вадим приходит в бордель в мое отсутствие. Я любила его, а он продолжал ходить к проституткам, к моим же подругам.