Жажда жить

Мистер Смит пропустил Сидни вперед и, закрыв дверь, извлек из ящика стола пинтовую бутыль виски, вытащил пробку и протянул Сидни:

— Никаких стремян мы, конечно, не найдем, но не хочу, чтобы вы считали день потерянным.

— Спасибо. За удачу.

— Пейте, не стесняйтесь.

Сидни сделал большой глоток и вернул бутылку хозяину.

— Вот это я понимаю, это по-мужски. Так мы ее быстро прикончим. — Мистер Смит приложился к бутылке и вновь протянул ее Сидни.

— Что, еще? — спросил тот.

— Разумеется, вперед.

Сидни поднял бутылку, но не успел приложить ее к губам, как Виктор остановил его:

— Извините, но, по-моему, у вас кровь из носа пошла.

— Правда? — Сидни приложил платок к носу, и он сразу густо пропитался кровью.

— Да это настоящее кровотечение. Поранились?

— Нет.

— В таком случае обычное кровотечение. Ничего особенного. Пусть себе льется, надо подождать. Лучше ничего не придумаешь. Сидите на месте, запрокиньте голову, и само пройдет. Что, слишком много работаете?

— Да вроде нет.

— Вам сколько?

— Сколько лет? Тридцать пять.

— Ну, стрелять еще можно, — засмеялся Виктор. — Пусть себе течет. Сейчас смочу платок, а вы прижмите его к носу.

— Спасибо, вот у меня есть запасной. — Сидни протянул хозяину носовой платок.

— А тот не надо так крепко к ноздрям прижимать.

— Почему? Я же не лошадь, могу и ртом дышать, — огрызнулся Сидни. — Ладно, все равно проходит.

— Ну и слава Богу.

— Извините за грубость.

— Проехали.

— У меня с детства кровь носом не шла…

— Тогда самое время.

— Умыться где-нибудь можно?

— Конечно, проходите внутрь.

Сидни прополоскал платок. Виктор стоял рядом.

— Все в порядке? — осведомился он.

— Да спасибо, все отлично.

— Знаете, по-моему, в чем все дело?

— Ну?

— Слишком много думаете, — сказал Виктор. — Думаете в теплый день. Вы хоть заметили, что сегодня самый теплый день нынешней весной? А думать и мотаться по городу в такую теплынь — так нельзя. Вы ведь не из тех, кто за столом сидит, вы все время на ногах. Ну вот, притащились с фермы за стременем для жены, пришли ко мне, никого нет, вы сели и принялись думать, думать, а потом, когда я вернулся, выяснилось, что я даже забыл заказать их. Все понятно.

— Боюсь, вы заблуждаетесь, мистер Смит. Из-за какой-то пары стремян я бы не стал думать до крови из носа.

— А люди чаще волнуются из-за мелочей, чем из-за серьезного, — спокойно возразил Виктор. — Иногда они сами не осознают, что волнуются. Ладно, пойдем и вместе позаботимся, чтоб этот заказ был выполнен завтра же утром… Так, вот лист бумаги. Смотрите, я пишу: не забыть: заказ — стремена — для — С. Тейта. Повесим здесь, где мой малый уж точно заметит. Вот так.

— Хорошо. Да, и вот еще что. Коли я уж зашел к вам, дайте коробку застежек разных размеров. И немного заклепок. Мой старший сын вроде собирается упряжью заняться, лямки делает.

— Бестолковая трата кожи, если, конечно, это не старые вожжи.

— Именно они, мистер Смит.

— Что ж, в таком случае это безобидное времяпрепровождение, только скажите ему: денег на упряжи в наше время не сделаешь. По нынешним темпам через три года лошади на улице не увидишь. Пожарная команда переходит на автотранспорт, шахты — на паровозы-кукушки, больницы месяц назад завели машины „скорой помощи“. Какая уж тут прибыль? Ну да, о вашем мальчике беспокоиться нечего, нищета ему не грозит. Это хорошо… Так, посмотрим, сколько стоит эта мелочь. Ясно. Ну что ж, всех благ, молодой человек. Заходите.

— Всего хорошего, мистер Смит. Спасибо за выпивку.

— О чем речь.

Свой „мерсер“ Сидни оставил на клубной стоянке. Верх был поднят, и кожаное сиденье, не прикрытое, как летом, чехлом, сильно нагрелось на солнце. Он сел за руль, опустил стекло, снял шляпу, и через несколько минут езды все стало хорошо. Неплохо бы было, думал Сидни, если им с Грейс удастся ускользнуть со своего собственного празднества и поужинать вдвоем где-нибудь в деревенской гостинице; но, добравшись до дома, решил, что нет, славно все же провести вечер с друзьями, тем более что у них наверняка будет приподнятое настроение. И хоть у кого-то не искренняя радость, а чистое притворство, все равно будет весело, время пролетит незаметно, застолье кончится, а следующая годовщина, достойная быть отмеченной, наступит только через пятнадцать лет. Когда мне будет пятьдесят, Грейс — почти сорок пять, Альфреду — двадцать четыре, Анне — двадцать два, Билли — двадцать. Мы будем пожилыми, они — взрослыми. Может, даже дедушкой и бабушкой станем, если Анна выйдет замуж молодой.

Перед тем как подняться наверх, они присели выкурить по сигарете. Гости разошлись. Сидни развалился в кресле, закинув руки за голову и поставив ноги на скамеечку. Грейс устроилась на диване и оперлась на локоть.

— Ну что ж, по-моему, все прошло недурно, — заметила Грейс.

— Отлично, — согласился Сидни.

— Пол хорошо выглядит, говорит, двадцать шесть фунтов сбросил.

— Не помешало бы еще столько же. Но ты права, выглядит он неплохо.

— Интересно, женится он в конце концов на Конни?

— С чего вдруг? — удивился Сидни.

— Как думаешь, он спит с ней? По-моему, нет.

— По-моему, тоже. Я вообще не уверен, что Конни с кем-нибудь когда-нибудь спала.

— Вряд ли, иначе бы я знала. А ты бы женился на мне, если бы мы переспали до свадьбы?

— Угу.

— Как это понять — угу?

— Мне не хотелось, чтобы ты крутила любовь с другими.

— Сидни!

— Ты спросила — я ответил. Еще я женился на тебе из-за денег.

— Врешь. Были девушки побогаче меня.

— Но у них не было фермы, — возразил Сидни.

— Они могли купить десять ферм, по крайней мере некоторые из моих знакомых.

— Знаю, но мне хотелось обжитую ферму, вот я и женился на тебе. А на самом деле — на ферме. Ты вроде как приложение. Твой отец дал мне слово, что ферма перейдет к тебе, мы ударили по рукам, и я сказал, что при таких обстоятельствах буду рад иметь все это — крышу над головой, скот, винный погреб — и тебя.

— Жаль, что матери с отцом не было сегодня с нами.

— Тогда пришлось бы еще больше раздвинуть стол.

— Отец так и не увидел ни Анну, ни Билли.

— Анну он видел.

— Ах да. Анну видел, а Билли нет. А мама видела Билли?

— Нет. Она уже умерла…

— Помню, помню. Она умерла как раз накануне рождения Билли.

— Знаешь, Грейс, иногда ты меня просто поражаешь.

— В чем дело?

— В твоей памяти. Ты можешь вспомнить, что было, когда тебе исполнилось шесть лет и в дом пригласили гостей, и забыть, кого из детей застала мать. А ведь это твои дети. И твоя мать.

— Родители умирали как раз тогда, когда рождались дети. Наши с тобой отцы умерли в один и тот же год, и матери тоже. Если задуматься, то можно как раз по этим датам и вспомнить, но сейчас слишком поздно, я устала.

— На будущий год надо бы лифт поставить. Сколько стоит, интересно.

— Шофштали установили лифт для старой миссис Шофшталь.

— Видел и считаю, что напрасно они это. Лучше бы заставляли ее подниматься по лестнице, это полезнее, к тому же она устанет и будет лучше спать. А вот мне лифт нужен. Например, сейчас. Я не могу позволить себе устать, поднимаясь наверх. Еще предстоит работа.

— Ах вот как? Ну, если ты считаешь, что это работа…

— Работа, которая приносит радость.

— Спасибо.

— Не за что. Это вам спасибо, миссис Тейт. Может, отнесете меня наверх?

— Перестань болтать глупости и пойдем спать. Иди вперед, а я выключу свет в доме.

— Боюсь, пока ты ходишь, я засну как сурок.

— Только слишком долго не спи, милый. Мне всего двадцать девять.

— И за словом в карман не полезешь.

Целую неделю после праздничного застолья Сидни не мог отделаться от мыслей о своих взаимоотношениях с Грейс. Он не забыл, что приказал себе не думать об этом, но все равно его постоянно тянуло в эту сторону, даже когда он думал о чем-то другом. Скажем, старался он отвлечься, сосредоточиться на детях: мы женаты десять лет, и у нас трое чудесных детей. Но не получалось думать об одном ребенке или всех трех сразу, не улавливая в лице каждого отражение Грейс — в манере говорить, в походке, в характере. Каждый — сам по себе, но корень у всех один — мать. Что нормально само по себе, но ненормально, когда та или иная черта напоминает ему о Грейс, о которой он старается не думать как о жене с десятилетним стажем. Жена и мать, мать и жена — в конце концов Сидни вынужден был признать, что порядок не имеет значения: Грейс — и то и другое. Четкая линия скул старшего сына вызывала воспоминания о любимой женщине, а надменно раздувающиеся во сне ноздри Грейс — о детях, потому что это у нее общее с обоими сыновьями и дочерью.